Цепной пёс

— Уэйд, пожалуйста, хватит. Он ведь… человек. — Убитые им тоже были людьми. — Не сравнивай. — Не позволяй сердцу взять верх над холодным расчётом, Питер. Помнишь наш уговор? — Да… Я говорю «фас»… — И я рву глотки врагам, — скалится. — Ну же, малыш, я жду… *** Десятки ламп на высоком потолке мигают, барахлят. И не понятно: то ли из-за старости, то ли назло, нагнетая и так дерьмовую атмосферу. — Ну же, сопляк, где твои яйца?! — рычит враг, прижимая к груди маленькую шестилетнюю племянницу Питера. Та захлебывается слезами и просит отпустить её, болтая крохотными ножками в воздухе. Элли напугана не на шутку. А похититель даже не догадывается, что с ним сделают мать и отец этого ангелочка… Пожалуй, быть подвешенным на крюки ему светит больше, чем укатить с выкупом на Гавайи. — Пожалуйста… — лепечет девочка, царапая крохотными ноготками мускулистую волосатую руку недруга. — Умоляю. Холодный нож мигом колет ее тонкую шейку. Одно лишнее, неверное движение — смерть. Промах не со стороны маленькой голубоглазой девчушки, конечно нет, а Питера, который и вздохнуть-то не так боится. Паркер сжимает в руке пистолет, чувствуя затхлый запах чертового склада. Это место принадлежит его Семье: каждый долбанный сантиметр, сраные пробитые стёкла и даже мерзкие серые крысы, снующие вдоль стен. Абсолютно всё — его. Твою мать. Питер — никчемный Босс. Слишком добрый, слишком справедливый, слишком… не такой. Возможно, для обычного человека с нормальным образом жизни — это хорошо, идеальный гражданин в идеальном обществе, но не для такого, как он, — насквозь пропитанного кровью. Ха, мальчишка даже поддержать порядок на собственной территории не может, что уж говорить о самой Семье. Но Питер уверен, что если с головы Элли упадёт хотя бы один волос… — Моя рука не дрогнет. Клянусь, я продырявлю твою гребанную больную голову. Сделаю из нее решето. — Что, сам? Или скажешь щенку «фас», как делаешь это обычно? Лесси у нас хорошая псинка, Лесси послушается. Лесси — это Уэйд. В первую очередь. Лесси — это вся его многочисленная семья. Во вторую. Питер думает, что этот мудак не так уж и не прав. Но давайте по порядку. *** Первое самое запоминающиеся воспоминание Паркера — это его день рождения. Двадцать седьмого июня* Питеру исполняется восемь. Вокруг много детей, надутые шарики и море закусок. Отца поблизости нет — да и не бывает его никогда рядом, если честно — только снующая туда-сюда прислуга. И мама. Мэри. Господи, Питер до сих пор помнит, как ярко улыбалась его мать. Так, что морщинки расползались вокруг светящихся от радости глаз. — Что ты мне подаришь? — щурится ребёнок, растягивая губы в беззубой, поистине детской улыбке. Пару дней назад очередной молочный зуб был спрятан под подушку, дожидаясь прихода Зубной феи. — Мм, я? — мама касается указательным пальчиком подбородка, задумчиво рассматривая потолок. — Тебе? — Ага! — Ну, кучу поцелуев? Женщина наваливается на сына, сгребая того в охапку, и быстро-быстро целует пухлые розовые щечки мальчика. Она в дорогом брендовом платье из какой-то там последней коллекции, а поверх накинут дешёвый бледно-розовый фартук, запачканный какао и сахарной пудрой. Весь образ выглядит до нелепости неправильным, но милым. Мэри никогда не брезговала в помощи поварам, а только радовалась полученной возможности сделать хотя бы что-нибудь. Какой, к черту, статус? Какое, к черту, «вам не положено, мэм»? Она — не избалованная деревенская девица. Она — личность. Она — мать. Но за спиной будто кто-то смеется тихо и шепчет: — Вот твоя золотая клетка, милая, вперед: пой, танцуй, радуй своей красотой чужаков. Ты ведь только на это и