Let's Talk about You and Me

      Ему казалось, что он бежит (к ней или от неё) и все равно промахивается, оставаясь с пустыми руками. Джон было думал, что влюблен (хотя это слово строго-настрого запрещалось, если ты человек действительно честный). То, что вспарывало его ночами, все его самые достоверные правды, которые твердили, что у Сансы кожа более гладкая, чем сталь его меча, что у Сансы волосы цвета воронова пера и разливаются горячей смолой в его руках, что у Сансы глаза, нет, не глаза, а топи ходоковских льдов, из которых выхода нет — и это прекрасно, — было ложью. Она всегда и все прятала под одеждами и не позволяла ему прикасаться к себе. Сколько бы раз она не извинялась, в отличие от тела, её душа оставалась нагой и рваной, избитой и задушенной. Джона вспарывали драконьим стеклом и, будь он ходоком, сдох бы, однако возрождался вновь и вновь.       Сноу хотелось бы говорить с ней, испытывать её терпение, толкая и прижимая к стене, ловить неровное дыхание губами и гореть в былом магматическом озере ревности. Когда Петир позволил себе назваться будущим мужем Сансы и когда она не отрицала его притязаний, в Джоне что-то подвернулось и с треском рассыпалось. В покоях Сансы, когда она с обледеневшим лицом объявила о скорой помолвке, зеркало разбилось, верно, само собой. Джон никогда не ощущал в своих руках столько силы Севера. — Как ты можешь не видеть, что должна быть здесь?! — в сердцах, и потому не менее громко рыкнул на нее брат (брат, брат, брат)… — Боюсь, что если я останусь, то произойдет что-то ужасное. Я не останусь с тобой, Джон. Ты — король, а я — твои армии.       Её голос звучал ровно, на выдохе. И это, в общем-то, был их последний разговор. Джон хотел бы повторить свою попытку отговора, но все, что ему осталось — призрачный недофантом Сансы и тяжелая, надуманная складка на лбу.       «Санса» гнила в его памяти образом. Сейчас он мало помнил даже её смех, что уж о голосе, и это плюс одно доказательство тому, что «не влюблен», но просто одержим.       Спускаясь в крипту с факелом под твердою рукой, идет безмолвным ходоком, одержавшим уже очень немало побед, сквозь изваяния бездушных каменных статуй предков. Идет, а мерзлая земля роняет неосторожные шорохи под кожаными сапогами. Лето близко.       Просить прощения у отца — не стал, устал. У матери — того уж боле.       Остановился у самой дальней из статуй и замер. Почувствовал стылые слезы, которые Фениксами возвращали Джона на десять лет назад, к началу их первой Зимы, и возрождали ЕЁ, прекрасную, медновласую, стойкую Сансу. — Смерть от тоски, в ужасной черной злобе, милая Санса. — он заключил её кончину, как собственный приговор, — Я так скучаю о тебе.       И мужская рука, закаленная пламенем сражений, опустилась на мертвенно-холодный постамент, у края каменного платья глядящей вникуда Сансы Старк. Три тысячи штыков терзали грудь, снимая с глаз пелену, а потом вновь набрасывая её с новой силой.       А может, все-таки, влюблен был?       Ложь. Ерунда. Вздор.