Швейцария

       Верховенский вернулся домой около пяти вечера. Увидев на полу чужой сак, он сразу всё понял. Он опустился в кресло напротив камина и, закрыв лицо руками, заплакал. Так долго и горестно он не плакал с самого детства.       Сбывались его планы, причём именно тогда, когда в нём больше всего нуждались в другом месте, но предстоящая разлука со Ставрогиным…        Дело, к которому его собирались привлечь, обещало быть весьма опасным. Верховенский не верил в то, что когда-нибудь вернётся в этот уютный, хоть и холодный дом.       Наконец успокоившись и отняв руки от лица, он увидел стоящую рядом Карлотту, и заметно покраснел.        - Ужинать сегодня будете? – спросила она по-немецки.        - Да, - ответил Верховенский, вытирая платком лицо, - Только готовить нужно на три персоны.        - Я заметила, что у нас новый гость. Подготовить ещё одну спальню?       - Не стоит, просто вечером постелите мне здесь на диване, - сказал Верховенский и тут вдруг встретился взглядом со взглядом Карлотты, и увидел в нём столько понимания, что смутился.       - Да, - спокойно сказала она, - Я не так полоумна, как Вам сказали в деревне. Я просто никогда не хотела замуж, что б не повторить судьбу своей матери. Всю жизнь прислуживать пропойце мужу, а затем без конца убирать за сыном идиотом.        - Как же я Вас не разглядел? – удивился Пётр Степанович.        - А я хорошо научилась притворяться, иначе меня все бы давно разглядели.        - Может оно и к лучшему. Я завтра уезжаю. Скорее всего навсегда. Тут приехала… Ну, словом, жена Николая Всеволодовича. Она отличная девушка и очень предана ему, но всё же присматривайте за ним. Я понял, что Вам это под силу в тот раз на крыльце.        - Могли бы и не просить. Мне так жаль его. И вас мне тоже жаль.       Верховенский вновь закрыл лицо руками и, не стесняясь присутствия служанки, залился слезами. ***        На следующее утро на крыльце дома происходило прощание. День вновь выдался солнечным, наступила оттепель и с крыши весело падала капель. Николай Всеволодович сидел в кресле, дымя папиросой и глядя перед собой, а Дарья Павловна и Пётр Степанович стояли друг против друга и тихо разговаривали. Наконец, Верховенский взял руку девушки обеими своими руками, пока ещё без привычных перчаток, и сказал:       - Дарья Павловна, я знаю, что Вы сделаете всё для счастья нашего общего друга. Но я, скорее всего не вернусь, а потому хочу всё же попросить Вас: ни на миг не забывайте, что он болен и, вероятно, безнадёжно, не исключено (я тут советовался с одним доктором по фамилии Шнайдер), что с годами симптомы только усилятся. Обещайте, что не покинете его. Обещайте, что позаботитесь о нём.        - Я обещаю, - с расстановкой произнесла Дарья Павловна.        - Хорошо, это хорошо, - пробормотал Верховенский, отпуская её руку и поворачиваясь к Ставрогину.        Тот улыбнулся и поднялся из кресла.       - Я знаю, чего Вы хотите. Извольте, - проговорил он с улыбкой разводя руки.       Верховенский порывисто обнял его, прижимаясь щекой к щеке, а Николай Всеволодович тихонько похлопал его по спине.        Зная нелюбовь Ставрогина к подобным нежностям, Пётр Степанович довольно быстро отпустил его, и теперь мужчины стояли, глядя друг другу в глаза. Николай Всеволодович по-прежнему улыбался.       - Вы тут трагедию разыгрываете, - сказал он, - А в чём суть её, я не постигаю. Не уезжайте, вот и конец трагедии. Мы чудесно заживём втроём, правда Даша? Скоро наступит настоящая весна, кругом будет зеленым зелено, будем валяться на траве, смотреть в это прекрасное голубое небо, пить свежее овечье молоко и есть козий сыр. Ну далась Вам эта революция! Ведь Вас же в конце концов за неё посадят, если не повесят только…        В глазах Верховенского стояли слёзы от прекрасной, но совершенно невозможной картины, описанной Ставрогиным, но он всё же нашёл в себе силы улыбнуться и сказать:        - Простите, Николай Всеволодович, но я не мирный селянин, мне нужна деятельность, я жажду, я хочу власти, а для Вас я не более, чем вещь, притом вещь ненужная.        - Но Вам, кажется, нравилось, как я пользовался этой вещью, - рассмеялся Ставрогин.        Пётр Степанович вспыхнул, подхватил саквояж, быстро поцеловал Дарью Павловну в щёку и, сбежав с крыльца, пустился в путь, постоянно оскальзываясь. Виной тому были его модные ботинки, оттепель, а может быть, рыдания, разрывавшие грудь.        - Постарайтесь вернуться живым! – прокричал вслед Ставрогин, - Мы будем здесь. И мы будем ждать.        Затем он вновь уселся в кресло, доставая очередную папиросу, а Дарья Павловна заботливо укрыла его пледом.       - Вы хорошо поступили, - сказала она, нежно целуя Ставрогина в губы, - пойду посмотрю, чем там Карлотта на кухне гремит, может, что-нибудь родное удастся приготовить.        Даша отправилась в дом, а Ставрогин остался провожать взглядом оскальзывающуюся на каждом шагу фигуру, спускающуюся с холма.        - Хм, а хорошо ли, - проговорил Ставрогин вслух, - Ведь теперь ему не только забыть, но и возненавидеть меня не удастся.