Weapon

      Стоял ясный зимний день, и настенные часы показывали полдень, начало обеденного часа, но Иван не спешил спускаться в столовую. Он стоял перед раскрытым настежь окном, подставив ладони под неспешно падающий снег, и старался уловить в воздухе новогоднее настроение.       В дверь постучали, довольно громко и настойчиво, затем еще раз, после чего подергали за дверную ручку, словно тот, кто находился по ту сторону двери с табличкой «Отдел кадров», действительно хотел во что бы то ни стало попасть внутрь. Коротко вздохнув, Иван соединил ладони и растопил осевшие на них снежинки, после чего нехотя закрыл окно и направился к двери.       По правде говоря, ему не следовало заниматься работой в обеденное время. За ту скромную заработную плату, которую он имел на должности «кадровика», вообще стоило «чуточку вредить», но в том был весь Иван – идеальный работник. Кроткий, неконфликтный и крайне исполнительный, он считал своим долгом делать на рабочем месте все, что от него требовалось, и так, чтобы к результатам его труда невозможно было придраться. Даже когда двое его коллег, Тамара Павловна и Людочка, с которыми он делил кабинет и обязанности, ушли – одна на пенсию, а другая в декретный отпуск – и оставили его один на один с кипой бумажной работы, Иван не отчаялся и принялся за дело втрое усерднее.       Его рабочий день начинался в девять и последние полтора года, с учетом кадровых перемен, оканчивался в шесть-семь часов вечера. За это время Ивану необходимо было подготовить приказы на отпуска, приемы на работу и увольнения, утвердить табели по отделениям и передать их в бухгалтерию, а после обновить список вакансий на сайтах типа HH и Job.ru, хотя сам он с тоской думал о том, насколько тщетны попытки руководства хотя бы наполовину укомплектовать штат небольшой провинциальной больницы.       Любой другой считал бы подобную работу невыносимо скучной, но для Вани быть «винтиком» огромной живой машины под названием больница, означало гораздо больше, чем он сам мог себе представить. Больница была для него вторым домом, а может быть даже первым, если принять во внимание тот факт, что в отчем доме он никогда не был согрет любовью и лаской.       Горести Ивана начались еще до рождения, в утробе матери, которая не желала его появления на свет. Этим объяснялось многое: и ее беспричинная озлобленность на сына, и полное безразличие к его судьбе – но будучи ребенком, Ваня не понимал, почему его не любят так, как других детей. Это позже, пройдя через суровую разъяснительную школу детского дома, он узнал, что такое алкоголь, и что он способен сотворить с человеком, а когда всерьез увлекся медициной, то прочитал еще и о фетальном алкогольном синдроме, последствия которого накладывают на ребенка неизгладимый отпечаток.       Родители Вани были пьяницами, запойными, и к тому моменту, как сын пошел в школу, успели вытащить из дому всю мало-мальски приличную мебель и технику. Маленький Ваня не знал ни игрушек, ни новогодних елок, ни тепла материнских объятий, о которых он грезил, засыпая и просыпаясь в слезах. Из-за того, что его семья была катастрофически бедной, Ваня постоянно ходил голодным и носил одну и ту же одежду: потертые джинсы, растянутый свитер и тонкую курточку.       Неудивительно, что в школе над ним смеялись и дразнили уродцем из-за огромного шрама, пересекающего его левую щеку, который отец оставил ему не то пряжкой ремня, не то острым краем разбитой бутылки. Пагубное воздействие алкоголя, потребляемого его матерью во время беременности, отразилось на внешности мальчика: он был худым, бледным, с невзрачными и мелкими, как бы смазанными, чертами лица. Ростом он был ниже всех своих одноклассников, и даже ребят на два класса младше; оттого, чувствуя его слабость, жестокие дети нередко поколачивали Ваню, но эти драки не шли ни в какое сравнение с тем, что творилось дома.       О семейных неурядицах принято умалчивать. Молчали учителя, от пристального взора которых не укрылись синяки под Ваниной одеждой. Молчал и сам Ваня, и лишь стыдливо одергивал рукава, пряча следы отцовских побоев. Неизвестно, как долго продолжался бы этот кошмар наяву, если бы однажды привычные Ванины тяготы не переросли в большое несчастье.       