На краю

      Как, оказывается, просто сломать человека. Вывернуть наизнанку его душу, заставить переступить через идеалы и принципы, которых он придерживался всю жизнь. И ведь жертва не станет противиться, а согласиться на все это добровольно. А ради чего? Ради одного лишь обещания ласки, защиты и тепла, ради терпкого вкуса поцелуев на губах и протяжных напевов незнакомых песен. Ради смысла, ради ночей без сна у камина. Ради…счастья? Ричард Окделл горько усмехнулся и плотнее завернулся в одеяло, сжавшись на краю огромной холодной постели. Уже в который раз Рокэ уехал, чтобы кутить всю ночь и вернуться под утро с шальным блеском в глазах. Он изменял легко и не таясь, верный лишь своей репутации самого развратного человека Талига. Дик прекрасно осознавал, что Ворон не испытывает к нему ни любви, ни уважения, но все равно, когда он оставался, чтобы умелыми ласками довести Дикона до беспамятства, оруженосец не мог ему отказать. Да, потом Ричард сам себе становился противен, потому что потянулся за ласковой рукой, как глупый щенок, надеясь, что в этот раз все будет иначе, и его не оттолкнут. Глупо. Безнадежно. Такой человек, как Рокэ Алва, никому не прощает слабостей. Он будет играть на них, как на любимой гитаре, а потом, когда мелодия ему наскучит, выбросит из своей жизни без всякого сожаления. Осознание этого приносило невыносимую боль, которую было бесконечно трудно держать в себе. Однажды вечером она вылилась в безобразную истерику, свидетелем которой стал граф Лэкдеми. Пришел в себя Дик спустя некоторое время от крепкого поцелуя. Эмиль прижимал его к себе и целовал, зарывшись пальцами в волосы. Внутри что-то оборвалось, и Дикон, неловко отстранившись, разрыдался, уткнувшись в плечо Савиньяка. Эмиль гладил его по голове и с невыносимой нежностью шептал утешения и совершенно неожиданные немыслимые признания. В тот вечер Ричард впервые изменил своему монсеньору. Милио, как стал называть Савиньяка Дикон, оказался умелым и нежным любовником, но главное — Дик был для него по-настоящему желанным. Тот не делал одолжения, не завоевывал очередной трофей, не старался с презрительной насмешливостью подавить волю и доказать свое превосходство и власть. Эмиль каждым движением признавался в любви, которая так долго не находила взаимности, открывал саму свою суть другому человеку. И он совершенно не походил на Алву, что в тот миг было для Дика важнее всего на свете. С того момента для Ричарда началась двойная жизнь. Одни дни он проводил с эром, посещая дворец или особняки вельмож, слушая направленные в свой адрес остроты и получая обидные уколы затупленным концом рапиры, подавая вино и иногда ублажая монсеньора в постели. Совсем иначе проходили нечастые и от того еще более долгожданные другие дни. Их встречи проходили в маленькой, снимаемой Савиньяком, спрятанной под самым потолком неприметного трактира, комнате. Там каждый раз горел очаг, как бы жарко на улице не было. — Как ты? Не слишком замотался? — спрашивал Милио вместо приветствия, шагая навстречу появившемуся любовнику. — Бывало и хуже, — каждый раз отвечал Дикон. Они выпивали по бокалу Слез, реже по два, и Дик делился своими горестями. Эмиль терпеливо слушал, нежно и задумчиво поглаживая его по щеке, иногда кивая, и, когда требовалось, давая советы. Иногда после этого они занимались любовью, но чаще просто сидели у камина в объятьях друг друга. В такие дни Дик по настоящему расслаблялся. С Милио не нужно было вечно быть начеку и ждать удара, наоборот, он излучал ауру спокойствия и защищенности. Ричард мог бы сказать, что счастлив, если бы не одно но — с момента первой проведенной ночи Дик стал бояться, что Ворон обо всем узнает. Он, как наяву, видел искаженное яростью красивое лицо и тонкие пальцы, сжимающие наведенный на него пистолет. Хотя, к чему пистолет? Маршалу вполне хватило бы и собственных, удивительно сильных пальцев, чтобы свернуть неверному любовнику шею. Ричард понимал, что был всего лишь игрушкой Алвы, но Ворон не тот человек, что делится с другими своей