ИО (МПГ). Часть вторая. Будет объединена с первой!

35.

Как мне к ежедневным трудам привыкнуть И заработок исчислять в грошах, Когда под гул барабанов пиктов Тоскует и плачет моя душа? Р. Э. Говард.

Итак, богослова, как надеялся мой отец, из меня не вышло, не получилось. Но особых причин для печали пока что не было. Всё могло быть и хуже, а трудности меня не пугали. Я от всей души радовался тому, что всё кошмарное безумие, которое некогда меня окружало, осталось позади. Не прошлое занимало мои мысли, а настоящее. Теперь я оказался в Генуе, одной из гигантских выгребных ям, куда неизбежно попадают бездельники и проходимцы со всей Европы. Впрочем, иногда оттуда можно, действительно, выгрести что-нибудь полезное. Выгребла же Испания отсюда себе Колумба, выгреб когда-то и наш Генрих братьев Габотов. Республика, сводившаяся почти целиком к одноимённому городу, когда в ней очутился я, пребывала в несколько противоречивом состоянии. С одной стороны она, конечно, радовалась поражению Испании и ослаблению её позиций в мировой торговле, с другой – победа Англии означала для неё кое-какие потери. Но итальянцы, как я уже отмечал, – совершенно особенная нация, им удалось счастливо избежать, в отличие от других земель поблизости, испанского рабства и сохранить свою независимость. Но именно поэтому и радость от победы в Генуе была не столь сильна, как если бы она в свою очередь была бы покорена испанцами. Тогда это бы вселило в неё надежду на свободу. Хотя, конечно, колониальные власти бы не дали ей открыто выражать заветные чаяния. Здесь же чувства выражались вполне открыто, но горожане были более спокойны и уравновешены, чем если бы им виделась лишь одна цель: как бы поскорей отделаться от Испании. Генуэзцы вообще – люди на редкость предприимчивые и при этом осторожные, поэтому они были больше озабочены состоянием собственных доходов, чем политическими, религиозными и прочими изменениями, связанными, в данном случае, с окончанием последней англо-испанской войны. Мне, несмотря ни на что, всё же очень хотелось узнать хоть что-нибудь о том, что произошло на Родине за время моего отсутствия. В особенности кое-какие подробности, как раз связанные с этой войной. Как же именно удалось нашей армии и флоту, после того ужасного положения, в котором оказалась наша страна, спастись и возместить неприятелю вдвойне за весь вред и то зло, что он успел причинить нам? Какое же чудо спасло Британию? Но что бы узнать это, необходимо было отыскать в городе хотя бы одного из моих бывших соотечественников. А их, при том, что в таком порту, полном самого пёстрого и разнообразного народа, можно было встретить кого угодно, было всё же меньше, чем тех же испанцев, столкнуться с одним из которых мне вовсе не было желательно. До моей веры и того, откуда был я родом, здесь мало кому было дела, и я напрасно преувеличивал настораживающее внимание к себе. Да, большинство здесь было католиками, но и протестантов, и даже магометан с иудеями было довольно. Из многих лавочек и харчевен слышалась разнообразная речь, часто далеко не итальянская. И всё-таки я не зря опасался, что рано или поздно я встречу кого-нибудь, кто всё же задаст себе напрашивающийся вопрос: что, собственно, делает здесь этот английский пёс, молодой еретик и почему его до сих пор не выдали Святой Инквизиции? О порядках и нравах католических служителей церкви я уже был наслышан хорошо и, конечно, не желал попасться в их лапы. Да если бы даже и оказалось, что всё, что мне внушали с детства о них, все эти ужасы пыточных застенков – неправда, что из того? Ведь если моё истинное происхождение откроется, паписты ухватятся за это и начнут уговаривать меня разделить их веру, чего мне совершенно не хотелось, даже если бы всё ограничилось одними допросами и уговорами без всякого насилия над телом. Как бы дурно я не поступал и каким бы плохим