В тот злополучный день Иван как обычно возвращался домой из школы. Он взял в гардеробе свою куртку, слишком тонкую, чтобы согреть его в промозглую зимнюю погоду, и вышел на школьный двор. Глядя себе под ноги, он шел по направлению к дому, и не заметил, как сзади его окружила кучка ребят. Они повалили его в снег и принялись колотить и пинать ногами. Сначала удары были робкими, неуверенными, но по мере того, как толпа входила в раж, пинки становились все больнее и жестче – настолько, что для Вани потеряло значение, с какой стороны они прилетят. Один особенно сильный пинок в поясницу заставил его практически потерять сознание, но почти в тот же момент издевательства прекратились. Наверное, обидчиков спугнул кто-то из учителей или, что вероятнее, насытившись травлей, они оставили избитого мальчика замерзать в снегу.       Не в силах пошевелиться, Ваня лежал там и глотал слезы, зная, что не вернись он домой вовремя, мать от души добавит ему затрещин. Он не ошибся. Когда прихрамывая он, наконец, появился на пороге квартиры, нетрезвая мама встретила его злорадной ухмылкой, обозвала гаденышем, никчемным выродком и отправила в комнату без ужина. Не раздеваясь, Ваня свернулся на кровати в комок и так заснул, замерзший и голодный.       А через пару дней он заболел, и та долгая неделя, которую он провел в постели с температурой, пока родители за стенкой выпивали и кричали в компании своих собутыльников, показалась ему сущим адом. Каким-то чудом ослабленному организму удалось выкарабкаться – Ваня поправился – но болезнь безусловно оставила на нем дурной отпечаток. Мальчик чувствовал себя слабым и сонным, постоянно болела голова; болело сердце.       Прежде Иван старался учиться хорошо, чтобы лишний раз не тревожить маму с папой, и проявлял живой интерес к тому, что рассказывает учитель, но после болезни ему стало труднее слушать и запоминать; посыпались «двойки». Отец его, в те редкие дни, когда отрывался от бутылки, любил изображать из себя строгого родителя, воспитывающего сына единственно знакомым ему способом – нет, даже не ремнем – кулаками, но в тот раз он, по всей видимости, не рассчитал силу, когда бил беззащитного восьмилетнего ребенка за очередной «неуд», и Ваня потерял сознание, «ударившись» головой о батарею. Мать запаниковала и, вмиг протрезвев, вызвала «скорую помощь». Приехавшая бригада констатировала у ребенка ушиб головного мозга, а также многочисленные повреждения на теле различной степени давности. Отец Вани набросился на медиков с кулаками и брызгая слюной пытался доказать, что лучше знает, как воспитывать сына. Это было последнее воспоминание, оставшееся о нем в памяти у Вани. Последний раз, когда он видел маму с папой. Ему предлагали увидеться с ними еще раз, на судебном процессе, решавшем вопрос о лишении их родительских прав, но он почему-то отказался. Побоялся, наверное, что если встретится с ними лицом к лицу, то в очередной раз простит им все, что они совершили.       В городской клинической больнице, куда он был доставлен в тот вечер, Иван провел не менее десяти недель. Отсюда же, подлечившись и немного окрепнув, он отправился в детский дом, и это стало началом другой, увы, не менее печальной истории. Таким образом, больница, даже с учетом самых неприятных переживаний, связанных с лечением, стала для него своеобразным убежищем между двух мрачных и безрадостных миров.       