собственностью. Если монсеньору станет все известно, Дикон обречен. Понимая это, он сильнее стал ценить их отношения с Милио и беречь тайну, что могла стоить жизни им обоим. Ричард был каким-то особенно взволнованным — Рокэ отметил это за завтраком, когда его оруженосец умудрился уронить нож, обжечься мясом и пролить на себя горячий шадди. В последние два месяца с ним такое частенько бывало: вечером на ровном месте спотыкается, с утра летает, как на крыльях, и буквально светится от непонятной радости. Алва подозревал о причине подобных странностей, и она ему совершенно не нравилась — мальчик в очередной раз влюбился и, совершенно очевидно, что не в своего эра. Осознание данной нерадостной истины отозвалось глухим раздражением в груди, по капле перерастающим в ноющую, саднящую боль. Маршалу совсем не понравилось это чувство, слишком навязчивое и человечное, название которого даже в мыслях произносить было отвратительно. Рокэ слишком привык быть единственным для мальчишки и не собирался делить его с кем бы то ни было. Ричард вошел в его жизнь быстро и неожиданно. Казалось, только вчера промывал ему рану, загнившую от укуса крысиных зубов, а теперь спустя несколько месяцев, пустил в свою постель и даже получал от этого наслаждение. Вот только Дикон смотрел на него глазами наивного романтика, нашедшего свой идеал, глазами верного, недоласканного щенка, неумело скрывая, что надеется на перемены к лучшему. Но Рокэ не был идеалом и не собирался им становиться, даже если это разрушит мечты отдельно взятого юноши. О, Леворукий! Он злой и жестокий Кэналлийский Ворон, а не Прекрасный Принц на белом коне. Герцог Алва по определению лишен сентиментальных наклонностей, и не его вина, что юный Окделл никак не может этого понять и принять наконец. Герцог Алва любит выпить и провести вечер за картами. Он говорит то, что думает, а не плетет словесное кружево из лжи и лести, как большинство придворных ызаргов. Он не считает телесную близость во всех ее проявлениях греховной и собирался доказать это одному излишне стеснительному надорскому герцогу. Первое время все шло прекрасно. Ричард постепенно раскрываясь, трепетал от страсти и не скрывал обожания, но в последнее время юноша стал смотреть на него взглядом полным страха, походя на затравленного зверька, так, как это было в самом начале. Проследить за Диком было вполне закономерным решением. Отчего так долго тянул? Ждал, что все уладится? Надеялся, что мальчишка одумается? Возможно. Никому из слуг эту миссию герцог доверять не стал — непонятная злость гнала его вперед, прочь из дома, таясь и прячась, будто он не Первый маршал, а получивший в подарок от молоденькой супруги ветвистые рога почтенный и уважаемый муж. Рокэ, прячась в тени, крался следом за направившимся «погулять с кузеном» оруженосцем. Трактир, в который Ричард зашел, был местом малолюдным и не слишком популярным, так как располагался на уединенной улочке, удаленной от злачных кварталов. Юноша, хоть и оглядывался пару раз, слежки так и не заметил и спокойно поднялся наверх, в отдельные комнаты. Рокэ выждал некоторое время, сидя за столиком и покручивая в пальцах кружку с дешевым дурным вином, улыбнулся не в меру назойливой служанке, сунув ей в ладошку пару таллов и поднялся наверх, за Диком. Из трех дверей закрыта была лишь одна. Не сомневаясь ни на миг, Рокэ потянул за ручку и застыл в дверном проеме. Вот, значит, как… Потрясение было настолько велико, что увиденное воспринималось множеством мелких деталей, и никак не могло сложиться в единую картину. Порозовевшие от смущения скулы. Вихрь русых волос, разметавшихся по подушке. Стройные ноги, скрещенные на чужих бедрах. Сильное мужское тело, накрывающее тонкое, мальчишеское. Красные, ярко очерченные губы. Ричард отдавался другому мужчине так, как никогда не отдавался Рокэ. Он отдавал всего себя, не испытывая ни стыда, ни сомнений. Глядя на это, Рокэ осознал одну простою вещь — его Дикон никогда по-настоящему не принадлежал ему. Это наполнило Рокэ такой яростью, что он, не раздумывая, выхватил