способна. Мэри злится. Мэри отрицает. Мэри способна делать все, что ей вздумается. Питер смеётся, толкается и пищит о том, что он уже не ребёнок! О том, что с настоящими мужчинами нельзя себя так вести. — Ма, я взрослый! — Конечно-конечно! Милый, сладкий не-ребёнок! У его матери длинные русые волосы и яркие голубые глаза. Она красивая, но отцу явно этого мало. Питер, наверное, терпеть не может… мужчину. Из-за него мама часто плачет по ночам. Думает, что ее никто не слышит. Но Пити слишком-любопытный, слишком-шустрый, слишком-умный. Он всегда — слишком. Отец терпеть не может живого разума сына, его стремление познать весь мир и слишком доброе сердце. Такому, как Питер, не спрятаться и не укрыться от выбранного судьбой пути. Ричард не позволит. Вот только сегодня все должно быть по-особенному. Сегодня все будут смеяться. Паучок (бабушка дала такое прозвище внуку за излишнюю любовь к высоким деревьям, с которых потом его приходилось стаскивать) загадал желание этим утром — сегодня все должны улыбаться. Разве он многого просит? Это же мечта. А мечты, как известно, обязаны сбываться. Особенно у добрых и честных людей. По-другому никак. По-другому до отвращения несправедливо. — Под твоей кроватью я спрятала потрясающий подарок, — мама легко шлепает сына по попе (это не насилие или типа того, ок?), слыша как кто-то с силой давит на дверной звонок. — Иди и найди его, а я пойду открою дверь. Откуда у тебя столько друзей, крошка? — Ты сама говорила, что я очень милый, помнишь? — Никогда не забывала! Этот день станет самым худшим в жизни Питера, ведь там, за дверью, были отнюдь не друзья… Лестница кажется на удивление длинной, а дыхание сбивается от быстрого бега и предвкушения. Паркеру хочется знать что там, под кроватью. Дети такие дети. Звуки выстрелов настигают мальчишку аккурат у входа в свою комнату. Тонкие пальчики касаются позолоченной дверной ручки. Раз. Два… Три-и?.. Паучок не понимает, что происходит дальше, но одна из горничных, появившаяся буквально из ниоткуда, хватает его поперёк груди и запихивает в кладовку, наваливая поверх кучу вещей. Питер замирает послушно, широко распахивая и без того огромные карие глаза. Ему очень страшно. — Сиди тихо! — рычит Наташа, выуживая из-под юбки парочку блестящих пистолетов. — Даже не думай пискнуть, малец! И он не издает ни звука на протяжении двадцати минут: только прижимает ладошки ко рту и беззвучно плачет. С улицы слышатся выстрелы, громкие женские крики и как пищат маленькие напуганные до полусмерти дети. Вот как звучит война. Дорогой именинный торт в три яруса окрашивается алой кровавой глазурью. Отличный контраст: Бэтмен подставился, Джокер, наконец, выстрелил. Смешно, Пити же любит Брюса, а он так легко умер*. Будто сам этого хотел. Питеру страшно: и он боится не столько за себя, как за маму. Ведь ей… должно быть ещё страшнее. Там, внизу, где полыхает пламя. Запах дыма разносится по всему дому. Те, кто пришёл сюда, решили не ограничиваться массовым геноцидом — устроили поджог. Паркер сглатывает и осторожно освобождается от кучи вещей. Старается делать это как можно тише, чтобы не привлечь внимание. Он должен найти маму и спасти её. Кто, кроме него, это сделает? Бэтмен бы поступил именно так. Мальчик осторожно выныривает из кладовки и оглядывается по сторонам, шагая в сторону запасной лестницы. Паучок топает медленно, чувствуя, как начинают мокнуть ботиночки. Он опускает взгляд и громко взвизгивает. Как девочка. И от этого ни капли не стыдно. Ковёр впитал в себя кровь, а мужчина и женщина с пробитыми головами смотрели в потолок своими остекленевшими глазами. А вдруг… мама тоже? Питер