Хорошие мальчики попадают на небеса, плохие - куда захотят

      Просидев за ноутбуком весь день, раздумывая о каких-то совершенно посторонних вещах, за все это время Армин так и не удосужился напечатать ни строчки, и потеряв надежду вернуть к себе музу, принял решение отложить пока работу над «Историей человечества» в сторону, и переключив свое внимание на обыденность, позволить другим мыслям заполнить его сознание.       Напечатав за это время две тысячи и одну страницу своих трудом, Армин не имел ни малейшего понятия о том, что делать с ними дальше. Сцены для написания сюжета приходили к нему в разрозненном виде и довольно часто в нелогичной последовательности, поэтому собирая эти «кадры» воедино, чтобы сделать из них «киноленту», ему надо было ещё порядком потрудиться, чтобы не спутать их местами, ошибочно принимая один кадр за другой, когда приходи черед расписывать ту или иную сцену. Сам процесс написания произведения больше напоминал сборку конструктора: какие-то детали подходили сразу, какие-то — не совсем и их приходилось постоянно менять, некоторые фрагменты подсознание подкидывало ему сразу, позволяя за один вечер дописать целый раздел, некоторые приходилось прописывать и вовсе без вдохновения, но чаще получалось так, что не получив определенной информации для завершения той или иной главы, чтобы не умереть, в конце концов, от затянувшегося ожидания, ему приходилось делать паузу и акцентируя внимания на других вещах, просто ждать, когда пространство само соизволит подкинуть ему последние «кубики», чтобы собрать «пирамидку», и выставить её наконец на всеобщее обозрение.       Покосившись на свои труды, Арлерт горестно вздохнул. Кипа листов с набранным текстом выглядела устрашающе.       «Я наверное сошел с ума, — подумал он о ошеломляющих результатах производительности своего труда, — столько напечатать, — это просто уму непостижимо! Почему я не остановился раньше?»       Взявшись за написание этой истории, Армин и представить себе не мог, что ему удастся столько сочинить, и взявшись с Марселем за её распечатывание, чтобы отвезти текст в редакцию, они промучились с ней до тех пор, пока в принтере не закончилась краска. Все-таки две тысячи и одна страница — это перебор, даже для него. И заранее себе представляя, как редактор будет все это читать, чтобы дать разрешение на публикацию, Армин, сомневаясь в своих способностях, был уверен, что им либо откажут, либо попросят сократить книгу до половины, выбросив из неё половину текста, не имевшего к истории человечества никакого отношения, лишь бы угодить невзыскательному вкусу читателей, привыкших тратить свое время на легкоусвояемое чтиво. И когда долгожданная встреча наконец состоялась, редактор, похвалив книгу, отложив пару листов в сторону, и если бы не грозный взгляд Имир, направленный в его сторону, с которой Армин решился в тот день отправится в редакцию, мужчина к этой истории, возможно, так бы никогда не прикоснулся. И пока манускрипт загружался на диск, все это время она продолжала за ним следить так, что самому редактору на мгновение показалось, что заявившись к нему в офис с самого утра, эта парочка, очевидно, и впрямь намерена просидеть здесь до тех пор, пока он не прочитает «Историю человечества», написанную Арлертом, до конца. Все две тысячу и одну страницу.       «Это смелая книга, — такой вердикт вынес его трудом редактор, переводя взгляд с Армина на Имир, раздумывая о том, как бы поскорее от них избавиться. — В стенах при нынешнем королевстве её воспримут как верный голос в нужное время, либо отвергнут как полную чушь»       Уверенный, что его труды воспримут не иначе как «верный голос в нужное время», Арлерт настаивал на незамедлительной публикации хотя бы первых пяти страниц, но не имея понятия о том, как на самом деле отнесется общественность к его трудам, пообещав на прощание отредактировать текст, он записал адрес издательства в свою записную книжечку, и покинув офис в тот же вечер, умудрился сесть с Имир в общественный транспорт, у которого на полном ходу отвалилось заднее колесо, и отлетев на приличное расстояние, оно ко всему прочему ещё и разбило окно одного из банков. Обошлось тогда без жертв, но порядочно натерпевшись за время поездки, стоило ему очутиться дома, с той поры Армин зарекся когда-либо вообще пользоваться услугами общественного транспорта.       