членом нашей Епископальной церкви не был, я всё же оставался её приверженцем и не мог сознательно отказаться от всего того, в чём был рождён и что воспринял, как единственно верное. Я думал, что ничто не заставит меня отречься от моих убеждений, даже страх перед костром и чем-нибудь подобным. Во всяком случае, ничего хорошего от латинян-папистов я не ждал и совершенно так же, как и прежде, не желал иметь с ними ничего общего. И это было совершенно правильно, вне зависимости от того, как можно было толковать это отношение, и того, был ли у меня выбор. С другой стороны, совершенно так же, если бы я родился и вырос в католической стране, я бы наверно, предпочёл умереть католиком, если бы, конечно, веление свыше не заставило бы меня обратиться к какому-то иному пути или откровению. Но надо заметить, что в течение своей жизни, я не всегда так поступал или думал. Однако католики до сих пор не вызывают у меня никаких симпатий, хотя как к людям, как ко всем сотворённым нашим Господом, я старался относиться к ним спокойно и видеть в них, в особенности в мирянах, не отвечающих за все деяния своего клира, много хорошего. Если же не принимать во внимание все эти мои раздумья и опасения, как оказалось позднее, вовсе не пустые, благодаря стараниям некоего Чезаре Элизио Массини, комиссара инквизиции, при упоминании имени которого повергались в трепет даже самые знатные горожане и члены городского правительства, город был неплох. Он раскинулся самым приятным, живописным и наилучшим образом на побережье Лигурийского моря, взбежал уверенно и быстро на высокие холмы и так и застыл там очаровательным полукругом. Если всё же сравнить с чем-нибудь облик этого города, то Генуя показалась мне морской девой, из тех, какими иногда украшают корабельные носы. Деревянная красавица издали кажется вечно молодой, но стоит лишь подойти поближе, как заметна печать времени, трещины и прочие повреждения на кажущемся неизменным лице. Так и Генуя, только не дерево, а камень составляли её сущность, громады дворцов и соборов с колоннами и прочими частями пестрели, вздымаясь средь невообразимого лабиринта домов, стискивая и искривляя робкие улочки. Путник, оказавшийся там подобно мне, счёл бы, наверно, себя попавшим в каменный лес, каждое дерево и куст которого представляло собой какую-либо постройку. Трудно было не заблудиться средь этих нагромождений, да и я не стремился отыскать какую-нибудь дорогу. Просто брёл вперёд или, как говорили некоторые, куда глядят глаза. Но нужно было найти где-нибудь более-менее надёжный приют или убежище, достать денег… Вновь представшее моим глазам обилие людей на улицах, непрерывное движение повозок и верховых сильно смущали меня, яркость тканей, отличавшая одежду горожан, первое время премного меня озадачивала. Но я быстро преодолел возникшую робость и попытался спросить на языках, доступных мне, людей попроще о том, где можно продать что-нибудь из всяких редкостей и найти пристанище чужестранцу. Мне снова повезло, после неудачных попыток завязать разговор по-латыни я, опасаясь всё же говорить на родном языке, перешёл на арамейский и еврейский. Встреченные мной люди мгновенно меня поняли и объяснили, как пройти на северную окраину города, где, как известно, расположен еврейский квартал. Там мне удалось найти нужного и понимающего человека, который хоть и не обрадовался « гою», но всё же решил мне помочь, догадываясь и о моих истинных затруднениях и о моём действительном происхождении. Одни считали его старьёвщиком, другие ювелиром. Он, должно быть, был очень богат, но скуп и не выставлял напоказ своего достатка, содержа всего лишь скромную лавочку. Ему я и продал сначала кабаньи клыки, а потом и чашу. Причём к последней торговец отнёсся насторожено, спросил откуда она у меня, но потом, не получив определённого ответа, прекратил расспросы. Я же на все его слова