слишком умный для своих восьми, слишком находчивый. И у него богатое воображение. — Пистолет, — шепчет мальчик, хватая тяжёлое оружие с пола. Он не умеет им пользоваться, но видел, как это делали в фильмах мужчины. Питеру страшно. Питеру жутко. Он выуживает из кармана носовой платок и прижимает ко рту и носу. Так легче дышится — мама учила. — Кто-нибудь? — лепечет ребёнок и охает, когда слышит громкий женский стон. Мальчика сжигает желание унестись прочь, но его учили помогать. Всегда и всем. За углом Наташа медленно подыхает. Она и двинуться толком не может, не то, что сопротивляться. Храбрая русская девушка. Над ней нависает коренастый мускулистый мужчина, пиная служанку в живот. Он смеётся, радуется чужим страданиям. Настоящий садист, чокнутый псих. — Не трогай её! — кричит Паркер и сжимает дрожащими руками пистолет. Платок летит на пол. Маленькие ручки дрожат, слёзы бегут из глаз. Внутренний голос твердит «убегай», совесть — «дерись». В восемь лет дети не держат оружия в руках. В восемь лет дети читают комиксы про каких-то там супергероев. — Чертов сопляк, — смеётся Романова, получая небольшую передышку. — Храбрый больно? — рычит амбал, делая шаг вперёд. Но шатенка хватает противника за ногу. Малыш — её задание. Цель, которую нужно оберегать любой ценой. Подошва ботинка ломает девушке запястье. Она кричит. А Питер… Питер медленно, с силой нажимает на курок. Бабах! И ещё раз. Враг валится на бок и стонет от боли, а Паркер не медлит ни секунды, летит к девушке, помогая той подняться. — Крутой будущий босс, — вымученно улыбается русская. — Где мама? — тихо лепечет мальчик. — На том свете. На том?.. Что? А затем в дом вваливаются вооружённые до зубов люди отца, и первым делом они спасают Питера. Родитель тогда раздраженно оглядывает свой дом. Эти суки… он от них мокрого места не оставит. — Пап, папа! — орет мальчик. — Где мама?! «На том свете». Нет. Вранье. Отец не отвечает, только молча закуривает и отворачивается. — Уведите его. — Пойдём, малыш, — шелестит Романова, закидывая руку на плечо Клинта. — Ты уже достаточно видел. — Я никуда не уйду без… Белой скатертью накрывают маленькое хрупкое тельце его любимой рыженькой Мэри-Джейн. Теперь уже мёртвой Мэри-Джейн. Такой красивой и как будто бы чужой. Мать Питер больше не видел. Никогда. *** Уэйд смеется громко, заливисто. Он запрокидывает голову назад, продолжая громко хохотать над очередной глупой шуткой, и со стуком опускает полупустой (или полный?) стакан с крепким пойлом на стол. — Вообще, не смешно, — тушуется бармен, малыш Тил-Робби, которого все равно никто не слушает. Серьезно? Разве паренек лет двадцати от роду с идеально-гладкой кожей и светлыми волосами может внушать ужас? Уж точно не своими огромными голубыми глазками. Даже Уэйду, отъявленному гомофобу, иногда хочется трахнуть этого милашку. Просто так, чтобы почувствовать… какого это иметь парня в задницу. — У тебя нет чувства юмора. — А у тебя — самосохранения. — Ах, этот хорошенький пухленький ротик, чтобы ты им смог сделать, оставшись со мной наедине? — гнусаво шепчет Том, вечный пьяница и заводила. Вот от Тома несет неприятностями за версту. Он — сплошное недоразумение. Весьма красивый и бородатый, небольшие впалые глаза и шрам поперек верхней губы. — Перегрызть глотку? — Робби спокоен, словно удав. — Задрали, — тянет Уэйд. — Когда вы уже трахнетесь, наконец? — Когда меня перестанут динамить, — гортанно смеется Том, который на самом деле ждет этого «когда» уже второй год. Нет, конечно, он не ведет монашеский образ жизни, но шлюх в этот бар не таскает, как и не снимает никого здесь. — То есть никогда, — пожимает плечами