пистолет и выстрелил. Пуля пробила светловолосый затылок, после чего мертвое тело придавило Ричарда. Мальчишка закричал, задергался, то ли стремясь выбраться из-под замершего вдруг любовника, то ли притянуть мертвеца к себе. Рокэ в два быстрых шага пересек комнату и сдернул с юноши блондина. -Эр Рокэ, — обращение неприятно резануло слух. Ему было не время и не место. Он мог быть эром Рокэ на тренировке, в кабинете перед камином, и да, даже в постели, но не во второсортной гостинице, получив доказательства неверности паршивца. Взглянув в лицо мертвого мужчины, Рокэ оторопел. Эмиль. Один из немногих, кому Рокэ полностью доверял. Зря. Шлюха! Шлюха, что так долго строила из себя праведника! И не постеснялся же залезть Милю в штаны, хотя от него так долго требовал тушить в спальне свечи! — Милио, — Ричард перевел взгляд на Савиньяка и провел рукой по темным от крови волосам. Это стало последней каплей. Рокэ размахнулся и ударил. Дик всхлипнул, из его носа брызнула кровь, но взгляда он не поднял, продолжая смотреть на Эмиля. Ворон вцепился мальчишке в волосы, заставляя повернуть голову, но упрямец дернулся, оставляя целый клок в руках монсеньора. — Смотри на меня, — прошипел Рокэ, схватив Ричарда за горло. Тот, как-то резко напрягся и поднял на Ворона полный ярости и обжигающей ненависти взгляд. - Убийца, — выплюнул Ричард в лицо монсеньору, несмотря на то, что пальцы Рокэ продолжали сжимать его горло. Глаза Дикона наполнились злыми слезами, подчеркивая его юность и уязвимость. — Убийца, —слово слетевшее с этих зацелованных губ звучало, как пощечина для застывшего изваянием Рокэ. Ярость поглотила его, как лесной пожар, сжигая в своем пламени прочие чувства. Хотелось вырвать эти глаза, смотрящие с укором, отрезать язык, озвучивший страшную правду. Хотелось сторицей вернуть ту боль, что по его вине Рокэ пришлось ощутить. Бить, бить, бить… Пока колени мальчишки не подогнуться, и тот не упадет на пол, захлебываясь собственной кровью. Хотелось слышать хруст ломающихся костей, слышать крик ужаса и мольбу… Он хотел услышать мольбу о пощаде. Рокэ пришел в себя и понял, что сидит на ковре с ног до головы испачканный чужой кровью. Пальцы до судорог сжимали погнутую окровавленную кочергу. В дверь стучали, ломились, рискуя сорвать ее с петель. Когда он успел ее запереть? — Открывайте, живо, иначе пошлю за городской стражей! — раздался испуганный, визгливый женский голос. — Попробуйте,— хрипло и зло отозвался Рокэ, прижимая свободную, окровавленную руку к лицу и с силой сжимая виски.- Я посмотрю, как они будут арестовывать свое непосредственное начальство. Хозяйка замолкла и, кажется, решила не связываться со столь высокопоставленными особами, у которых свои дела. Себе дороже. В воцарившейся вдруг тишине, Рокэ окончательно пришел в себя, чтобы осознать, что он совершил. Тишина… Кажется, мольбы о пощаде он так и не услышал. В чем дело, Ричард? Вы язык проглотили? Окделл? На ковре у камина, за перевернутым креслом, лежал его оруженосец. Его лицо было смесью снежно-белого и ярко-алого, бледная кожа сплошь была залита закатной кровью. Правая нога была вывернута, рука сломана, из предплечья торчал обломок кости. И, кажется, мальчишка не дышал. Рокэ стало по-настоящему страшно. Алва переводил безумный взгляд с изуродованного тела Ричарда на собственные окровавленные руки и обратно. До боли закусив губу, Рокэ заставил себя пошевелиться и сделать хоть что-то. Приложив ухо к груди, Рокэ смог услышать слабое биение сердца. Жив! Значит, еще не все потеряно. Одну из служанок, ту, что не заорала в голос, появившись на пороге, герцог послал в особняк с запиской для Хуана. Но пока Суавес доставит сюда лекаря, служащего лично Алве, пройдет немало времени. Другой служанке Рокэ велел принести воды и чистой ветоши — помощь нужно было оказывать как можно скорее. «Помощь? Ты это серьезно, Росио? Все что мог, ты для него уже сделал! И для Миля тоже», — мелькнула в голове мысль. И все же Рокэ, перенеся растерзанное тело Дика на постель, принялся за