лишь твердил, что нашёл её. Еврей в конце концов убедился, что я не вор, и дал совет, если мне вновь потребуются деньги, обратиться к его брату, который содержал небольшой постоялый двор и таверну. Получив деньги, я первым делом насытился, а вторым приобрёл себе кое-какое платье и оделся, как и подобает знатному господину. Всё же во мне остались некоторые претензии на роскошь, и я никак не мог заставить себя скромно одеваться. Правда, платье, приобретённое мною, было хоть и из вторых рук, но выглядело всё довольно занимательно. На мне были и чёрный суконный берет с павлиньим пером, и такого же цвета кафтан с красными вставками и подкладкой и накрахмаленным воротником. Всё это обошлось мне в двадцать золотых лир, именуемых здесь « дженовино». Для очков, которые я решил сохранить на память, как своеобразное напоминание о чудесном спасении, я заказал небольшой кожаный мешочек, снял комнату на указанном мне постоялом дворе и принялся обустраивать своё дальнейшее обитание. Потихоньку мои средства начали истекать, и вновь следовало найти какой-нибудь источник дохода. И таковой был обнаружен, правда несколько сомнительный, но не такой порочный, как могло бы быть в ином случае. Дело в том, что я с удивлением неожиданно для себя обнаружил, что обладаю известной привлекательностью для противоположного пола, и решил это использовать с выгодой для себя. Таким образом, я не только пополнил свои денежные сбережения, но и расширил познания по части итальянского языка, что то же было тогда для меня весьма полезно. Одно огорчало меня, – то, что ради всего этого я должен был прибегать ко лжи. Но приближающееся безденежье было важнее, чем вопрос о совести и нравственности моих поступков. И так, с помощью легковерных девиц и того влияния, которое может оказать на них молодой человек, привлекательность наружности которого находится на уровне хотя бы чуть выше среднего, я некоторое время удачно существовал. Я и не представлял, в какой мере девушки в Генуе пользуются известной свободой нравов, хотя и ожидал нечто подобное, зная по книгам о различных свойствах южных народов. В городе существовал обычай, по которому дочери горожан и незамужние дамы собирались на тех площадях, где были фонтаны и прочие источники. Многие из них вполне бы могли отправить за водой и служанку, но почему-то этого не делали, предпочитая самим наполнять свои кувшины. Этим я и воспользовался. Сначала притворился немым и молча ловил каждый жест, вздох, слово от прекрасных генуэзок, обращавших внимание на меня, затем решился просить о милости, которая, при моей настойчивости, была всё же мне оказана, оставаясь для них неразгаданной загадкой, таинственным незнакомцем. После этого, уже достаточно освоившись в итальянском, я добился того, что мог вполне свободно слагать целые легенды, чем и кружил головы юных патронесс. Обещая им всё, что они от меня просили, я в свою очередь так же обращался к ним с просьбами, выдавая себя то за младшего сына флорентийского сеньора, то ли за представителя ещё более знатного семейства, оказавшегося в затруднительном положении и вынужденного скрываться от многочисленных и могущественных недругов, ищущих возможности меня погубить. И ведь верили же! Всё это и в самом деле было очень похоже на правду. Дело приобретало такой оборот, что некоторые даже были готовы склониться к греху и погубить свои женские честь и душу. Но лишние неприятности и волнения мне были ни к чему. Назначали мне свидания, в чём я порой решительно отказывал, если их место оказывалось в непосредственной близости от церкви, а тем более в притворе. Приглашали меня и отужинать в отсутствие родителей вечером наедине, что я воспринимал с радостью. В те дни я любил поесть за чужой счёт, хотя молодость для меня не извинительна. Снова я всё время начал уклоняться от пути добродетели, правда, стараясь не слишком сворачивать