Роберт, выуживая из-под барной стойки свой безалкогольный коктейль. — Ни слова, ясно? Если вам плевать на собственное здоровье, то мне — нет. — Боги, — хохочет Уэйд, которому все равно, лишь бы поржать за чужой счет. — Нет, а если серьезно, то вы слышали, что сын местного Альфы пропал? — Том подливает себе бурбона в стакан. — Сбежал, — тут же поправляет его Тил-Робби. — За пацаном уже послали кучу народа — и ничего. То есть этот паршивец либо хорошо прячется, либо реально сквозь землю провалился. — Сколько ему? — Уилсон хмурится немного. Дети — это его слабость. Каким бы ублюдком не считал себя мужчина, но этих крохотных человечков — не лилипутов, те иногда такие мудаки, взращенные на собственных комплексах — обижать не смел. Наверное, помнил отцовское воспитание и его «я хочу воспитать из тебя настоящего мужика». Уэйд трижды клал — или, все же, ложил? — хуй на этого долбанного старпера. И каждого, кто скажет, что родителей нужно уважать, какими бы они не были, он посылает далеко и надолго? Потому что они, мелкие сукины дети, росли в идеальной семье, о которой Уилсон и мечтать не мог. — Тринадцать, — хмуро отзывается Роберт. — Мелкий совсем. Да, ему примерно столько же, сколько новому соседу Уэйда. И, к сожалению мелкого богатенького отпрыска, Дэдпул (привязалось же чертово прозвище из-за игр на выживание) не верил в судьбу и совпадения. Совсем. — Надеюсь, ты у нас не скрытый педофил? — шутит Том. Шутит он неудачно, потому что его тут же приклядывают лбом о барную стойку. Не больно, но весьма ощутимо. Еще раз повторить? У Уэйда пунктик: дети — ни-ни, строгий запрет. Не обижать. Не бить. Помогать. Он — матушка Тереза херового двадцать первого века. — Охуел? — Прости, не подумал и перебрал, — примирительно отзывает Том. — Перегнул палку. Я — мудак. — Самокритично, — довольно хмыкает Робби, покосившись на часы. Пять вечера. Сейчас начнут подтягиваться люди: одни после тяжелого рабочего дня, другие — для заработка. Будь то обычные шлюхи, не от хорошей жизни вставшие на этот скользкий путь, или головорезы. — Ладно, пойду я, — хмыкает Уэйд, поднимаясь. — А работа? — Том театрально разминает шею, облизывая пересохшие губы. — Не хочешь отметелить парочку зарвавшихся должников? — Настроения нет, — Уилсон кладет под свой стакан пару хрустящих банкнот. Он всегда оставляет хорошие чаевые. — Пока, Робби. — А мне он ничего не скажет?.. — возмущается брюнет, укладывая ладонь на руку потерявшего бдительность бармена. *** У Уилсона не тело, а сплошное недоразумение: покрытое шрамами от ожогов, бугристое, неприятное на ощупь. Ясное дело, почему женщины бегут от него, как от чумного, стоит мужчине только стянуть с себя майку. Благо, что лицо не пострадало. И на том спасибо. Вообще, Уэйд знает, за что и почему ему достался этот вот кусок плоти, вместо нормального. Он помнит Афганистан, Вьетнам и что творил там. Люди дохли, как мухи, под дулом его пистолетов. Каждое действие имеет противодействие. Или что-то в этом роде. Уэйд в школе предпочитал бегать за девочками, а не глядеть весь урок на свисающие до колен сиськи Миссис Блуэ. Звучная фамилия, не правда ли? Это как… о, серьезно, он должен это объяснять? А не пойти ли вам всем в задницу? Уэйд Уилсон — местный вышибала, гроза комнатных ублюдков и редкостный придурок. И еще кто-то там… Но он точно не преподаватель (Пул проверял) во второсортном колледже, работа которого заключается в объяснении тупым людям тупого материала. — Привет, — здоровается мужчина, когда замечает своего нового дружелюбного соседа. Смазливый и щуплый, в огромных квадратных очках. — Как твои дела, парень? — А вам, собственно, какое