Зови меня папочкой. (х)

Когда-то все казалось идеальным. Счастливая идеальная семья, каждый член которой также идеален. Мать – успешный пиар-менеджер, отец – преподаватель истории, а их сын - талантливый и подающий большие надежды. У них были деньги, здоровье и улыбки друг друга. Что же пошло не так? Шло все не так, наверное, уже давно, просто этого другие не замечали, но замечал Чонгук, слишком он много замечал. - Тварь! – вопит не своим голосом мать, и Чонгук, который только вернулся из школы, спешит на шум, но сталкивается в проходе с растрепанной полуголой молодой девушкой с расцарапанным лицом и кровью на губах. Ее глаза испуганно расширяются, и она срывается с места, еще быстрее пытается покинуть «этот чертов дом». Парню не нужно объяснение, и уж тем более, он не хочет заходить в комнату родителей, где сейчас скандал и шум ломающейся мебели. Парень проходит в свою комнату, подпирает спиной дверь и скатывается по ней вниз. Он знал, давно знал, но молчал ради того, чтобы их семья осталась целой. Он еще несколько недель назад, когда пришел раньше времени домой, застал отца с любовницей, но молчал… Господи, и зачем он молчал? Поверил, что отец бросит эту малолетку, из-за того, что он попросил? Или просто боялся сделать матери больно правдой? Всего понемногу. Он еще ребенок, наивный в каком-то роде…. И он правда верил в лучшее. Верил, несмотря на то, что ссоры уже стали по расписанию, понимания в речах родителей все меньше, а в поступках и того… Это должно было когда-то кончиться, но парень действительно надеялся, что все будет не так. Что не дойдет до развода. Парень молчал и просто мирился с тем, как вещей отца становилось в огромной квартире куда меньше. Он умело игнорировал разговоры о том, какой козел его отец и какая больная на голову блядь его мать. Он избегал этого и просто ждал, когда и этот этап закончится. Перед тем, как закрыть суд, ему поставили простой вопрос, поскольку ему только (или уже, как на это посмотреть) восемнадцать, он должен был дать ответ: с кем хочет остаться. Он выбрал мать. Он все еще любит отца, пускай и одновременно не понимает и ненавидит за то, что он сделал, но в первую очередь он обязан поддержать мать, которая сломлена и едва держится от того, чтобы не распасться на куски. Но часы тикают, проходит время. Мать все больше времени уделяет работе, наверное, ищет в ней отдушину, и все больше забывает о собственном сыне, который очень старается повзрослеть и стать для нее опорой. - Мам? – стучит в родительскую дверь Чонгук однажды, и, услышав разрешение, входит. Женщина стоит в красивом платье перед зеркалом, волосы аккуратно уложены, и она как раз заканчивает вечерний макияж. – Куда-то собираешься? – старается весело улыбнуться парень, но так и хочется попросить ее остаться и ни на какое свидание не ходить. Хотя лучше так, чем работать сутками. Так ведь? Так? - Один мужчина с работы позвал поужинать, и я подумала, почему бы и нет? Сколько можно плакать над разбитым горшком, - женщина ласково улыбается своему отражению, а затем переводит взгляд на сына. – Как я выгляжу? - Ты и обычно красиво выглядишь, но такой шикарной я тебя не видел давно, - отвечает правду, хотя если бы это было и не так, он все равно бы соврал ради нее. Потому что он хороший сын, а она заслуживает счастья. – Если он тебя обидит, можно будет его убить? - Мне не нужен в доме преступник. И уж тем более… Я больше никому не позволю сделать мне больно, - глаза женщины леденеют, и слова становятся острыми, словно бритва. Чонгук чувствует, как они проходятся по нервам и заставляют что-то внутри бить тревогу. - Приятного вечера, - желает парень, когда женщина выходит из дому, так как такси уже приехало. Ей не стоило