с этого пути, так себе, на шаг, на два. Для меня это, к сожалению, было своеобразной игрой в кошки-мышки. И это так далеко зашло, что одна из моих подруг даже решила провести со мной ночь. Сначала всё шло замечательно: музыка, весёлые разговоры, обильный и сытный ужин, небольшие денежные подарки и прочие шутки, но затем, когда я уже собирался выходить, она принялась говорить о своей страсти, плакала, умоляла, чем повергла меня в недоумение и смятение. Напрасно я старался её образумить. Как-то само собой вышло, что вскоре я оказался в её спальне. И ужас овладел мной, и в холодный пот бросило меня. Ещё никогда я не был так близко от женщины, которая однозначно искала сближения со мной. И она говорила что-то о браке, о своей семье, о том, что ради этой ночи готова перенести возможный позор. Словом, она явно была намерена отдаться мне. Что мне было делать? Бежать. Бежать от этого искушения, которое-то и искушением не было. Конечно, я мог бы и уступить, но мало ли что? Её родители или кто-нибудь ещё могли нагрянуть среди ночи, и тогда бы моя личность окончательно выяснилась, чего мне совершенно не хотелось, притом никто бы просто не стал слушать моих, хотя бы и красноречивых и довольно убедительных, объяснений. Либо я был бы наказан, как соблазнитель, либо был бы связан узами брака. И не известно, что было страшнее. Но нет хуже разъярённой женщины, тем более той, которую отвергли, поэтому я предпочёл не спорить и на всё её просьбы и вопросы отвечал « да», то есть « si». Синьорина задула свечу и попросила меня отвернуться, так как собиралась раздеться, хотя в комнате было так темно, что я всё равно бы ничего не разглядел. Но я всё же отвернулся для приличия. Вскоре послышался шорох снимаемого платья, и я уже не стал себя сдерживать, быстро, как вихрь, я кинулся к окну, распахнул его и выпорхнул в ночь. « Джованни, где ты»? – послышался изумлённый шёпот. Бьянка, как звали обманутую, явно рассчитывала найти меня рядом с ней. Но её Джованни, за которого, конечно, выдавал себя я, нигде не было, даже на белоснежном ложе, где ей, несомненно, было всего приятнее его найти. Я стоял, обдуваемый резким ночным ветром, почти на одной ноге на резном карнизе, продвинувшись немного в сторону от окна, в котором на ветру хлопали, как паруса, белые полотняные занавески, и, затаив дыхание, никак не мог решить, как быть дальше. « Бр-р, второй этаж, – думал я, – да ещё с высоким цоколем. Ведь так можно и шею себе свернуть. Эти шалости стали что-то мне дорого обходиться»! В комнате, совсем рядом, послышались лёгкие шаги. Бьянка спешила к окну. Я вжался в стену. На моё счастье окна спальни выходили на двор, и в темноте я разглядел придвинутую к стене тележку, наполненную свежим мягким сеном и соломой. Это было единственным спасением. Я собрался и прыгнул, угодив именно туда, куда и собирался. Через мгновение я уже покинул дворик и переулками и подворотнями поспешил прочь из города в запретный квартал с постоялым двором, оставив несчастную Бьянку ни с чем. В дальнейшем, что б обезопасить себя, я приобрёл на всякий случай верёвочную лестницу. С этих пор, пока я так жил, оказываясь в гостях у очередной своей покровительницы, я прежде всего старался, незаметным, конечно, для хозяйки образом, узнать о наличии чёрного хода и прочего, что затем очень бы мне пригодилось. И всё обходилось самым благоприятным образом. После Бьянки была Джулия, за ней последовала ещё одна, ещё. Но когда обманутая подобным способом девица однажды случайно опознала меня на улице, я призадумался. Добывать так себе пропитание становилось всё рискованнее и опаснее, к тому же внешность моя была не самая неприметная, что бы затеряться в толпе, и иногда я целыми днями не покидал еврейского квартала. Но отсиживаться так было крайне мучительно. Деньги истрачивались с удивительной быстротой, что недалёк был тот миг, как