дело, мистер неизвестный и подозрительный? — Паркер косится на стремного типа и выуживает ключ из кармана джинс. Безумно хочется, как можно скорее оказаться дома, что само по себе странно для шестнадцатилетнего подростка. Те предпочитают гулять сутками напролёт, забивая косяки и глотая дешёвый виски. А Питер… Питер любит книги, инженерию и погибшую мать. Больше у него нет ничего. И никого. Забытый и брошенный. — Возможно, я славный малый! — Пистолет за поясом говорит об обратном, — парирует Питер, вставляя ключ в замочную скважину. — Было приятно!.. Что?.. Уэйд резко толкает мальчишку в спину, загоняя того внутрь его же съемной квартиры, и хлопает дверью. Тут даже силу прикладывать особо не нужно было, ибо сработал момент неожиданности. Знаете, как срывать пластырь… Да и пацан на силача не похож. Ну, совсем… И Питер на самом деле потрясен не на шутку. Он в чистом оху… неприкрытом недоумении. — Какого, мать его, черта ты творишь?! — вопит парень, хватаясь за ручку настенного шкафа, чтобы хоть как-то удержать равновесие. Целоваться с полом как-то не слишком хотелось. — Ладно, а теперь давай начистоту, сбежавший от папочки-мафиози, блудный сыночек. Какого черта ты забыл в Богом забытом городке, парниша? Уилсон открывает дверь, просовывая голову в коридор и осматриваясь по сторонам. Затем он выуживает ключи из замочной скважины и снова хлопает дверью. Не хотелось бы, чтобы у мальчишки что-нибудь украли в будущем. — Как ты узнал? — Сопоставил факты, — пожимает плечами Уэйд. — И все? — Взломал базу данных. Передай папуле, чтобы систему защиты покруче поставил. А то сломать ее — раз плюнуть. — Обязательно передам при первой же встрече, которая состоится… никогда? О, никогда отлично подойдет. Питер стягивает с ног кроссовки и вешает ветровку в шкаф, совершенно не обращая внимания за застывшего в дверях гостя: — Проходи, налью тебе чай, поговорим. — Поговорим? — Если бы хотел сдать меня, то уже сделал бы… Как там тебя зовут, кстати? Серьёзно? И это все, что волнует мелкого? Уилсон смеется себе под нос, поражаясь чужой непосредствености, и делает шаг вперед, собираясь протиснуться в тесную квартирку. — Ботинки сними! Я только полы помыл… *** Питер — это типичный американский ребенок, сбежавший из дома, потому что родители его не понимают. Вот что понял Уэйд из рассказа Паркера. И это та-а-ак скучно! Дэд ожидал историю поинтереснее. Как минимум парочка убийств, кража и… что там было в тех криминальных сериалах? — Мне не нравится новая жена отца, — приводит очередной довод мальчишка, выуживая из верхнего ящика корзинку с конфетами. — И его… работа. — Из тебя получилась бы прелестная женушка, малыш! — усмехается Уэйд, подпирая кулаком лицо. — Но ты не девочка. — Сам догадался или кто подсказал? — фыркает Пити, усаживаясь на соседний от гостя стул. В руках у шатена покоилась чашка со свежесваренным кофе, немного подгоревшим, если честно. — Я могу и потрогать, если настаиваешь! Доверяй, но проверяй. — Дашь сначала душ принять или как? — Даже готов помочь в этом! — Уэйд скалится. Ему нравятся словесные баталии, перебранки. — Так все дело в твоем папуле? Питер качает головой: — Ты меня не слушал, так? — Не то чтобы совсем не слушал, но… Да, многое упустил. — Просто забей, хорошо? Мне не повезло с семьёй. Ты должен это понимать, как никто другой. — Ммм?.. Уэйд мычит, запихивая в рот несколько крупных конфет. — Ты не похож на счастливого человека… О, а Пити оказался не глупым прыщавым подростком. И от этого… ещё хреновее. Почему? Да потому что совесть не позволит Уилсону его бросить: ни сейчас, ни потом. Долбанный синдром Матери Терезы, долбанная совесть…