Дописав строку, парень зевнул и щелкнув на мониторе какой-то значок, чтобы прочитать новое письмо, не сразу заметил, как в комнату зашел Марсель, — побеседовать с ним на отвлеченные тем, отдохнуть, таким образом, хотя бы на пару минут от ремонта, который они никак не могли закончить с Имир.       Значительно пострадав от наводнения, весь первый этаж нуждался в косметическом ремонте, и взяв под свою ответственность исход работы, эти двое целыми днями пропадали в прихожей и гостиной, и приклеивая к стенам обои, как попало, (точно такая же ситуация была и с линолеумом), нацеливаясь на результативность, но получая в итоге что-то совсем другое, они постоянно все переделывали, заставляя Армина с Микасой тратиться сверх меры на покупку стройматериалов, чья стоимость обходилось им недешево.       Облачившись в рабочую форму и натянув перчатки, Имир гоняла Беррика по всему помещению словно раба, вообразив себя прорабом, и следя за тем, чтобы он правильно вырезал обои, прежде чем клеить их на соответствующую поверхность, стоило ему немного ошибиться в измерениях, как последняя, разозлившись не на шутку, тотчас устраивала ему хорошую взбучку, пытаясь настроить его на рабочий лад хотя бы таким образом, и привыкнув за это время к их перепалкам, Армин, растворяясь полностью в своих литературных трудах, уже перестал обращать на это внимание, отказываясь принимать участие в общей «строй пахоте».       Размешивая раствор, Марсель совершенно не придерживался нужных пропорций воды и клейстера, из-за чего приклеенные к стенам обои постоянно отваливались и их приходилось смазывать этим раствором заново. Не имея опыта в ремонтных работах, эти двое лепили их как попало, и когда испорченные обои приходилось заново отрывать, Имир, не зная, на ком отыграться за испорченное настроение, вымещала весь свой гнев на Берике, пока дело не закончилось тем, что выхватив однажды из его рук шпатель, она толкнула парня в стену, и прикрыв его сверху куском обоев, смазанных жидких клейстером, заклеила его этим материалом, пока он не вылез оттуда поздно ночью, порядочно напугав Армина, который покинув свою комнату, чтобы принять перед сном горячий душ, чуть разрыв сердца не получил от встречи с Марселем, замурованного в стене подобно титану.       — Да, иди отсюда, холера! — чуть не наступив на кошку, лежавшую на прозрачной клеенке, Имир отряхнулась, и глянув, как та играет с клочком обоев, не обращая никакого внимания на летевшие сверху ошметки раствора и цементной пыли, усмехнувшись про себя, последовала в комнату Арлерту, теперь окончательно уверившись в мысли, что животное надо отсюда убрать, потому что оно мешало ремонтному процессу.       Мордочка кошки была в паутине, а шерсть испачкана в пыли, тем не менее играть с чем попало, спрятавшись в целлофановый пакет или ещё в какое-то барахло — было для неё делом обычным, и засыпая в сваленных на полу тряпках, ничем не выдавая своего присутствия, она любила наблюдать за происходящим, спрятавшись в своем укрытия так, что оттуда были видны только её глаза.       «Похоже, по уму она тоже недалеко ушла от Арлерта, — вздохнув, пришла к такому выводу Имир, поворачивая дверную ручку, — но даже будучи в курсе, как быстро домашние животные перенимают привычки своих хозяев, мне придется все равно её отобрать, чтобы сделать из Армина настоящего мужика. Нечего ей рядом с этим находиться».       — Ну, и как тебе как мои «Истории»? — обратилась к ней вышеупомянутая личность, стоило ей переступить порог комнаты, и закрыв за собою двери, устремиться к дивану, где Армин уже сидел перед ноутбуком с Марселем.       — На первый взгляд — шиза, — равнодушно проронила она, с удивлением уставившись на Берика, которого ожидала здесь увидеть меньше всего, — но что-то в этом есть.       — А как прошла ваша следующая поездка в издательство? — осведомился Арлерт, сосредоточив взгляд на ноутбуке. — В этот раз хотя бы все прошло удачно?       — Да, — рассеяно пролепетал Берик, подозрительно переглянувшись с Имир, не желающей снова возвращаться в гостиную, чтобы приступить к поклеиванию обоев.       — А с покупкам что?       Вынув из кармана своей робы баночку с какими-то таблетками, Марсель протянул одну из них блондину.       — Что это? — переспросил парень, вспомнив, как когда-то сам употреблял такие, перед тем, как вступить в Легион Разведки.       — «Витамин С».       — Где ты его достал?       — Райнер приволок из застенья пару лет назад. В одной таблетке 0,5 грамм, это получается почти десятикратная доза. Мы с Имир их всю зиму жевали. Так что если хочешь, могу и тебе подбросить.       — Спасибо, у меня свои есть.       Потянувшись к полке, где стояла емкость с настойкой, позволявшей ему работать над «Историей человечества» круглосуточно, Армин встряхнул найденную баночку и определив по звуку, что запасы таблеток пополнять не надо, со спокойной миной опустился на диван, заявив вслух следующее:       — Не знаю, в курсе вы об этом или нет, но большую часть своего барахла я пишу, когда пьян.       — Оно и видно, — насмешливо отозвалась Имир, устав отметать ошибки в его главах, которые имела свойство первой перечитывать по утрам.       — Когда я трезв, я просто экспедитор, а вот когда выпью…       — Ты там поаккуратнее, «экспедитор» наш, — предостерегающе проронил Марсель, располагаясь поудобнее на диване, чтобы иметь возможность время от времени посматривать в ноутбук, — а то занесет тебя в порыве вдохновения, и …       — Ничего не поделаешь, меня прет этой тематикой, и все, — развел рукам Армин, подсаживаясь к нему поближе. — Это как разговор с Богом: я создаю то, чего ещё не было и никогда не будет.       Великие писатели принимали допинг с той же целью, что и спортсмены, дабы выйти за пределы своих возможностей. Белый лист бумаги выглядел отталкивающе, поэтому для написания книги требовалась сверхчеловеческая отвага. Поставив себе за цель писать по десять страниц за ночь, Армин только под утро узнавал, сколько написал на самом деле.       Предварительно приняв на душу, чтобы мысль шла хорошо, не встречая на своем пути никаких препятствий, к утру он напивался до такой степени, что переставал видеть не только клавиши, но и сам ноутбук. А потом, допечатав с горем пополам воображаемый текст одним пальцем, протрезвев, на следующий день боялся читать написанное.       — Ну, а все-таки, как вам моя «История человечества»? — набравшись духу, осведомился он, только сейчас решившись в открытую подойти к этим двоим с подобным вопросом.       Прочитав один отрывок, Имир вернула главу назад, и скорчив на лице ухмылку, не особо церемонясь в подборе слова, чтобы смягчить свой циничный тон, сказала следующее:       — Книга паскуднейшая. Особенно скулы у меня сводит вот в этом месте.       И чтобы показать, что именно её раздражает, и над чем не помешало бы поработать ещё раз, выхватив из рук Арлерта уже другую страницу главы, тут же процитировала вслух неудачные, по её мнению, участки текста. Ни она, ни Берик никогда не хвалили эту книгу, но прекрасно понимая, что от людей со столь взыскательными вкусами похвалы вряд ли когда-нибудь можно дождаться, он был безмерно им благодарен хотя бы за критику. И пусть она была порой безжалостной, ему предпочтительнее было выслушивать её все же от Имир, которой в «Истории человечества» редко когда что-то нравилось, точнее почти ничего, нежели отправившись в редакцию, выслушивать точно такие же замечания, но уже от профессионалов, который не только не могли принять его книгу, но вдобавок ещё и послать на все четыре стороны, швырнув вдогонку этой самой «Историей».       