я думал, когда мне придётся продать что-либо из одежды. А потом? О том, что меня ждало, я не хотел даже и думать. Но действовать всё же было нужно. В конце концов, я отбросил прочь излишнее самомнение и попросил работы у содержателя трактира и постоялого двора, перед которым я не хотел в итоге остаться в долгу. Брат старьёвщика и ювелира не расспрашивал меня о многом, а только спросил, на какую работу я рассчитываю. « Я предпочёл бы заниматься умственным трудом», – зачем-то ответил я. Это немало повеселило трактирщика, затем он узнал подробнее, какие языки я знаю, установил, что я обладаю красивым почерком, и предложил мне изготавливать коробки для бутылок и надписывать этикетки. « Более умственного труда для тебя и не найти, мальчик», – довольно улыбнулся он. Он отдал должное и моей необычной внешности, решив использовать это, когда в том возникнет нужда. Однако его несколько огорчили шрамы на моём лице. « Вечерами ты будешь помогать иногда виночерпию, подливать гостям вино. Видишь ли, у меня иногда собирается утончённая, изысканная публика: поэты, живописцы, скульпторы, философы, музыканты. Им придётся кстати, что бы за столом, как когда-то в древности, им прислуживал красивый юноша, вроде тебя, они такое любят. Только не поворачивайся слишком близко к свету, что бы это безобразие на лице не бросалось уж слишком в глаза, хотя при вечернем освещении и после нескольких бокалов, думаю, вполне сойдёт». На том и порешили. Он отвёл мне место, где бы я мог ночевать, прямо в погребе, за большими бочками, положив туда несколько тюфяков, а комнату в верхнем этаже, которую я занимал прежде, сдал очередному приезжему. В этом я ему и не препятствовал, чем незаметнее было бы моё пребывание, тем лучше. Ведь хоть в городе, благоденствовавшем в те времена под властью разных Дориа и Тартаро, и снисходительно относились к иноземцам и иноверцам, но после всех моих проделок и шалостей меня могли разыскивать не одни лишь ветреные девицы. Жалование получал я достаточное, к тому же еда иногда обходилась мне даром, сетовать было по большому счёту не на что. Первое время всё шло отлично. Гостями моего хозяина были не одни лишь люди искусства и прочих свободных профессий, появлялись там так же купцы и моряки. Среди них были и жители Нидерландов, и выходцы из более северных областей, пиндосы, французы, арабы, мавры, турки, крепкие телом испанцы и сумрачные духом немцы. Бывали там, конечно, и англичане, вызывавшие у меня к ним настороженное отношение. Меня тянуло к землякам, и в то же время я хорошо знал, что стоит мне встретить не того человека, моя жизнь вновь подвергнется угрозе. Но здесь, в чужом городе, каждый подданный мудрого Иакова думал больше о себе, нежели о ком-то ещё из своих соотечественников, и если бы встретил кого-то из них, то не придал значения отдельным подробностям, и остался лишь рад подобной встрече. Но я всё же не спешил открывать перед многими из них своё происхождение или даже знание английского языка. Но услышал я от них не мало. Вообще, если заметить откровенно, в ту пору я старался больше слушать, чем говорить. И как-то раз я был сполна вознаграждён за своё усердие. Любопытство моё было удовлетворено. Двое состоятельных солидного вида путешественников заняли один из столов, что бы за ним отпраздновать их встречу и заключение какой-то сделки. Один из них выразил радость по поводу окончания войны Англии с Испанией, первая годовщина чего как раз приближалась. Его спутник посетовал на то, что не всё знает о тех событиях, так как был вынужден находиться в Швеции в то время, когда совершился переломный миг в осаде Лондона, произошло чудесное спасение, увенчавшееся, в конце концов полной победой Англии. « Я до сих пор недоумеваю, – сказал он, – как всё это вышло? Мы были так близки к поражению, и вдруг всё переменилось. А в итоге – грандиозная победа! Уж не