Три оси времени

Как и ожидалось, никто его больше за дверями не ждал. Неудивительно — истерика Рангику затянулась на добрых три часа, и за это время она успела его пару раз проклясть, поблагодарить, поцеловать и даже сплясать какой-то странный победный танец. В общем, когда Апельсинка успокоилась и даже согласилась работать усерднее — Ичиго пообещал придти и проверить, и даже сделать втык, если она будет отлынивать — и ему удалось выбраться наружу, никого уже не было. Так что сейчас Куросаки думал, к кому пойти раньше — к Гину или к Рицу? Ответ, кажется, был очевиден. Мгновение реацу, а потом — горячее тело, тёплые руки, далеко не дружеские объятия. И запах — только её, приятный, сандаловый, дорогой, как и она сама. — Принцесса… Йоруичи замерла, и Ичиго ощущал могучую бурю её эмоций. Ей наверняка было, что ему сказать — по поводу смерти, тренировок с предыдущей личностью, его сумасбродства, вернувшего ей имя и титул, но лишившего привычной свободы. Что же она выберет? Она, Богиня Скорости, переменчивая, как летний и знойный ветерок? Выдох, словно обнажающий её душу — вот она, капризная принцесса Шихоин, стоит перед ним. — Я рада, что ты вернулся, Ичиго. Тихая радость, облегчение, веселье и, кажется… Нет, не кажется. Огонь, в самой глубине — тот самый, болезненный, жгучий, который когда-то заставил её пригласить рыжеволосого капитана к себе. Улыбка, открытая, дерзкая, и лёгкая смена позы — совсем незаметная, но выгодно подчёркивающая все оформившиеся за столетия достоинства. Хороша, как же хороша — и отлично знает о своей привлекательности. — Всё в силе, как и тогда, капитан. Понадобится помощь, информация или услуги иного рода — обращайся. И исчезла в вихре своего совершенного шунпо — никто не сравнится с главой Шихоин в скорости. Ичиго только усмехнулся и пошёл своей дорогой — тихо, пешочком, как слабая душа-плюс, не способная на такую сложную технику. Ну, или как старик, у которого ноги болят — и вторая идея импонировала куда больше. Правда, прямо сейчас он скорее был солдатом из старых фильмов, воспоминания о которых внезапно всплыли в его памяти. Классический сюжет — солдат возвращается с войны, чудом выживший, потерявший всё на свете, поседевший от ужаса и перемолотый в бою. Приходит домой, нервничает, но звонит — ждёт, когда дверь откроет любимая жена. Она открывает, но вместо радости — шок, недоверие, обморок и кольцо на пальце, чужое, но всё ещё обручальное. «Мне сказали, ты погиб. Вот письмо, вот свидетельство, вот награды и погоны…» Правда, он и в самом деле умер, и никаких ужасов, кроме ужасной скуки, с ним не случалось, а Унохана Рицу ничуть не походила на слабую женщину. Но всё же он стоит на пороге, а она — в центре комнаты, и хрустит своими длинными пальцами. Нервничает, конечно — хотя как тысячелетняя женщина-война может нервничать? — Ты умер, Куросаки Ичиго. Вот так — тихо, как попытка оправдаться. Но какое оправдание — разве можно её винить? Она ведь… она ведь Рицу. Скольких мужчин она похоронила, прежде чем научилась не привязываться к ним? И, если кого винить, то только его — ведь это он заставил её открыться кому-то снова. — Всё хорошо, Рицу. Я никогда не стал бы тебя винить, что бы ты ни совершила. — Я знаю. От этого только хуже, мышонок. Давнее прозвище было неожиданно больно слышать. Снова мышонок, да? Потому что ему снова пятнадцать, он слабее, чем при их первой встрече в доме мелкой, а капитанское хаори носит, ухмыляясь и позвякивая колокольчиками, Зараки Кенпачи. Он долго думал, что будет делать, когда одиннадцатый Кенпачи придёт в Готей-13. Строил планы, иногда стоял в шаге от Гинреевского запаса яда и совершенствовал свою технику кидо. Тогда, в какой-то момент, в очередной раз вылизывая её шрам, он поклялся себе — не сдастся без боя. Не уступит любимую женщину, будь его соперник хоть самим Королём. Если потребуется, сдохнет — но не отдаст её, никому. Но, как оказалось, отпустить свою женщину легко — достаточно просто умереть. Предыдущий Куросаки Ичиго, рослый, сильный, героичный, ещё мог бы бороться. Хлипкий подросток без реацу — ни шанса, ни одного. А ещё вполне может оказаться, что жить ему осталось пару лет. И он ни за что не ранит Рицу своей смертью снова. Она справилась. Справилась, пережила, нашла свой огонь ещё раз. И он не будет, ни за что не будет разрушать её жизнь, мешать её пути. Он слишком сильно её лелеял. Она всё ещё не была спокойной. Переминалась, хрустела пальцами, закидывала голову и моргала. — Я не сплю с ним. Правда, совсем. Просто, это… — Всё хорошо, Унохана-сан. Я стоял рядом, я чуял. Он силён, настоящий Кенпачи. И это ведь его меч, верно? Пристальный взгляд глаза в глаза, а потом ироничная усмешка. — Да. Поразительно, но твой интерес к этой части моего тела оказался пророческим. Он такой… Такой… Он война, понимаешь? Война, битва, смерть. Когда он рядом, мне кажется, что души всех убитых им людей воют рядом с ним, и боевые барабаны стучат в моих ушах, и та, предыдущая я, носящая имя Ячиру, опять пробуждается в моей душе. Ичиго тёпло улыбнулся и провёл кончиком пальца по её щеке. Первое прикосновение в этой жизни — первое и последнее. — Я понимаю тебя, Рицу. Конечно, он понимал. Как он мог не понимать? Ведь его собственной войной всегда была именно она. Кажется, это прикосновение было необходимо им обоим — женщина тихо улыбнулась, понемногу успокаиваясь. — Что, я снова Рицу? Ичиго пожал плечами и улыбнулся, поддерживая лёгкий, дружелюбный, немного игривый тон. — Ну, «Унохана-сан» стало бы издевательством, верно? — Верно. Значит, мы снова у начала, мышонок? Взаимные улыбки. Правду говорят — если выговоришься, станет легче. И Ичиго всегда сможет наблюдать за ней. За прекрасной, восхитительной женщиной-войной. За тем, как она пойдёт вперёд, не оглядываясь, сжигая всё вокруг, оставляя за собой лишь копоть и смерть. И за тем, что в его прошлом, целую вечность назад, стало её завершением. Ичиго выходил из бараков четвёртого отряда с ноющей болью за рёбрами, грустью и жжением в глазах, но странно свободный. Будто он только что подошёл к окну и выпустил прекрасную птицу. Он почти разобрался с прошлым, почти готов снова начать жить. Вернуться в настоящее и, не отступая, не думая о последствиях, ринуться в будущее. И остался лишь один человек, которого он хотел забрать с собой.