Скривившись так, будто от его писанины у неё свело челюсть, девушка изощрялась в своих замечаниях, как могла, стремясь язвительнее выразиться, чтобы до Арлерта быстрее дошел смысл её слов, и стоило ей однажды заметить, что он слушает её невнимательно, а порой и вовсе игнорирует советы, перейдя в своей критике все границы, Имир вырывала из его рукописи отдельные страницы и скрутив листы в один рулон, лупила ими блондина по голове, требуя переписать нереалистические сцены.       — Армин, ты только не обижайся, но на свете существуют только два вида писателей, — проронила она, возвращая ему листы обратно, — это бездарные свиньи и талантливые свиньи. И мне очень сложно отнести тебя к какой-либо категории конкретно.       Развернув рукопись, Арлерт тотчас порвал её на мелкие кусочки.       — Бывший солдат Разведкорпуса должен не порвать бумагу, он должен её съесть, — ехидно отозвался Марсель, пристально следя за каждым его движением.       — Раз ты такой умный, — разозлившись, заявил Арлерт, отбирая у него ноутбук, — то почему бы вам самим тогда не написать книгу?! Думаете, это легко? Недаром у Закклея есть такая поговорка: «Не согласен — критикуй, критикуешь — предлагай, предлагаешь — делай, делаешь — отвечай»       Привыкнув к эксцентричным, почти всегда на грани фола, выходкам Имир, которые раньше им воспринимались как довольно обыденное явление, сегодня он до такой степени был обескуражен резкой критикой, что изменив своей привычке игнорировать её выпады знакомой, даже осмелился выразить вслух свою позицию, к которой вряд ли когда-нибудь мог кто-то прислушаться.       — Вот когда я стану старой и никому неизвестной, — заявила она, приходя в себя, — может, тогда и напишу.       — Надеюсь, я их увижу, — выдохнув с облегчением, Армин пошел на попятную.       — Куда ты денешься?! Вы с Марселем будете там главными фигурантами, — усмехнулась она, кивнув в сторону своего старого знакомого, и только она хотела было открыть рот, чтобы сделать ему замечание, как дверь в помещение отворилась, и в комнату зашел маленький миловидный мальчик полтора года от роду, удерживая в руках карандаши, а в другой — бумагу с разрисованными каракулями. Узнав сидящих, он бросился к Арлерту, чтобы показать ему рисунки, заодно похваставшись ими перед остальными гостями, и посадив его к себе на колени, Армин, прислушиваясь к его лепету, принялся расспрашивать о нарисованных объектах, поглаживая его по голове, и перебирая светлые волосики челки, которые со временем должны были приобрести более темный оттенок.       Вечер расставания, закончившейся страстным занятием любовью с бывшим начальником прямо на капоте авто под проливным дождем не прошел для Микасы бесследно, и обнаружив спустя пару месяцев, что совершенно не может есть по утрам, когда раньше в такое время суток у неё был отменный аппетит, независимо от количества съеденного поздно вечером, теперь, когда сама мысль о еде вызывала у неё тошноту, устав пить активированный уголь, она решила обратиться к врачу, чтобы выяснить причину отравления, пока проницательный Арлерт, наблюдая за ней некоторое время, на всякий случай попросил её посетить ещё одного врача, чтобы окончательно убедиться в диагнозе «заболевания», причиной которого могло стать уж точно не отравление. И когда его подозрения подтвердились, Микаса, мгновенно вспомнив подробности того вечера, проведенного с Леви, уже хотела была сделать аборт, однако столкнувшись с упрямством Арлерта, которому едва удалось отговорить её от этой затеи, покидая в тот клинику совсем без настроения, ей пришлось потратить ещё немало времени, чтобы свыкнуться с мыслью о том, что ей придется выносить этого ребенка, и когда наступит положенный срок, родить его, а позже ещё и воспитывать, как дочь или сына, в зависимости от того, кто родиться.       