На краю

Тоску и одиночество лучше заливать кровью — как горькой, виноградной, так и соленой, человеческой. Рокэ ничего не стоило не заметить яда в вине, поднесенном на балу услужливым лакеем. Осушить его жадно, до капли, а потом вызвать на дуэль четверых Ызаргов Чести и убить их на следующий день. Интересно, стал бы Ричард переживать об их смерти, или же он успел разочароваться в «друзьях отца»? Впрочем, он, скорее, опечалился бы, что их план по убийству проклятого Кэналлийского Ворона провалился — иначе и быть не могло. Как странно, что Рокэ не может ответить точно. Он помнит каждую ямочку, каждую родинку на теле своего юноши, но не может вспомнить, случился ли коренной перелом в мировоззрении Ричарда или он все также носиться со своей Честью? Рокэ держал Дикона на привычном расстоянии, не открываясь ему и не стремясь понять оруженосца, жестко отделяя свое влечение к юноше от всего прочего, заключая его в четкие границы спальни. Такое не могло продолжаться вечно. Он должен был принять во внимание молодость и излишнюю ранимость Окделла и предвидеть выходку, подобную случившейся — ошибка, обошедшаяся Алве слишком дорого. Позади были три не самые легкие для него встречи. Сильвестр злился и не скрывал этого. Это заставило Рокэ напрячься. Герцог любил дразнить кардинала, но всегда знал меру и не доводил до крайности — разгневанный Дорак становился поистине страшен. Покидая кабинет кардинала, Рокэ чувствовал себя ребенком, получившим строгий выговор от отца, и это ему совершенно не нравилось, особенно то, что Сильвестр был абсолютно прав. Разговор с Лионелем герцог оттягивал долго, но определить, насколько сильно ухудшились его отношения со стратегическим союзником, было необходимо. Граф Савиньяк тяжело переживал смерть своего близнеца, но при этом был собран и холодно вежлив. Он подтвердил действие всех прошлых соглашений и свою лояльность — в нем было слишком много от Рафиано, чтобы позволить себе поддаться чувствам и наломать дров. Несмотря на это, Рокэ с тоской понял, что потерял последнего человека, которого можно было считать другом. — Он того стоил? — вопрос, заданный голосом полным горечи, нагнал уходящего герцога у двери. «Он стоил много большего», — подумал Алва, сжимая пальцы на изящной ручке. Решение отправить Дика в Надор далось нелегко. С самого происшествия Рокэ избегал разговоров с юношей, навещая его лишь когда тот забывался беспокойным сном. Молча стоял у постели, долго изучая изувеченное лицо. Стоял не позволяя себе отвести взгляд. После случившегося, Дикон возненавидел его — в этом не было сомнения. И хотя Рокэ всем существом тянулся к своему юноше, нужно было хоть раз поставить интересы Ричарда выше собственных. Дик заслужил покой. Каково ему будет видеть убийцу любимого и собственного мучителя каждый день, сидеть с ним за одним столом, делать вид, что все в порядке, словно ничего не случилось? Да он и не станет. Сколько раз Ричард сбегал из этого дома в свое маленькое королевство в размере одной трактирной комнаты? Теперь бежать некуда и не к кому. Хотел ли Рокэ, чтобы его дом стал для Дика темницей, а он сам — тюремщиком и палачом в одном лице? Нет, ни в коем случае. В Надоре ему будет лучше. Как говорится, дома и стены лечат. Как бы сомнительно это не звучало в отношении старого, мрачного замка Окделлов. Карету ужасно трясло, из-за чего Ричард не мог даже просто подремать. Кочка на дороге — и ногу простреливает болью, рывок лошадей — и невыносимо ноет затекшая шея. Кэналлийцы из сопровождения постоянно переговаривались между собой, как сороки, что также не улучшало настроения герцога. Слышать проклятый язык было невыносимо. На ночь останавливались в придорожных трактирах, куда Ричарда, несмотря на все