уходить, не в таком состоянии, она еще не готова. Не готов и Чонгук знать, что мать встречается с кем-то, но он головой понимает, что это должно было когда-то произойти. И если подумать, то лучше сейчас, ведь потом шансы найти достойную пару будут малы - его мать не молодеет. Хорошо было бы, если бы этот мужчина оказался хорошим. Чонгук не знает, как реагировать, когда встречается с матерью в подъезде, он возвращается из школы, а она, похоже, только идет домой после ночи. Платье помято, макияж вчерашний, потекший, а на губах женщины глуповатая улыбка. - Привет, Чонгукки, - женщина берет сына под руку и, целуя в щеку, поднимается с ним на лифте. - Свидание хорошо прошло? – интересуется парень, а мать пожимает плечами и так же глупо улыбается. Чонгуку это не нравится. Спустя почти месяц подобных возвращений домой под утро, или же вообще после работы следующего дня, парень все же набирается смелости спросить. - Ты не хочешь меня с ним познакомить? - С кем? – по тому, как напряглась мать, ясно, что все она прекрасно понимает, и это, опять-таки, не нравится. - Ты встречаешься с ним уже месяц, думаю, ты могла бы его и домой привести… - Чонгукки, я ни с кем не встречаюсь. Смысл этих слов парень понимает позже, и тогда же он понимает, что был наивным, как дебил. Когда он возвращается домой, после ночевки у Чимина (хотя на деле они вообще были за городом с незнакомой толпой), то в доме душно, воняет алкоголем и сексом, словно он не домой попал, а "к Чимину на квартиру". Чонгук морщится и открывает окно в гостиной, а затем проходит по коридору, минуя разбросанные вещи, и открывает окно и у себя настежь, забирается на него и свешивает ноги на улицу. Хочется чувствовать, словно он не здесь, не дома, и что он всего этого не видел и не понимает. Ему снова так же больно, как тогда, когда он застукал отца, возможно, сейчас даже больнее. Он не то подразумевал, когда просил мать познакомить его с ее ухажером. И ему обидно от того, что мать не вспомнила о нем. Парень голоден и идет на кухню, надеясь найти там что-то съедобное, где, собственно, и встречается с незнакомым мужиком в одних (слава богу, хоть в них) трусах. Мужчина теряется, а Чонгуку как-то уже даже по барабану, он вздыхает и без слов приветствия просто лезет в холодильник, пока мужик возвращается в комнату. Первой выходит мать, в своем махровом халате, подходит к сыну и обнимает его со спины. - Ты когда вернулся? - Где-то полчаса назад, как, собственно, и предупреждал. - Извини, мы проспали будильник, - мать смеется, а на душе парня противно, он игнорирует объятия, продолжая жарить себе яйца. Женщина отлипает от него только тогда, когда этот мужик, уже одетый в костюм, появляется в проходе кухни, но дергается, когда парень на него поднимает недовольный взгляд. Правильное решение - бояться сына женщины, которую трахал, особенно, когда у него в руках нож. История повторяется буквально через пару дней, на этот раз мать не смущает, что Чонгук дома, и вваливается с ебарем среди ночи и сразу тащит его в спальню. Слава богу, у парня есть огромные наушники, и он не слышит все добрые слова, которыми называют его мать. Почти не слышит. То, что каждый раз мужчина новый, парень замечает не сразу. Потому, что большинство не так глупы, и сматываются до того, как он свалит на учебу, или же не выходят из комнаты, пока он этого не сделает. Но он все же замечает: по курткам, которые висят в прихожей, по дорогим туфлям, по машинам, припаркованным под их окнами. Чонгук не дурак, но он сам для себя пытается прикинуться дурачком, прикинуться слепым. Затишье перед бурей длилось несколько недель. Не было ни мужчин, приведенных домой, ни вещей, разбросанных по дому, но вот мать опять начала