Сквозь время

      Ты умер так внезапно, так стремительно и нелепо… А ведь я только привык к тебе, да что там привык, прирос всей душой. Хотя, люди говорят, у таких, как я, не бывает души…       Я впервые увидел тебя в том ужасном месте, испуганного и беззащитного, твоя кожа была такой бледной, что мне казалось, ты фарфоровый. Тебя даже не портила эта ужасная печать — знак секты, которая тебя похитила, и лохмотья, которые едва прикрывали твоё тело — они не могли скрыть твоей стати и изящества.       Враги… Они подожгли твоё поместье, убили родителей и оставили тебе клеймо-печать, как знак того, что они сломили тебя. Твои глаза — огромные лазурные озёра, которые, я думаю, сияли ослепительнее всех бриллиантов мира, когда все ещё было хорошо — любящие мама и папа, горящий камин, в руках любимая игрушка…       «Сегодня мой день рождения, и папа разрешил мне не спать до полуночи, он придёт и почитает мне сказку на ночь» — милый наивный ребёнок, этому не суждено было случиться…       Я не знаю, сколько времени ты провёл в плену и через что тебе пришлось пройти, но синева твоих глаз давно померкла… Ты отчаялся, это должно было произойти рано или поздно, ты потерял всякую надежду и призвал меня — зло из самой преисподней.       Я услышал тебя сразу, будто все это время смотрел из-за кулис и ждал, когда же придет время выйти на сцену. Мы заключили контракт, у тебя была цель — отомстить за смерть родителей, я же жаждал твоей души. Мы скрепили договор, на твоём правом глазу (они все равно давно потухли) теперь был пентакль — знак принадлежности мне, как и на моей правой руке. Я с радостью убил всех твоих врагов, о, я всегда славился своей кровожадностью и жестокостью.       Ты дал мне имя Себастьян, и теперь я должен был служить тебе до тех пор, пока ты не достигнешь цели. Я верой и правдой служил тебе в маске дворецкого год, пока вместе мы не достигли финала — мы нашли тех, кто стоял за пешками, похитившими тебя и посадившими в клетку.       Конец игры — шах и мат! Но я не уберег тебя, никогда не прощу себе, что дал тебе умереть. Ты падал с моста в пропасть, а мой противник спутал меня по рукам и ногам… Последнее, что я видел — это твой смертельный полёт.       Мне кажется, внутри меня тоже что-то умерло, что-то сломалось… Теперь я не жил, а существовал, по привычке просыпаясь в шесть утра, надевая форму дворецкого и готовя чай.       Тебя больше не было, все мои действия были бесполезны, и тоска вновь и вновь сжигала мою сущность… Раньше я желал от тебя только души, но потом я понял, что это далеко не так — я желал тебя всего.       Я привык, как собака привыкает к хозяину, к твоим приказам, привык видеть твоё прекрасное, но не способное теперь улыбаться лицо, голубой глаз, ярче самого ясного неба, высокие скулы. Все ещё детское нежное лицо, в котором уже угадывалась порода. Твоя стать и идеальная осанка, высоко поднятая голова и точно сидящий по хрупкой фигуре камзол.       Годы шли, а моя тоска только усиливалась, и я решился на то, о чем ранее и не помыслил бы. ***** — Вы только посмотрите, кто пришёл! — ехидно заметил глава Департамента Жнецов, Уильям Ти Спирс, как только я вошёл в их здание.       Грелль Сатклифф, как всегда во всем алом, будто сбежавший с маскарада, тут же вскочил со своего места и кинулся мне на шею со своими навязчивыми объятьями. Я легко увернулся от него, и он врезался в стену, не рассчитав силу своего полёта. Обиженно хмыкнув, он тут же поднялся с пола, достал из кармана брюк с идеальными стрелочками маленькую круглую пудреницу и деловито стал поправлять макияж. — Себастьянчик, а ты сегодня, надо сказать, ужасно выглядишь! — бросил он мне, плаксиво поджав губки.       Как бы я хотел, чтобы этот транс-жнец был не прав, но он попал в точку. Надо сказать, прошло уже около пяти лет, и мой образ безупречного дворецкого претерпел большие изменения. Раньше я был красив, всегда гладко выбрит, одежда идеально выглажена, галстук и фрак, ослепительно-белые перчатки, чёрные классические ботинки начищены до зеркального блеска, лёгкий флёр мужского одеколона. Теперь, я больше напоминал себе грязного брошенного пса — спутанные лохмы торчащих в разные стороны и постриженных кое-как волос, дикий запах перегара изо рта (о да, я успешно опустошал все эти пять лет семейный винный погреб Фантомхайвов, что поделать — какая-никакая анестезия нечеловеческой боли, испепеляющей мою сущность). Тем более, после смерти Сиэля — последнего представителя своего благородного рода, прислуга разбежалась, а замок люди называли проклятым, обителью нечистой силы. Впрочем, они были отчасти правы.       Мой старый фрак зиял прорехами, рубашка и перчатки пожелтели и истрепались, но я продолжал носить эту форму в память о хозяине, хотя на внешний вид давно уже махнул рукой. — Мистер Сатклифф, — произнёс я с холодным лицом, будто не замечая его едкого подкола, — мне нужно с вами поговорить тет-а-тет. Когда я могу это сделать? — я выдавил из себя подобие любезной улыбки. — Ну, не обижайся на меня, ты все равно все ещё мне нравишься, — радостно проворковал Грелль, кокетливо поправив рукой алые локоны и игриво наматывая одну прядь на пальчик (кажется, он попался). — Ты стал таким брутальным, так даже сексуальнее, — этот гад закатил свои зелёные глазки, откровенно флиртуя на рабочем месте. Я заметил, как Спирс, его начальник, настороженно посматривает на нас.  — Во сколько я могу за вами заехать? — переспросил я, снова мило улыбнувшись и подавив в себе желание растерзать столь наглого жнеца. — Я работаю до девяти, — шепнул он мне на ухо, не забыв при этом послать воздушный поцелуй. Кивнув на прощание, я стремительно вышел из департамента. ****** — Себастьянчик, как же романтично, ты назначил мне свидание прямо в департаменте, в полночь, когда здесь так темно и никого нет. Хочешь, я буду твоим на столе моего мерзкого начальника? Или сделаем это на принтере? — красноволосый жнец маячил передо мной то там, то тут, принимая самые откровенные и сексуальные (как он сам, видимо, думал) позы. — Собственно, мистер Сатклифф, мы здесь по другому поводу, — мягко осадил я Грелля. — В самом деле? — его щеки обиженно надулись. — Постой, дай-ка угадаю… Все не можешь забыть этого мерзкого мальчишку, эм… как его там? Сиэль, кажется? — Вы очень проницательны, — вздохнул я, закрыв лицо рукой. — Да что ты вообще нашёл в нем? Ни кожи, ни рожи, худой как доска, зато высокомерия хоть отбавляй… — возмутился Сатклифф, заламывая руки. — Сердцу не прикажешь, мистер Сатклифф. Если бы я мог вернуть его… — Но он же умер, смирись. Когда же ты поймешь наконец, дорогой, что только я способен стать идеальной партией для тебя? — Вы так умны, мистер Грелль, вам доступно множество тайн, которые неведомы даже демонам… Я думал, вы сможете сделать невозможное, ведь жнецы — самая разумная раса, какая только существует, — я беззастенчиво льстил ему, отмечая, как щеки Сатклиффа заалели, а глаза заблестели ярче. — Но, видимо, и вы не всесильны, — нарочито вздохнул я, — простите, что отнял у вас время, — я притворился, что хочу уйти. — Постой, у меня есть решение.— схватил меня за рукав фрака Сатклифф, сражённый моей лестью. — Сейчас, — он подошёл к нужной полке и достал одну книгу.       Жнецы хранят в таких воспоминания человека перед смертью, чтобы понять, нужно его убить, или все же он достоин выжить. Воспоминания эти представляют собой киноленту, которая выходит из раскрытой книги, и они её тщательно просматривают. В этом и заключается работа жнеца, его кропотливый каждодневный труд. — Сиэль Фантомхайв… — многозначительно прочёл Грелль, и выдержал длительную паузу, делая вид, что напряженно размышляет. — Что? Что? — не выдержал и крикнул я, теперь была моя очередь в отчаянии заламывать руки. — Он умер, точнее будет сказать — умерло его тело, но вот душа… Здесь сказано, что он выполнил то, что хотел, отомстил за смерть родителей, но душа все равно не нашла покоя, её нет ни в аду, ни в раю. — Где же его душа? — Она в ином мире, между живыми и мертвыми. Такие души либо продолжают скитаться между мирами вечно, либо реинкарнируют в другие тела… Но это происходит не раньше, чем через сто-двести лет. — Ты же можешь сделать так, чтобы я попал в то время, где он должен появиться? — судорожно схватил я Сатклиффа за грудки и начал трясти, срываясь на змеиное шипение.  — Я-то могу, но способен ли ты сам променять вечность на обычную земную жизнь? По законам той реальности ты перестанешь быть демоном и станешь смертен. Подумай, Себастьян, оно тебе надо? Это будет уже не твой Сиэль, это другой человек, с его собственным характером и привычками, возможно, совершенно не похожий на графа, и, кстати, люди чаще всего не помнят свои прошлые жизни. Тот мир может быть гораздо опасней, и если ты умрёшь там — ты умрёшь навсегда.       Глаза Грелля заметно повлажнели при последней фразе. Удивительно, но, видимо, он и правда влюблен в меня.  — Я готов, — не колеблясь ни минуты, решительно сказал я Сатклиффу.  — В самом деле? Что такого ты нашёл в этом мальчишке, чего нет во мне? — взвизгнул Грелль, по его щекам покатились крупные, с горошину, наигранные слёзы. — Хорошо, — твёрдо сказал он через минуту, уже успокоившись, — что у тебя есть из личных вещей Сиэля? Нужно определиться с временем и местом реинкарнации — Вот, — достал я из-за пазухи выцветший от времени мутно-голубой кусочек камзола Сиэля.       Грелль достал большую карту и стал водить по ней куском ткани, постепенно впадая в транс. На полчаса его глаза закрылись и все тело задрожало от непонятной судороги, затем он очнулся, под очками снова сверкнули зелёные глаза.  — Россия, 21 век, Дмитрий Князев, — выдал алый жнец свой вердикт. — Благодарю тебя, — я сгреб Грелля в объятия, готовый бежать в поместье, чтобы подготовиться к встрече с моим милым графом посредством путешествия во времени. — Но-но, не так быстро, Себастьянчик, ведь я же кое-что заслужил за свою работу? — похотливо облизнул тонкие губы жнец. — О, безусловно, мистер Сатклифф, — и я пылко присосался к его губам, наградив прекрасным запахом пятилетнего перегара. Тот просто растаял.       Воспользовавшись этим, я мягко положил его тушку на принтер и ускользнул, оставив Грелля и дальше нежиться в экстазе от моего поцелуя. *Ария — «Возьми мое сердце»