протесты, заносили на руках, подчеркнуто бережно, словно на то было особое распоряжение… соберано. От осознания собственной никчемности и беспомощности тошнило, но еще сильнее мутило от ощущение этой ненужной, циничной заботы. Антонио, возглавлявший отряд, по приказу… соберано лично переодевал и кормил герцога Окделла, так как правая рука слушалась его с большой неохотой, а левой держать ложку он считал недопустимым и почти греховным. Даже малую нужду Дик справлял теперь сидя — как женщина. Размышляя о будущем, Ричард все чаще ловил себя на мыслях о самоубийстве. Он развлекался тем, что представлял себе, как одним прекрасным утром кэналлийцы обнаруживают его окоченевшее тело с кинжалом торчащим из груди или болтающееся в петле. Впрочем, вонзить в грудь кинжал левой рукой было проблематично, а петлю без чужой помощи он не повесит, да и наложить в штаны после смерти не хотелось — он и так будет отвратительным трупом, не хватало еще, чтобы от него воняло, как из выгребной ямы. На кэналлийцев получивших такой подарок, ему было плевать, но вот остаться еще и без Чести, позорно уйти, запятнав напоследок всю семью, Ричард не мог. К тому же, у него еще оставалась клятва, она и держала его на земле, крепче всего прочего. Пока Ворон живет припеваючи и не думает о людях, чьи жизни он разрушил, не будет ему покоя ни в жизни, ни в Рассветных садах, ни в Закате! Когда на горизонте показались серые стены Надора, Дик испытал несказанное облегчение. Бесконечная дорога закончилась, и он наконец-то сможет отдохнуть по-настоящему. Старый подъемный мост не работал, а щербатый Джек наотрез отказывался отпирать задние ворота, не велено герцогиней мол, ни при каких условиях. Ричарду пришлось приоткрыть дверцу кареты и, высунувшись на пол-корпуса, рявкнуть на старого солдата. Это подвигло того на правильные действия. Когда карета вкатила во двор, из донжона величественно и гордо к непрошеным гостям вышла эрэа Мирабелла. Даже не видя ее, Дик знал, что выражение лица у нее надменное и недовольное. Ну еще бы, во дворе стояла карета отродья Рамиро-Предателя. — Что все это значит? По какому праву вы врываетесь сюда? — да, за время отсутствия Ричарда ненависть матушки к кэналлийцам никуда не делась. — Мы доставили домой герцога Окделла, — невозмутимо ответил Антонио.- Вы не получали письма соберано? Герцогиня собиралась окатить гостей своим презрением, но один из кэналлийцев открыл карету и, придерживая за плечи, помог Дикону спуститься на старые, щербатые плиты двора. Несколько мгновений мать смотрела на него, не узнавая, после чего, изменившись в лице, неожиданно бросилась навстречу. — Дикон, Дикон, — шептала она, прижимая его к себе, чем вызывала у него сильную боль. — Мальчик мой, что он с тобой сделал? Ее чепец сбился на бок, серые глаза увлажнились, а губы продолжали судорожно повторять его имя. Такой эрэа Мирабеллу Ричард не видел никогда. Сейчас она была не герцогиней Окделл и вдовой почти святого Эгмонта, а всего лишь матерью, испугавшейся за своего единственного сына. Такой неожиданно родной, такой незнакомо человечной. — Матушка, пройдемте в гостиную, и я все вам расскажу, — герцог перевел взгляд на столпившихся вокруг него кэналлийцев. — А с вами, господа, я прощаюсь. Не смею вас задерживать. Дважды повторять не пришлось. Антонио все понял правильно — за минуту его люди собрались и покинули замок. Дикон сделал неосторожный шаг к крыльцу, искалеченная нога подломилась и он повалился на брусчатку двора. — Том! — закричала мать, безрезультатно пытаясь помочь сыну подняться. Появившийся со стороны конюшен здоровый парень был Дику незнаком. Он несколько неловко пытался помочь герцогу, не причинив ему боли, но выходило не очень. Пока он тащил