пропадать на работе, начала наряжаться, краситься сильнее. Она словно пыталась выглядеть моложе, что у нее не очень получалось. Ей шел ее возраст, так что это было глупо, ее поведение казалось более странным, чем обычно. Буря… Нет, полный пиздец ввалился с диким хохотом, как раз тогда, когда нетрезвый Чонгук только вернулся после гулянки с новой компанией. Парень замер за пару метров от родительской комнаты, дверь в которую, как назло, была приоткрыта, и нужно было пройти мимо, чтобы он добрался в свою спальню. Но хохот матери останавливал парня. И что ему, спрашивается, делать? Он замер на месте, разрываясь от убийственности этой ситуации, он не мог заставить себя пройти мимо, ведь его могут заметить, и это очень уж неприятным случаем будет, но еще хуже оставаться стоять на месте, когда смех матери переходит в протяжный стон, который сопровождает хриплый бас, говорящий, какая же она «блять, ахуенная». Чонгук словно к земле прирос, чувствуя ужасную пустоту внутри, от звуков, которые доносились до его ушей, хотелось ворваться туда, накостылять тому ублюдку, и дать матери пощечину, тогда собрать вещи и уехать. Куда? Плевать, подальше от блядей, которыми являются его родители. Или, может, объявить холодную войну и самому начать кого-то приводить? Взгляд Чонгука натыкается сначала на куртку, небрежно брошенную на полу, белую, кожаную, молодежную куртку, а затем на джинсы, лежащие рядом. Какой нормальный мужик наденет порванные на коленях джинсы? Кто-то возраста матери – ни за что, кто-то едва старше Чонгука – запросто. Парень уже не думает, все внутри закипает, и он идет вперед, проходит мимо комнаты матери, но останавливается от неожиданности… Лучше бы ему на месте глаза выело. И главное шевельнуться не может из-за того, что с этим ублюдком взглядом встретился. И о да, он был прав, этот хахаль едва старше него самого. До чего ты докатилась, мать? Влетев в комнату, Чонгук со всей силы хлопает дверью, чтобы уж точно поняли, в каком он настроении. Или хотя бы поняли, что он видел их. Видел этого чертового малолетку, которого привела мать. И самое главное… им, походу, плевать, потому что он, блять, через стену слышит их, слышит и хочет все раздолбать в этой чертовой квартире, но в первую очередь – череп этого парня. Чонгук зачем-то достает телефон, пялится в экран минут пять, потому что не понимает, кому хочет позвонить. А потом понимает, что ему просто некому звонить. Отцу нет дела, Чимин не поймет, да никто его, блять, не поймет. А ему сейчас так хреново, что он кулак кусает, едва сдерживает себя, чтобы не заорать, и, кажется, плачет. И не стыдно ведь, есть причина, но ее не поймет никто. Он ведь еще, блять, ребенок, потому что восемнадцать лет нихуя не показатель, он все еще ранимый, вспыльчивый, и просто хочет, чтобы его любили. А он никому нахуй не нужен. В голове перечеркивается надпись «идеальная семья», потому что таких нет. А пальцы печатают и отправляют сообщение с текстом: «Чтоб ты сдох». И не будет Чонгуку стыдно перед отцом, даже когда он протрезвеет, наоборот, он еще сильнее рассердится и, возможно, разобьет отцу нос при следующей встрече. Он снова спит в наушниках, вернее, пытается заснуть, но это получается где-то под утро, когда уже начинает светить солнце, и просто не остается сил. А когда просыпается ближе к обеду, с отвращением понимает, что ему ничего не приснилось. И как назло воскресенье, нечего делать, нет занятий, чтобы себя занять и все так же некому позвонить. Поэтому ли он торчит в постели еще дольше, и только к часам двум вылезает из комнаты, испепеляет злобным взглядом закрытую дверь в комнату матери и идет в ванную. После душа, не парясь быть замеченным, открывает на кухне на всю окно, врубает