Навсегда в его памяти запечатлелись лица людей, проявивших к нему больше участия, чем он видел за все свои тогдашние восемь лет жизни. Воспоминания о них вспыхивают как блики апрельского солнца (в то время была весна!), когда Иван шагает по залитым светом больничным коридорам: медсестры с теплыми заботливыми руками, санитарки и охранники, угощавшие его шоколадками, строгие врачи. С серьезными лицами они склонялись над его постелью и встревоженно качали головами, а поводов для тревоги в самом деле было немало: сотрясение головного мозга, застарелые переломы конечностей, разрыв селезенки, которую пришлось резецировать. Казалось, ребенок с такими травмами должен быть жертвой автокатастрофы или падения с высоты, но никак не жертвой отцовского «воспитания». Однако самым страшным недугом мальчика оказался порок сердца, сформировавшийся после перенесенной ангины – той самой. Несмотря на тяжелое состояние ребенка, врачебным консилиумом было решено прооперировать сердце в Областном кардиохирургическом центре, чтобы восстановить его функции и стабилизировать гемодинамику…       Ваня был выписан в удовлетворительном состоянии под наблюдение детдомовского доктора с искренними пожеланиями от всего медперсонала больницы никогда больше к ним не возвращаться. Любопытно, но судьба распорядилась совершенно иначе.       После окончания школы Иван, как и другие детдомовцы, не попавшие в армию из-за слабого здоровья, был по распределению отправлен в колледж. Ему «достался» торгово-экономический, хотя сам он грезил о медицине, но с грустью понимал, что даже если чудом поступит в университет, учеба будет для него непосильно трудной.       В колледже поначалу тоже было непросто, хоть там никто и не старался «выкроить» из вчерашних детдомовцев первоклассных экономистов. Преподаватели попадались разные; большинство, конечно, относилось к таким как Ваня с презрительным безразличием, но были и те, кто сумел разглядеть в юноше усердие и порядочность. Они не раз помогали Ивану советом, особенно в области социального права, и благодаря им Ване удалось избежать печальной участи своих «братьев» по дому и добиться от государства получения однокомнатной квартиры. Пусть она была маленькая и обветшалая, но зато своя, и в шаговой доступности от места работы.       Действительно, кто бы мог подумать, что через несколько лет Иван устроится на работу в больницу, где когда-то провел самые невероятные десять недель жизни. Возможность эта выпала ему совершенно случайно.       Окончив колледж, Иван не знал, куда ему податься, чем зарабатывать себе на хлеб с маслом? С дипломом как у него можно было устроиться, разве что, младшим продавцом в магазин сотовой связи, и то, если Удача поцелует его в лоб прямо перед собеседованием. Пару лет помотавшись по разным работам, Иван попал под кризисное сокращение и в состоянии, близком к отчаянию, вдруг осознал, что в маленьком северном городке работы для него больше нет.       Понурый, он шел мимо городской больницы и на удачу решил заглянуть в отдел кадров, чтобы устроиться, ну, хотя бы санитаром… и так там и остался. По правде говоря, это было большое везение – стать «кадровиком» без должного образования и выполнять работу намного более серьезную и ответственную, нежели выкладка товаров на полки в супермаркете. Вот почему Иван любил свою работу и держался за нее изо всех сил, даже если иногда это означало трудиться в сверхурочные часы и выполнять чужие обязанности.       Но если с работой и жильем все устроилось более-менее благополучно, то с созданием семьи у Вани никак не ладилось. Да что говорить о семье – у него не было даже друзей. Все, кого он знал по детскому дому, к этому времени уже либо спились, либо «сгорели» от наркотиков, либо мотали срок за кражу, «хранение и распространение», и прочие преступления.       На работе ему тоже не удалось ни с кем сблизиться. Сотрудники больницы относились к нему скорее со снисходительной жалостью, нежели с дружеским расположением, ведь слухи в замкнутых коллективах распространяются быстро, и за пару месяцев всем стала известна история его трудного детства. Коллеги-женщины звали его Ванечкой и шутливо заигрывали с ним, как с малым ребенком, а мужчины инстинктивно недолюбливали, чувствуя его мягкость, но, к счастью, в открытую никогда не высказывались.       В преддверии Нового Года одиночество ощущалось особенно остро, и глухой болью саднило в груди от того, что еще одну новогоднюю ночь Иван проведет перед телевизором с неоткупоренной бутылкой шампанского и нетронутым покупным оливье, и скорее всего, ляжет спать сразу после обращения президента, чтобы поскорее наступили такие же унылые девять праздничных дней.       