Дикона в дом, тот успел хорошо рассмотреть грубое лицо с медвежьими чертами и обветренной красноватой кожей, неровно обрезанные каштановые волосы, в которых запуталась солома, льдисто-голубые глаза, что должны были быть холодными, но светились заботой и участием. Разглядывание нового слуги здорово помогало Ричарду немного отвлечься от боли в потревоженных ранах. Рядом хлопотала матушка, ставшая похожей на курицу-наседку. Забавно — он не смог добиться ее ласки и любви усердием, но получил их, став калекой. Дни тянулись, как ленивые, переполненные дождем осенние тучи. Одинаковые, похожие друг на друга, как близнецы, они были наполнены унынием и болью. Хромая ли к столовой или застывшей статуей сидя в кресле у окна, Ричард с болью вспоминал свою яркую, наполненную событиями жизнь в столице. Почему раньше он не ценил возможность гулять по чистым улочкам Олларии, скакать на Соне во весь отпор, ощущая как ветер треплет волосы, плавать в реке, чувствуя приятную усталость в мышцах? Такие простые, но недоступные теперь ему радости жизни… Почему прежде он разменивался на мелочи, толком не живя? Просто прожигая драгоценную жизнь, не чувствуя ее, заменив нечто важное безумными страстями, которые не принесли ему ничего хорошего. Лишь потеряв что-то, начинаешь ценить это в должной мере. Однажды во сне Дик увидел Ворона. Проклятый кэналлиец играл на гитаре и пел, развалившись в своем кресле у камина. У его ног сидел мальчишка, только это был не Дикон, а Герард Арамона. Отпрыск ненавистного капитана Свина сидел на месте Ричарда и слушал то, что до этого предназначалось лишь ему. Рокэ ласково улыбался юноше, запуская пальцы в короткие волосы. Проснувшись, герцог вскочил на ноги, несмотря на боль. Вспыхнувшая ненависть смела слабость и апатию. Пока он тут страдал и жалел себя, Ворон продолжал наслаждаться жизнью. Дикон зарычал, с силой ударив по стене больной рукой. Боль отрезвляла и придавала сил. Чтобы победить эту тварь, стереть усмешку с тонких красивых губ, нужно быть сильным, а не предаваться унынию, не купаться в никчемной жалости к самому себе. Эта роскошь тоже не для него. Том, приставленный к Ричарду матушкой в качестве то ли личного слуги, то ли сиделки, припозднился, за что получил от Дика сильную оплеуху. Проснувшаяся в душе ярость придавала сил, и он не собирался ее сдерживать. За завтраком, увидев у себя в тарелке комки плохо сваренной манки, Ричард, поморщившись, отодвинул ее от себя. Есть и без того не хотелось, так еще и это. — Принесите хотя бы куриного бульона, подобное блюдо не имеет право находиться на столе герцога, — бросил он. Под его раздраженным взглядом, служанка вжала голову в плечи. Она посмотрела на герцогиню, словно ожидая поддержки. — Сын мой, что на вас нашло? — ее голос звучал строго, но в глазах было недоумение. — Вы должны радоваться тому, что послал вам Создатель. — Матушка, — в голове Ричарда созрел план, как смягчить рьяные эсператисткие настроения эрэа Мирабеллы, чтобы упростить себе жизнь. — Доказывать Создателю силу своего духа в постах и молитвах — это, конечно, очень важно, но я желаю другого — свернуть Кэналлийскому Ворону шею, а для этого моему телу нужны силы. Сейчас оно хрупко и болезненно, но дух мой силен и не намерен смиряться с поражением. Так продолжим же борьбу вместе, матушка, на этом нелегком пути, мне очень пригодится ваша помощь. В глазах герцогини горела ненависть. Дик подозревал, что в его тоже. Мать встала из-за стола и, наклонившись, поцеловала его в лоб. — Вы, герцог, сын своего отца,  — с гордостью произнесла она. -А еще я ваш сын, — добавил Дик, вызвав у матери довольную полуулыбку. Первый бой Ричарда был выигран. Куриный бульон, невиданную роскошь для завтрака, они ели вместе.