Let's Talk about You and Me

      Каждую новую мысль хотелось сдобрить зеленкой и запечатать повязкой, ибо там, во тьме её метаний, был только он, он, он, он. Санса не могла знать, что сама стала медленно действующим ядом в чужих венах. В созвездии нервов, за створками ребер, там, где никому не видно, тлел маленький черный уголек. Пятнадцать минут и аут. Дети с глазами цвета моря долго могут выживать, а потом просто забивают, ломаясь от ерунды. Санса считала: раз, два, три, и с каждой новой цифрой, вспыхивающей в голове, загибала один палец. Запах сырой земли и тяжелый холодный воздух приятно обступали и слегка давили на виски, но боль внутри черепной коробки стала незавидной нормой. Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, и кто-то медленно пополз от макушки вниз, по позвоночнику, уперся мозолистыми ладонями в копчик и тут же поскребся о стенку желудка. Санса открыла, наконец глаза. Её движения стали неразмеренными, словно в каждый сустав был встроен шарнир.       Не подводи меня.       Вот и все слова, что вертелись на распухшем языке. Крипта Винтерфелла казалась особенно пугающей, когда на плечи падала Зима, первая, в общем-то. И призраков в замке было резко больше, и тьма таращилась со всех углов. Санса перевела взгляд с анфаса отца и теперь смотрела в лицо очень красивого мужчины, который совсем не был похож на Неда Старка. Сансе было плевать на причины, раз этот человек стал единственным для неё.       Взгляд Джона был привычно печален и отвлечен от сестры. Она чувствовала, как даже сквозь надоевшие плащи под бархат платья змеей крадется братское тепло. Она никогда не чувствовала себя настолько одинокой. Если раньше хоть Рамси спасал от чувства ненужности, вымещал его ощущением использованности, то сейчас не осталось ничего на возвышении костей, кроме Сансы Старк, которая как-то по-детски мяла пальцы сквозь перчатки и не дышала от накатывающих волн мурашек по телу. — В нем было много чести. — неожиданно тихо констатировал Джон, отбирая у левой руки Сансы правую и сжимая её пальцы так, что… — Больше, чем самого Севера. — согласилась Старк, украдкой поглядывая то на отца, то на брата, и во втором со стыдом обнаруживая что-то неродное, но колюче-любовное, — А ты не подведешь меня? Ты останешься со мной? — Ты звучишь наивно. — беззлобно заметил Сноу, пленяя и вторую кисть Сансы и поворачивая леди к себе лицом.       Кто не находил её хорошенькой — тот просто не видел её. Но тот, кто не видел стали в ее глазах — уже теперь точно абсолютно мертв. А она казалась уставшей, и недолго вела себя, как дура. Ей вдруг вспомнилось, как Джон припомнил ей всех её мужчин начиная от Винтерфелла и заканчивая Винтерфеллом. Сансе было стыдно перед ним, пусть сказано все было сгоряча, а ощущалось так, словно ее облили раскаленным оловом и пустили его же вольной рекой в легкие. Сансе и сейчас было стыдно смотреть в глаза Джона, пусть он долго, неимоверно долго извинялся и целовал её сначала в лоб, потом — в щеки и где-то у уголка губ вдруг резко остановился, пусть она потянулась за ним. Впервые потянулась, хотя не была уверена в том, что оставляла страх вдалеке от своего мироощущения. Сейчас все повторялось. Только без обвинений и лишних памятных моментов. Однако и в крипте оказалось слишком много людей для Старк (или для Сноу). Он оставил свои отпечатки на её запястьях.       Она ведь не знала о том, что для него мучительно-ядовито быть рядом с ней. Пока жизнь играла с ними, пока заставляла выживать, оставляя брата и сестру в разных частях континента, он не думал даже думать о ней! Она оставалась для него призраком, презирающим его и бросающим полные желчи замечания в бастардскую спину, которая не сломилась под натиском чужих мечей. Он отвоевал их общий дом, оставив в голове место для кого-то особенного. И образом этого особенного стала женщина с искушенным взглядом и водопадом рыжих локонов по плечам. Он ненавидел себя за это, а она стала жидким свинцом глубоко внутри. — Я себя ненавижу. — вдруг тихо сказал Джон, когда брат и сестра оставили крипту за спинами. В его усмешке было мало игры, и Санса не позволила себе вспоминать Рамси, который усмехался гадко даже тогда, когда псы рвали его лицо. — За что? — и электрический заряд ударил по коленям, лишая всяческой возможности двигаться, поэтому Санса вдруг остановилась. — За то, что я, бастард, посмел тебе, леди Винтерфелла, занять какое-то особое место в моей голове. — усмешка и правда была полна больше иронии, чем злобы, будь то на себя или на неё.       Сансе показалось, что она вросла каблуками в мерзлую землю. Он молчал, она молчала. Слова не просились наружу.       У Сансы очень чуткие губы, так Джон рассудил, встречая их своими. У Сансы руки, как лебеди, нежные и податливые, а движения их размытые, как после эля. У Джона же страсти больше, чем могло казаться. Стена за спиной Сансы могла показаться скупой на тепло, колкой, но руки Сноу на бедрах заставляли тело Сансы работать не хуже камина в главном чертоге. Дыхание сбивалось, отсчитывая секунды до завершения. Джону было мало мороза, коим пропитана леди Винтерфелла почти до самых костей. Однако чувство вины, изъедавшее еще до событий, вдруг стало просто невыносимым. Санса оставалась ядом, отравляющим по ночам. Самой же Сансе все еще хотелось наложить повязки на каждое свое слово и мысль о том, что происходит в Винтерфелле, когда тот спит.