Из года в год под бой курантов Ваня загадывает одно и то же желание: перестать быть никому не нужным, то есть – стать важным хоть для кого-нибудь, но судьба по-прежнему глуха к его мольбам. Новогодних чудес не бывает; для него все останется как есть...       Иван помотал головой, прогоняя невеселые мысли. Его внимание вновь сосредоточилось на посетителе, стучащем в дверь, которому следовало сообщить, что отдел кадров закрыт на обед. Но не успел Иван, отперев замок, сказать и слова, как в дверной проем просунулась крепкая мужская рука и настойчиво взялась за ручку с внутренней стороны, заставив его невольно отступить назад.       – Здравствуйте, – поприветствовал его незнакомец с доброжелательной интонацией в голосе и протянул руку, на которой были надеты элегантные часы с черным керамическим браслетом.       – Здравствуйте, – рассеянно ответил Иван, удивленный такому дружелюбию.       Незнакомец продолжал смотреть на него, не отпуская руки, и Иван вдруг почувствовал в этом рукопожатии что-то странное, непривычное; подсознание его, казалось, натолкнулось на нечто чужеродное, и то было искреннее человеческое отношение кого-то, кто еще не узнал его, как бывшего детдомовца и сына алкоголиков… И это неожиданно вызвало у него прилив ответного радушия; он даже простил незнакомцу его внеурочный визит.       – Меня зовут Алексей Литвинов, – представился тот, проходя в кабинет.       – Очень приятно, – машинально откликнулся Иван.       – Извините, что не в часы приема, но, может быть, есть возможность оформиться пораньше? Дело в том, что я переезжаю из другого города, и мне еще нужно заняться поисками жилья.       – Значит, это вы наш новый анестезиолог? – спросил Иван, обрадовавшись, что больница примет в штат еще одного доктора. Он услышал эту новость на сегодняшней пятиминутке, но никак не ожидал, что это произойдет так скоро.       – Анестезиолог – я. А ваш или нет – время покажет! – шутливо заметил Алексей, доставая из сумки необходимые документы.       – Да, конечно. – Иван немного стушевался и пригласил нового доктора сесть. – Вы к нам из Москвы?       – Не совсем из Москвы. Там я родился, но последние годы работал в Питере, Ростове, Воронеже, Калуге, – доктор принялся загибать пальцы, – Да много где. И на крайнем севере побывать довелось.       – Тоже по работе? – спросил Иван, в самом деле заинтересовавшись.       Алексей кивнул.       – Ну да, что-то вроде долгосрочной командировки.       – Непонятно только, что привело вас к нам?       Казалось, собеседник смутился этим вопросом. Покосился на дверь, словно проверял, не подслушивают ли их, но ответил довольно просто:       – Так сложились обстоятельства, – и улыбнулся своей обаятельной улыбкой, словно предлагая больше не обсуждать ерунду и поскорее перейти к делу.       Наконец, с документами было покончено, хотя Ивану показалось, что он специально делал все медленнее, чем обычно, чтобы растянуть время общения с новым сотрудником. Ему хотелось еще немного послушать про другие города и больницы, ведь сам он никогда нигде не был, но Алексей действительно торопился.       – Ну что, пойду засяду в каком-нибудь кафе и буду обзванивать потенциальных арендодателей, – вздохнул он. – Не подскажешь, где тут кофе попить?       – Так, кофе... Тут по улице вниз, – сообразил Иван, удивляясь, когда они успели перейти на «ты», – через два дома есть кафе «Восторг», там делают неплохой, кажется, кофе. И пирожные… – добавил он почти мечтательно.       – «Восторг» подойдет, – кивнул Алексей. – Ну, спасибо за понимание, приятно было познакомиться!       – Мне тоже. Если будут какие-то вопросы, приходите – рад буду помочь.       Иван тут же подумал, что зря он так сказал. Какие вопросы к нему могут появиться у доктора, успевшего поработать в Москве, Питере, Воронеже и еще много где? Но ему очень хотелось встретиться с этим человеком еще раз, чтобы ему снова пожали руку и смотрели, как на равного.       – Успехов вам на работе! – добавил он почти беззвучно вслед закрывающейся двери.