Жаль, что хожу без сердца...

Он и не думал, что отдача будет настолько сильной — давно боль не бывала такой. В голове крутилась одна только мысль — как там те двое, что были с ним рядом, когда… Когда все произошло. Что именно произошло — было для него покрыто черной пеленой забвения; свет памяти неохотно проникал сквозь нее. Это, пожалуй, было не так важно; он попытался подняться и, когда это получилось (собственные кости казались склеенными из картона, не выдерживающими вес тела), огляделся вокруг. Он не помнил их имен. Из всех чувств в душе остались только любовь и страх. Нелегко было разглядеть тех, кого так яростно хотелось видеть хотя бы живыми — глаза слепило сияние бледно-зеленого кристалла, внутри которого бесновалась сама тьма. Гладкие грани то и дело покрывались сетью тонких, черных, быстро затягивающихся трещин; откуда-то пришло знание, что долго так продолжаться не может. Тьма вырвется наружу — и все будет кончено. Никто больше не сможет сдержать тьму. Кто-то позвал его по имени; он не расслышал точно, но в звучании голоса угадывалось что-то бесконечно родное и свое. Кажется, он не раз слышал это имя, произнесенное так; ему оставалось только двинуться навстречу знакомому голосу. «Нужно улыбаться. Мне не больно. Мне не страшно. Я знаю, что делать». Он действительно знал, что нужно сделать — все остальное было ложью. Когда, наконец, он нашёл тех, к кому тянулся, то почувствовал, как сами собой опускаются уголки его губ и улыбка словно стекает с лица. Один из его товарищей, темноволосый, хоть и был невредим, но выглядел таким же пришибленным, каким он сам сейчас чувствовал себя. Со вторым, зажимающим правый глаз черной от крови ладонью, все было намного хуже. В полумраке, озаряемом тревожными зеленоватыми всполохами, было не оценить тяжесть ран друга, но запах крови одуряюще бил в ноздри, как если бы она вся вытекла из безнадежно цепляющегося за жизнь тела. Он до боли стиснул зубы и шумно выдохнул, стараясь собрать воедино разбегающиеся мысли. Нужно было все объяснить, сказать то, что так и не успел сказать, хотя бы на минуту оттянуть неизбежное — он впервые, наверное, понял, что ему хотелось жить каждой клеточкой тела, однако чем дальше, тем яснее он понимал, что иного пути нет. Либо он закончит дело сам, либо все поглотит ненавистная тьма. Трещины на кристалле, как назло, стали затягиваться медленнее… Темноволосый посмотрел на него непонимающе, но с надеждой. Невыносимо было видеть, как она медленно угасает (в уголках глаз начали собираться горячие горькие капли), осталось лишь отвести взгляд и подобрать с пола длинный серебряный кинжал раненого товарища. От прикосновения к металлу кожу словно опалило огнем; ясно и жутко представилось, что будет, когда лезвие проникнет в грудь, до самого сердца и насквозь, и он содрогнулся от отвращения. — Ты это задумал? — темноволосый, похоже, уже все понял, но выглядел так, словно что-то мешало ему поверить, что принятое решение — окончательное и единственно верное. — Позволь… Пусть это буду я, а не ты! — Не мели чепухи, — он старался говорить как можно спокойнее, но голос все равно предательски дрогнул. Отвратительно. Он не должен выглядеть таким жалким перед друзьями; он — их единственная надежда. — Я опытнее. Я сильнее. Я знаю, что делать. С каждым словом он отступал на шаг ближе к кристаллу; он слышал, как тот словно звал на помощь, не в состоянии сдерживать силу, яростно рвущуюся наружу. «Мне не больно». — Слушай внимательно, — он все-таки выжал из себя более или менее искреннюю улыбку, — как только я умру — обрати его. Сразу же, понял? Я хочу, чтобы жили вы оба. Я хочу… — комок в горле мешал говорить. Время поджимало — зов кристалла за спиной, кажется, стал еще отчаяннее. — Я хочу, чтобы вы оба дождались меня. Считай это моим последним желанием в этой жизни. Еще один шаг — и он уперся лопатками в кристалл; тот покалывал спину электрическими разрядами и на самом деле оказался куда