знаю, кого благодарить в этом, Господа ли Бога, короля или, как говорят, некоего голландца, которому удалось перехитрить испанцев»! « Вы так и не побывали на Родине после снятия осады… Сожалею»! – отозвался купец. « Да, что же поделаешь? Дела задержали меня здесь! Но я достаточно осведомлён о многом, что касается положений о морской торговле, об условиях мирного договора и прочем, меня касающемся. Всё это я слышал от соотечественников, что приносили вести оттуда. Но я хотел бы большего, уж теперь, пользуясь случаем, как говорится… Всякий раз, когда я слушаю эти рассказы, я испытывая чувство бесконечной радости за успехи нашей страны и её оружия», – ответил второй англичанин. « Да, – согласился первый джентльмен, – события были настолько замечательными… Как хорошо, что всё обернулось в пользу Британии. Вот видите, никогда не нужно отчаиваться. Наш славный монарх это понимает. Потому мы нашли силы, которые ещё были у нас в запасе, и даже тогда, когда, казалось, всё оборачивается против нас, смогли дать отпор противнику. Вы видите во мне негоцианта, но тогда я был в рядах воинов, защитников родного Отечества. Король разделял со своим народом все тяготы войны, хотя и позаботился о мирных и слабых своих подданных. Город наполовину опустел, но каждый квартал, каждый дом в нём превратились в неприступные крепости. Мы не хотели в это верить, и всё же с грустью готовились к тому, что нога испанского солдата коснётся нашей земли. Хоть это и неприятно, согласитесь, но далеко ещё не поражение. Мы умеем воевать и на суше, а поражение перед норманнами на Гастингском поле – не то что бы случайность, но вовсе не закономерное следствие таких предприятий. Испанцы забили своими кораблями устье Темзы, огонь фортов не смог их остановить. Но они не торопились занимать береговые рубежи, понимая, что могут оказаться в ловушке, и предпочитали не покидать пока свои корабли. Лондон оказался в полуосаде. С запада ему не грозил неприятель, но земли с той стороны были опустошены и покинуты населением, охваченным ужасом при приближении врага. Городу грозил голод. А самым страшным было то, что у испанцев было новое оружие: боевой корабль « Левиафан». Слишком большой он был, и слишком перегруженный орудиями. На нём и были сосредоточены главные силы осаждающих. На палубе, как можно было видеть с помощью зрительных труб, показывались высокопоставленные офицеры, гранды и прочие разодетые кавалеры, презрительно посматривающие в сторону Лондона и, верно, уже считавшие его своим. На « Левиафане» располагался испанский военно-морской штаб, но самым удивительным было не это, – судно имело способность двигаться при полном штиле. С обоих бортов на нём было по одному гигантскому колесу с лопастями, как на водяных мельницах, и они беспрерывно вращались, обеспечивая ход кораблю даже при безветрии. Но главной движущей силой « Левиафана» были, вероятнее всего, несколько угольных печей, нагревавших котлы, чёрный дым от которых поднимался по двум трубам и был виден издалека. Издали казалось, что корабль охвачен пожаром. Впрочем, более подобно могли бы вам пояснить господа инженеры, а я излагаю вам лишь то, что видел собственными глазами и прочее, самое очевидное. Но обороняющиеся держались, и неплохо, надо сказать, держались. Время близилось к осени, и запасы продовольствия стали иссякать, но наш государь распорядился, что бы провизию расходовали умело, и знатные получали бы ровно столько, сколько простые люди, а офицеры – наравне с солдатами. Иногда с испанского исполина при помощи рупоров парламентёры выкликали свои условия от имени « его величества католического короля Филиппа III». Они обещали сохранить жизнь семейству нашего правителя, но требовали безоговорочной сдачи города, доставки ключей от него и массового возвращения жителей в католическую веру. Но на это король отвечал категорическим отказом. Их