дело. Чтобы… чтобы не пустить еще одну пулю в лоб. Себе. Бешеных псов нужно отстреливать. Сразу, без жалости. То что он сотворил… Хорошо, что Дик был без сознания. Промывать и зашивать раны пришлось долго, вправлять сломанные кости, накладывать шины на ногу и предплечье, но главное - не смотреть на застывшее восковой маской лицо. Лекарь-мориск оценил ситуацию и деликатно намекнул герцогу, что ему лучше уйти. Он колдовал над Диконом еще три часа, а Рокэ, уединившись в одной из комнат закрытой ради такого случая гостиницы, и пил, стараясь отрешиться от происходящего. Руки предательски дрожали, рискуя расплескать остатки Крови. Запоздалый ужас от осознания собственного поступка накрыл его. Он убил Эмиля. Просто взял и выстрелил, даже не разобравшись в кого стреляет, считая, что любая тварь, посмевшая коснуться его Дика — достойна смерти. Эмиль… Савиньяк не был тварью. Так почему же?! Никогда до этого Рокэ не терял голову, даже в пору буйной юности. Закатная ревность — вот что заставило его схватиться за пистолет. С самим собой можно быть откровенным. А Дикон. Леворукий, что же он сотворил с мальчишкой?! Он никогда не получал наслаждения от чужой боли, но в этот раз его рассудок помутился. Бешеная псина! Проснулся Ричард от боли. Уже неделю к нему во сне приходил Милио и, ласково улыбаясь, манил за собой. Дик шел, не останавливаясь, постепенно переходя на бег, но все никак не мог догнать Эмиля. Когда сил уже не оставалось, тот резко появлялся рядом и смотрел в самую душу синими холодными и злыми глазами. От неловкого движения заболела туго перевязанная нога, а от немого крика швы на лице рисковали разойтись. Сидевшая у постели Кончита засуетилась, пытаясь успокоить Дика и уложить обратно. Хотелось плакать, как в детстве. Откровенно говоря, Ричард знал, что все закончится трагедией, но он полагал, что заслужил кусочек любви. Эмиль был похож на луч света в ледяной воде, и Ричард не мог от него отказаться. Почему он не думал о Милио? Надеялся, что Алва не причинит вреда другу и родственнику? Зря надеялся. Ворон никого не щадит. Дверь тихонько приоткрылась, и в комнату зашло его личное проклятье. Тварь из самого Заката. Нет, хуже! Кончита, повинуясь взгляду соберано, вышла, оставив их наедине. — Герцог Окделл, извольте услышать мою волю, — Ричард внутренне напрягся. — Я Рокэ, герцог Алва, Первый маршал Талига объявляю вашу службу законченной. Как только вы достаточно окрепнете, вы отправитесь в свой родовой замок. И еще кое-что, — бывший монсеньор не выдержал и перевел взгляд на пейзаж за окном.- Все налоговые повинности, введенные после восстания, с Надора сняты. Более того, для него введены налоговые послабления на три года. Когда за Алвой закрылась дверь, Дик только и мог, что открывать и закрывать рот. Связки еще не восстановились, поэтому закричать он не мог. Дикон ожидал этого, даже пытался себя убедить, что так будет только лучше. На деле же слова Ворона выбили воздух из груди, как тогда, в гостинице, после первого сильного удара в живот. Алва решил избавиться от него, но не просто выкинуть на улицу, а выплатить еще и щедрую виру, чтобы окончательно забыть о неверном любовнике. Он мог выгнать его, едва увидев с Милио, но Ворон слишком жесток, чтобы так просто отпускать своих жертв. Эмиль лишился жизни, а Ричард навсегда останется калекой. Ворон отомстил. Лекарь говорил, что от хромоты ему не избавиться, а писать и держать ложку лучше привыкать левой рукой. Очаровательным ему тоже уже никогда не быть. Повелителем Надора теперь только детей пугать. И после этого Ворон дает ему свободу - поломал игрушку и выбросил. Да только кому он теперь такой нужен? Ричард был почти уверен, что Ворон сделал это нарочно — столь изощренная жестокость была как раз в его стиле. «Ну что ж, Рокэ Алва, бывший эр, убийца отца, тот, кому я когда-то давно отдал сердце, а получил равнодушие и шрам на все лицо, я никогда не забуду все зло, что ты мне причинил. Пройдет год, два или десять, но ты испытаешь всю ту боль, что по твоей вине познал я. Кровью клянусь».