холоднее, чем можно было подумать. Он видел, как темноволосый протянул к нему руку, будто пытаясь удержать, и тут же бессильно поник. Раненый глухо застонал. Если бы только побыть с ними еще хоть немного… Защитить, успокоить, убедить, что все будет хорошо… — Приготовься, — зловещий блеск кинжала притягивал его взгляд. Блеск этот был похож на взгляд хищника, загнавшего жертву. «Мне ни капельки не страшно». — Я вернусь, слышишь? Я всегда буду рядом, — он чувствовал, как сердце отбивает бешеный ритм, будто бы зная, что вот-вот должно остановиться. Подгоняемый дрожью кристалла за спиной, он направил кинжал в собственную грудь, вложив в последний удар все силы, которые у него еще оставались. Получеловеческий-полузвериный вопль заполнил весь его мир. А потом наступила оглушительная в своем безмолвии тьма. *** Проснувшись, Аллен некоторое время лежал неподвижно, вслушиваясь в биение своего сердца — словно не веря в то, что оно действительно бьётся. Наконец, ему начало казаться, что кроме этого тихого стука в мире не осталось больше звуков, так что пришлось бросить это занятие. Странный сон он видел уже не раз, но так отчетливо — впервые; а главное, что если раньше пробуждение было резким, словно его окатили ведром ледяной воды (как всегда заканчиваются кошмары), то в этот раз он — во сне — некоторое время бултыхался в темноте, мягко вытягивавшей из его души осколки чувств. Это было не страшно, в отличие от того, что он сделал с собой несколькими мгновениями раньше; ощущения были похожи на легкую щекотку и покалывание везде, где только можно. — У меня нет души, — процитировал Аллен, на всякий случай ощупывая себя — во сне он был как будто совершенно бестелесным. Комната вокруг начала приобретать привычные очертания — то ли он окончательно проснулся, то ли рассвело подозрительно быстро. — У меня есть тело… Я — душа, — подумал немного, и заключил, — Душа, правда, какая-то бестолковая. В последнее время у него появилась дурацкая привычка разговаривать самому с собой. Проявлялась она редко — только в моменты, когда он чувствовал себя растерянным и не знал, с кем поделиться своими мыслями. Раньше бы он пошел за этим к Мане — тот выслушал бы его даже среди ночи, но Маны давно не было рядом. Аллен, кажется, так и не смог до конца к этому привыкнуть, пусть грусть уже и начало заметать песками времени. *** Аллен слишком плохо помнил тот день, когда их квартира опустела и начала казаться чужой; после единственного телефонного звонка мир будто бы на время погрузился в белесый туман, скрадывающий очертания предметов и чужих лиц. Ясно запомнилось только одно — первое время он заходил в осиротевшую комнату приемного отца днем, забирался с ногами в его любимое кресло — и замирал в бесполезном ожидании. Аллену тогда казалось — как только часы пробьют шесть, раздастся привычный щелчок ключа в замке, входная дверь распахнется, и Мана зайдет в квартиру, как ни в чем не бывало. Словно не было бесконечной череды соболезнований, порой таких лицемерно-равнодушных, словно не было прощания и последнего прикосновения к безмятежному холодному лицу, не было пламени крематория и мраморной таблички с эпитафией, которая не выражала и сотой доли сожаления о том, чей прах упокоился за нею навеки. Надеяться было не на что; но калечная надежда, постепенно тая, позволяла сохранить рассудок. Аллен и представить себе не мог, насколько, оказывается, был привязан к приемному отцу. Отрезвил его очередной звонок на мобильный. Аллен, правда, не хотел брать трубку, как десятки раз до того. Телефон, оглушительно вибрируя, прополз несколько сантиметров по столу и упал на пол, с сухим треском разлетевшись на части. Это показалось Аллену знаком. Он и сам вдруг ощутил себя расколотым на куски, глядя на телефон, не подававший больше признаков жизни: аккумулятор вывалился и лежал чуть поодаль. Это было неправильно. Все в этой новой жизни было неправильно, и выход был один-единственный. Аллен медленно собрал