музыкальный центр на холодильнике и курит, готовя себе что-то поесть. Походу мать, трахаясь с малолетками, и вовсе забыла, что у нее сын подросток, который умеет только яичницу жарить и лапшу запаривать. Но сегодня он решил превзойти себя и пожарить омлет с овощами и картошкой. Музыка гремела, перебивая даже собственные мысли, а зажатая между губами сигарета дотлевала, пока он взбивал яйца и нарезал овощи. Когда стало вдруг резко на половину громкости тише, Чонгук дернулся и едва не порезался. - Любишь яйца с пеплом? – интересуется незнакомый грубый голос, и до того, как Гук повернулся к нему, у него отобрали сигарету. Первая мысль: «Что этот ублюдок здесь делает?», вторая: «Блять, он и правда слишком мелкий для нее, где она его откопала». - У тебя картошка сча подгорит, если ты ее не перемешаешь, - широкая беззаботная улыбка, словно этот парень не понимает щекотливость ситуации. Чонгук делает два глубоких вдоха и выдоха и все же поворачивается обратно к сковородке, надеясь, что если он этого парня будет игнорировать, он, как и остальные, просто сдымится. Курить хочется еще больше, а еще, блять, холодно, потому что окно еще открыто, а он додумался после душа в одних штанах бродить. - Мать знает, что ты куришь? - нагло интересуется парень, а Чонгук сжимает челюсти и понимает, что молчать нифига не может. – Надо будет ей рассказать, чтобы отвесила тебе пару оплеух. Нечего здоровье гробить. «Господи, да свали уже», - стонет про себя мальчишка и чувствует, как глаз начинает подергиваться. - Грубиян, я тут беседу пытаюсь завязать. - Нам не о чем говорить. Ты какого хрена вообще еще здесь? – не выдерживает и шипит парень незнакомцу, который выбросил сигарету и закрыл-таки окно. - О, мы умеем говорить. Только чего так неформально? Тебе сколько лет? Восемнадцать есть? - А тебе? – на этот раз говорит Чонгук, уже глядя на этого парня, который, и правда, выглядит слишком молодо для матери. - Мне двадцать четыре, что-то смущает? - Смущает то, что ты на четырнадцать лет младше моей матери, но все же без стеснения ее ебал всю прошлую ночь. Нормальная причина? - Вполне, - и чего он лыбится-то? И чего не валит к чертям, как все, кто был до него. - Когда ты свалишь? - Пока не собираюсь, жду твою мать, она скоро вернется. - Какого хрена ты ее ждешь? Не обольщайся, она чаще двух раз никого не приводила, - и Гуку почти плевать, что он выставляет свою мать шлюхой, потому что он все же говорит правду, и он не представляет, что надумал этот парень, но альфонсом он тут не устроится. - Да? Ну надо же, наверное, она просто предпочитала спать с ними вне дома, чтобы не калечить твою хрупкую детскую психику, - Чонгуку плевать на обед, пускай горит и всю кухню сожжет. Он движется к этому придурку, нагло восседающему на табурете, хватает за футболку и дергает вверх. Парень оказывается немного выше него самого, но сейчас на это плевать, если что, у него определенно больше силы, чтобы врезать ему, и не раз. - Пошел, нахрен, из моего дома, - шипит Гук, а парень сначала хмурится, а потом расплывается в улыбке, подается вперед, толкая мальчишку обратно, и прижимает к холодильнику, глядя глаза в глаза, говорит: - Ни-ху-я. Я у вас с сегодняшнего дня комнату снимаю, а по ночам буду ебать твою мать, будешь сильно выебываться… - Чонгук ошалело смотрит на оборзевшего парня, который слишком близко к нему прижался. – И тебя выебу, если напросишься, - и в подтверждение своих намерений больно прикусывает мелкому губу, из-за чего тот только и делает, что дергается и толкает парня от себя, на что тот смеется. – Зови меня Ким Тэхен, Гукки, или же папочкой. И выходит в коридор, где слышно, как открылась дверь, и вошла мать. Что это, мать твою, только что было?