наглость простёрлась так далеко, что они не погнушались даже упрекнуть нашего правителя именем несчастной Марии, его покойной матери, и наш батюшка-король был тем и опечален, и разгневан, а весь народ пришёл в негодование и превеликую досаду, – подумать только: законного правителя эти напыщенные испанцы по матушке полоскали! А « полоскали», надо сказать, долго и настойчиво, обвиняя в неисполнении сыновьего долга, отходе от материнской веры, и требовали, что бы он перестал быть дурным сыном и, ради памяти о ней, оказался добрым католиком, вернув и своих подданных в лоно римской церкви. Но Господь, владыка небес и земли, поддержал мудрого венценосца в тот трудный час, и, как бы горько ни было ему напоминание о его безвременно ушедшей матери, расставшейся с ним ещё в пору его младенчества, Иаков нашёл в себе силы и объявил надменным противникам, что имя матери по-прежнему свято для него, в связи с чем он не желал бы, что бы его упоминал к месту и не к месту кто попало, всякий грязный язык в суете мира сего; и убеждения матери он чтит и слишком ценит, что бы говорить о них с врагом и понапрасну, но в первую очередь для него имеет значение истина, и именно ей привержен он всем сердцем. К тому же он считал себя не вправе распоряжаться совестью своего народа, уважая его свободный выбор. И тогда испанцы грозили всем англичанам страшными карами, казнями и ауто да фе перед собором Святого Павла. « Кошек, собак жрать будете»! – кричали они, в бессильной злобе потрясая кулаками. Да, опасность истощения наших сил, несомненно, была. Но лондонцы не унывали. Те, кто ещё оставался, спокойно перемещались по городу и даже выходили на набережную, что бы увидеть неприятеля и, так сказать, несколько подразнить его. И это некоторым из них дорого обошлось. Однажды с « Левиафана» и ещё нескольких кораблей был открыт шквальный огонь по нескольким молодым ополченцами из приказчиков и подмастерьев. Убито было около двадцати человек, в основном юношей в самом цветущем состоянии. У многих из них при себе не было даже оружия. Это вызвало ещё большую ненависть к испанцам. Но король по-прежнему, ввиду опасности штурма, не торопился призвать на помощь резервные силы, скрывавшиеся на севере. Наступил октябрь. Испанцы сами, видно, были не в восторге от возможности длительной осады и собирались покончить всё быстрым штурмом. У них заканчивались боеприпасы и уголь, необходимый для « Левиафана». Несколько вспомогательных судов в некоторой степени восполнило эти недостатки, но положение тех, кто уже мнил себя победителями, нельзя было назвать наилучшим. Герцог Франциско Лопес Уртадо ди Мендоса, а затем и морской лис Мигуэль Якобсен, испанский прислужник из нидерландцев, объявили, что если в ближайшее время ключей от города им не принесут, Лондон будет взят, разграблен и разрушен до основания. Но этого не очень хотелось самим испанцам, желавшим обратить город в резиденцию будущего генерал-губернатора и вице-короля Британии. Жители Лондона приняли это как неизбежное, люди готовились умереть, но не предать свою веру, не склониться пред Римом. Многие готовили себе саван и прочее, раздавали своё имущество бедным, прощались с друзьями и родными и, если они ещё были в силах держать оружие, с твёрдостью ожидали жестокого и гибельного боя, что бы тысячелетняя столица стала могилой не одних только англичан. Все решили, что если и суждено испанцам одержать в этой войне победу, то она должна стать для них поистине Пирровой, то есть быть почти равной поражению. И тогда перед королём явился нидерландец датского происхождения Корнелий Янцз Дреббель и предложил использовать последнее средство. Правда, он не был уверен в его успехе. Оказалось, что Дреббель давно подумывал о создании судна, способного двигаться под водой. Король согласился, хотя и выразил некоторое недоверие. И на тайной верфи в короткий срок