телефон, и, включив его, перезвонил по номеру последнего непринятого вызова. *** Он нашарил на прикроватной тумбочке мобильный, чуть не столкнув его на пол, посмотрел на время — и выругался. Проклятый сон закончился, как всегда, чертовски вовремя: до подъема оставалось чуть больше сорока минут. Слишком много, чтобы все это время нежиться в постели, и слишком мало, чтобы попытаться поспать еще. Даже Аллена с его пофигистичным отношением к странностям жизни это начинало напрягать. Сон повторялся относительно регулярно и почему-то всегда заканчивался в одно и то же время. Правда, сегодня Аллен хотя бы выспался, возможно, за счет того, что концовка сна не была такой резкой, как обычно. Прежде он просыпался в холодном поту, а мышцы спазматически сокращались еще пару мгновений после пробуждения. Аллен сел на кровати и зябко повел плечами — опять забыл закрыть окно на ночь. Пора бы уже побороть эту привычку и запомнить, что теперь Мана не придет посреди ночи, чтобы защитить его от сквозняка… Столько времени прошло, а он так и не смог приучиться. — С другой стороны, духота в дурацких снах точно не виновата, — заключил он, все-таки укладываясь обратно: выбираться из теплой постели прямо сейчас перехотелось. Мысли о замеченных странностях вновь захватили его. Если подумать, то впервые что-то похожее приснилось ему в тот самый день, когда он уже смирился с непоправимым. Образы и цвета в том первом сне были похожи на затертую кинопленку, острыми были только чувства — любовь, страх и жгучее желание остаться в живых. Аллен тогда не очень-то удивился, объясняя это тем, что его чересчур потрясло возвращение к реальности; он не особенно понял, что происходило во сне, и, списав все на чернейшую полосу в жизни, успокоился было… И зря. Сон повторился вновь. И снова, и снова — все так же размыто, на уровне одних эмоций. Аллен уже научился определять, когда странное видение повторится — всегда оно было связано с определенным событием, заставившим его переживать — неважно, злиться, радоваться или грустить. — Сначала какие-то мудаки сперли кошелек, который Мана подарил, — Аллен прикрыл глаза и начал вспоминать, когда видел этот сон раньше, — Потом кошелёк оказался под дверью, даже наличность не тронули… Хотя какая там наличность, так, пара фунтов… Потом Лави подарил боссу на день рождения мадагаскарских тараканов… Ловили их по всей конторе, чтоб рыжего с его шуточками… Потом… Черт, что было потом? А, на Миранду упал холодильник, господи, у меня чуть сердце не выпрыгнуло, слава богу, успел поймать его вовремя. И вчера… Вчера… *** — Скажи, Аллен, а ты веришь в оборотней? — Аллен никогда не мог сходу понять, насколько серьезен Лави. Этот парень умел как нести полную чушь с кристально честным видом, так и преподносить истинную правду под видом нелепой байки; именно за это Аллен его и любил — с Лави невозможно было соскучиться. Сейчас рыжий был радостно возбужден по неизвестной причине, и, пожалуй, ничего хорошего это не предвещало. — Знаешь, Лави, — Аллен старался говорить как можно проникновеннее, — ты сейчас напомнил, как вчера ко мне пришла очень странная парочка. Ну, «Здравствуйте, а вы верите в Бога?», все дела… Так вот, дружище, в оборотней я верю не больше, чем в Бога. — Про Бога мы с тобой еще не говорили, — Лави ухмыльнулся, — так что это не ответ. Попробуй еще раз. — Как же так? — искренне огорчился Аллен, — Такая богатая тема… Ладно. Я хочу сказать, что никогда не видел чего-то, что бы раз и навсегда убедило меня в существовании чего-то сверхъестественного. Оборотни, вампиры, ангелы или какая-то высшая сила… Если и существуют, то не для меня. — Вот как… Интересно, — Лави потрогал повязку на глазу, как всегда делал в минуты задумчивости. Аллен неожиданно подумал, что никогда не спрашивал о том, что случилось с глазом друга, что тот вынужден носить эту явно видавшую виды повязку. — А историю про белого оборотня слышал? Я бы даже назвал это легендой. — И где