Негодуя на себя за то, что не спохватилась раньше, чем через четыре месяца, когда можно было ещё все исправить, списывая странные симптомы на мнимое «отравление», она продолжала лечиться медикаментозно, понятия не имея, что это могло сказаться на развитии плода. Врач, проконсультировавшая её по этому поводу, была несколько шокирована мыслью девушки избавиться от ребенка, когда никаких внешних предпосылок этому не было, а если учесть, что фигура, отсутствие всяких патологий, отменное здоровье и хороший пресс только благоприятствовали тому, чтобы родить, чем позже лечиться от осложнений после аборта, когда ей действительно захочется иметь ребенка, она сказала ей не делать глупостей и оставить ребенка себе, бросив на прощание фразу: «Может он вам ещё и пригодится».       Сама мысль о том, что через пару месяцев она может стать матерью, выводила Микасу из себя, и не смирившись до конца со своим новым положением, в которую её против воли загнала судьба, заставляя вытерпеть последующие мучения в течении девяти, если не меньше, периода, пока позволяли обстоятельства, она жила так, словно ничего не произошло, но беременность скрывать было уже невозможно, Аккерман, решившись наконец поставить нынешнее начальство в известность насчет своего нового положения, чтобы заодно взять для себя небольшой отпуск, заявившись без стука в кабинет Флегеля, она ещё некоторое время потопталась напротив его стола, не решаясь признаться ему в правде, и когда ему наконец удалось закончить телефонный разговор, чтобы обратиться к своей подчиненной с вопросом насчет причины ухудшения результативности своего труда, почувствовав, что именно сейчас наступил тот момент, когда она может все ему высказать не таясь, понуро опустив голову, и почти избегая смотреть молодому человека в глаза, полуазиатка еле слышно проронила:       «У меня будет ребенок»       Смерив изучающим взглядом её фигуру, однако не обнаружив особых изменений, если к ней не особо присматриваться, Флегель, судорожно сглотнув, переспросил, правда ли это.       Густо покраснев, Микаса утвердительно кивнула.       «И кто же «счастливый» отец?! Эрен Йегер, я полагаю? Твой драгоценный сводный брат, о котором ты так много рассказывала?!» — выдержав паузу, дрогнувшим голосом переспросил Ривз младший, не желая в глубине души даже слышать даже имени этого молодчика, имевшего наглость «обрюхатить» одну из её лучших подчиненных в самый разгар деятельности компании, когда её будет очень трудно заменить специалистом, который с такой же добросовестностью относившегося к своим обязанностям.       «Капрал Леви» — со свойственной ей прямолинейностью выпалила Микаса, избавив его тем самым от необходимости перебирать в уме парней, которые когда-либо переступали порог их компании, и с которыми она могла контактировать.       Слегка закашлявшись, Флегель заговорил лишь тогда, когда ему удалось наконец справиться со своими эмоциями, и пропустить через себя эту новость, свалившейся ему на голову как снег в июле. И словно сейчас догадавшись о том, что между его подчиненной и её бывшим начальником существовали отношения, выходившие за рамки официальных, он, почувствовав себя на мгновение близоруким ослом, не видевшего очевидного, ещё довольно долго не мог подобрать слов, чтобы высказаться напрямую, какого мнения он теперь был о ней и её связи с этим человеком.       «Нет, я подозревал, что вас связывали какие-то отношения, — отозвался Флегель, осознавая, что Микаса, как будущая невеста, отныне потеряна для него раз и навсегда, — но чтобы так…»       «То есть вы намекаете, чтобы я сделала аборт?» переспросила она, оставаясь верна своей прямолинейности.       «Я ни на что не намекаю, Микаса — отрицательно покачал он головой, напуская на себя важный вид. — Ребенок для меня — не проблема. Я приму его, каким он есть, но при условии, что ты дашь ему мою фамилию и будешь воспитывать так, как если бы он был от меня»       Ошарашенно на него взглянув, полуазитка невольно начала догадываться, к чему он клонит, уговаривая её оставить этого ребенка.       «А что здесь такого? Ты здоровая и красивая девушка, родишь мне такого же ребенка. Сам я уже вряд ли когда-нибудь смогу стать отцом, но информировать об этом моего старика необязательно. Главное убедить его, что ребенок мой, а об остальном я позабочусь сам. К тому же, какое это имеет значение, кто является его биологическим отцом?! Он же, когда родится, во лбу у него Крылья Свободы гореть не будут, там же не будет написано, что это сын капрала Леви, а дети до пяти лет — все на одно лицо, поверь, так что особой разницы никто и не заметит. А когда правда все-таки вскроется, уже сложно будет что-нибудь предпринять, и даже когда Аккерман узнает о существовании своего ребенка и захочет его забрать, у него все равно ничего не получится, так как к тому времени он будет лишен родительских прав, а если осмелиться против меня что-то предпринять, его попросту уничтожат и сотрут с лица земли. Поэтому не надо сейчас смотреть на меня таким бешеными глазами, Микаса, будто я предлагаю тебе что-то отвратительное. Помимо фамилии я дам твоему ребенку положение и статус, которого будут лишены его бедные сверстники, так что если ты вздумаешь отказаться, впоследствии пожалеешь о своем шаге, отказавшись от взаимовыгодного альянса со мной, а ведь ради тебя я даже готов оплатить твои роды в самой дорогой клинике столицы»       «Это означает, что вы можете потом забрать у меня этого ребенка?!» ужаснулась Микаса, чувствуя, что её заставляют заключить какую-то грязную сделку.       «Не совсем. Некоторое время ты можешь растить его на свое усмотрение, — кивнул молодой человек, — но если на горизонте появиться твой ненаглядный Капрал, чтобы избежать лишних эксцессов, мне придется забрать у тебя ребенка раньше, чем это чадо достигнет своего совершеннолетия»       Слушая его, Микаса стояла ни живая не мертвая, осознав, в какую дурацкую ситуацию влипла, ведь переступая порог этого кабинета, она рассчитывала всего лишь отпроситься с работы на неопределенный срок, о заключении какой-либо сделки, да ещё с такими условиями, не могло быть и речи, но не в состоянии пока перечить этому человеку, по крайней мере, до тех пор, пока он являлся её шефом, все что она могла сейчас сделать, столкнувшись с безысходностью, это пойти на уступки и сделать так, как он просил. В противном случае, её ближайшему окружению, включая Армина, могла угрожать опасность.       — Главное, чтобы Аккерман не узнал о нашей договоренности, — сказал молодой человек, возвращая её в прежнюю реальность, — поэтому постарайся заранее оборвать с ним все связи и вообще забыть о существовании этого человека, словно его для тебя никогда и не существовало, иначе этот день станет последним как в твоей жизни, так и жизни твоего дражайшего любовника, а ты же ведь не хочешь, чтобы будущий ребенок остался сиротой, верно?!       Прекрасно понимая, что он имеет в виду, Микаса уже хотела было в открытую высказать свое мнение на этот счет, но осознавая последствия своего поведения, молча закусив губу, ей пришлось покинуть кабинет, до последнего держа под контролем свои эмоции. Теперь у неё не оставалось никакого другого выхода, кроме как родить этого ребенка, а потом ещё и принять меры, чтобы информация о его истинной наследственности не стала достоянием общественности раньше времени, и не будучи толком готова ни к тому, ни к другому событию, полуазиатка, забрав в тот же день из офиса документы, покинула учреждение в расстроенных чувствах, заранее себе представляя, что ей придется пережить на протяжении этих девяти месяцев, пока ребенок не появится на свет.