ты вечно такое находишь… Легенда о белом оборотне, надо же… Нет, не слышал, — покачал головой Аллен. — Правда, Мана как-то рассказывал мне одну историю из своего детства. Ему было лет семь или восемь, и он со старшими товарищами пошел в лес. Они решили подшутить над Маной и бросили его там — думали, вернутся через полчаса, найдут… Не нашли. Мана всегда был не от мира сего, наверное, — он грустно улыбнулся. — Мне кажется, он даже не заметил сразу, что остался один. — И ты даже после этого таких людей называешь его товарищами? — подозрительно уточнил Лави. — Ну, а как мне их еще назвать? — удивился Аллен. — Тем более они страшно переживали, по словам Маны, когда не смогли его найти. — Хм… Ладно, — кивнул Лави, продолжая теребить повязку. — А почему ты вспомнил эту историю? — А ты не перебивай — узнаешь, — наставительно поднял палец Аллен. — В общем, Мана заблудился, и понял это только под вечер. Испугался, ясное дело, до жути — темно, холодно, да и вообще… И вот тогда из-за деревьев показался огромный белый волк. Мана говорил, что от этого зверя так и веяло спокойной уверенностью: страх как рукой сняло. И еще — он будто бы понимал человеческую речь. В общем, этот волк тогда вывел Ману из леса целым и невредимым. — Ну, похоже, мы про одно и то же говорим, — заключил Лави и продолжил каким-то особенным тоном — тоном сказочника. — Белый оборотень — защитник. Немногие видели его; он является лишь в минуты крайней нужды, когда спасения ждать больше неоткуда. Его клыки острее ножей, но он никогда не причинит вреда человеку; он появляется из ниоткуда и исчезает в никуда… — Поэтому его и посчитали оборотнем? — скептически поинтересовался Аллен. — Сам посуди, — терпеливо сказал Лави, словно то, что он говорил, было очевидной вещью. — Этой легенде уже больше двухсот лет — ни один зверь бы не прожил столько! — Разные звери? — предположил Аллен. — И все одинаково дружелюбно относятся к людям? — насмешливо улыбнулся Лави. — Аллен, так не бывает, чтобы человек никому из рода никогда не наступал на хвост. — Ну… Допустим, — сдался Аллен, не обратив внимания на странности, которыми внезапно оказалась пронизана речь друга. — Легенда легендой, но Мана-то тоже его видел… — А ты хотел бы его увидеть? — неожиданно спросил Лави. — Чтобы его увидеть, мне нужно оказаться в безвыходном положении, по твоим словам, — Аллен усмехнулся и покачал головой. — Хотя… Предположим, он действительно оборотень, и в виде белого волка является к тем, кому нужна помощь. Тогда что насчет его человеческой формы? Никаких легенд о странном человеке, исчезающем в полнолуние, ты не слышал? Лави дернулся, как от удара, но тут же сделал вид, что просто споткнулся. Аллен на всякий случай поддержал его. — Спасибо… Нет, не слышал, — покачал головой Лави. — Тогда я бы хотел увидеть его таким, — мечтательно сказал Аллен. — И чтобы он показал мне, что легенда — реальна. Было бы здорово… Лави, если легенда не врет — значит он, должно быть, замечательный человек! — Я в тебе не ошибся, — невпопад ответил Лави, смерив Аллена долгим взглядом, словно ища в нем черты, которых не видел раньше. *** Тогда, днем, мысли Аллена были заняты другим, так что он не замечал, как загадочно на него смотрел Лави — и уж тем более, как странно он говорил, но теперь все это показалось уж очень подозрительным. Хотя, учитывая любовь Лави ко всяческим розыгрышам… Ну, не значит же это, что оборотни действительно существуют, правда? Взгляд Аллена остановился на картине, которую когда-то давным-давно подарил Мана, рассказав о звере, спасшем его. С картины совершенно всепонимающе смотрел белоснежный волк; длинная шерсть словно отражала лунный свет. «Пусть он защитит тебя, Аллен, как когда-то давным-давно защитил меня». — Все-таки я соврал, — тихо сказал он, наконец, вставая. — Я бы хотел увидеть его любым, пусть я и больше не нуждаюсь в защите. Трель будильника расколола тишину на части, приглашая шагнуть в объятия нового дня.