было построено такое удивительное судно из дерева, обтянутого кожей. Не буду вдаваться в подробности, я не знаток, но я своими глазами видел, как этот замечательный изобретатель руководил первым испытанием этой, скажем так, подводной лодки. Ведь действительно, судно это было больше всего похоже на шлюпку с закрытым верхом, приводимую в движение с помощью вёсел. Для дыхания над водой выставлялись длинные полые трубки, а кроме этого Дреббель сумел получить пригодный для дыхания воздух алхимическим путём, кажется, с помощью нагревания селитры. Отобрали около шестнадцати моряков, все они облачились в тёплые фуфайки, обвязали головы платками, заложили ватой уши и заняли свои места у вёсел. Ещё несколько человек сели у руля и специального приспособления, которое больше всего напоминало длинный и мощный гарпун. Задумано было так: лодка погружается, незаметно подбирается к « Левиафану», пробивает его днище и возвращается. Ведь стоит судну дать небольшой крен, и оно тотчас завалится. Если какая-то часть трюма заполнится водой, то ось равновесия корабля сместится. А стальной « Левиафан» со всей своей железной обшивкой, колёсами, трубами, пушками и тем более всякими литыми украшениями, в том числе статуями святых, уставленными на носу и на корме, оказывался целью, достаточно уязвимой. И вот лодку столкнули на воду, специальные отсеки в ней заполнились забортной водой, и она погрузилась. А находящиеся там могли видеть происходящее из особых круглых окошечек, забранных толстыми стёклами или даже слюдой. Так что внутри не царила сплошная тьма. Лодка отчалила. А нам оставалось лишь ожидать возращения наших смельчаков. Перед этими испытаниями королю удалось связаться с берегами Шотландии и предупредить находящиеся там эскадры капитана Джона Уорда и Смита о готовящемся сражении и о том, что им, возможно, вскоре удастся подойти к Лондону. « Пусть они выступают, не опасаясь неудачи», – был отдан приказ. К вечеру, когда на небе начали уже появляться первые звёзды, лодка вернулась. С трудом она поднялась на поверхность, люк откинулся, и команда начала медленно выбираться на сушу. Некоторые несли на руках своих товарищей, у которых из ноздрей и ушей сочилась кровь, – так сильно их сдавила вода. Другие, с наполовину остекленевшими глазами, судорожно, будто рыбы, глотали свежий воздух. Дреббель подошёл к главному офицеру, который командовал экипажем, поговорил с ним, когда тот пришёл в себя, а затем доложил королю, что всё прошло удачно, что испанцы так уверены в своём успехе, что несколько позабыли о бдительности, а в обшивке « Левиафана», в его подводной части просверлено внушительных размеров отверстие. « Надеюсь, что это сработает, – заметил Иаков, – будем уповать на волю Господню, ведь мы знаем, что с помощью нашего ума сможем одолеть все измышления и ухищрения наших противников». И все с ним согласились. Король со свитой вернулся во дворец, и все принялись ожидать утра. А утром произошло следующее: на рассвете грозный « Левиафан», который к тому времени уже порядочно накренился, обрушился, перевернувшись, на соседние испанские корабли, подмяв их под себя, чем было вызвано великое смятение среди испанцев. Ни о каком штурме говорить уже не приходилось. Русло реки наполнилось обилием корабельных обломков, значительно затруднивших судоходство. Множество человек оказалось в невероятно холодной воде. Испанцы, понеся немалые потери, слишком поздно поняли, что совершили ужасную ошибку, сосредоточив свои главные силы на таком узком участке. Не давая им оправиться от изумления, ополченцы на маленьких шлюпках подплывали к уцелевшим кораблям, взбирались на борт и бесстрашно вступали в поединок с их командами. Но всё же численный перевес был на стороне испанцев, и атаки были отбиты. Испанцы до последнего не собирались сдаваться и упускать удачу, когда она была ещё недавно так близка. Неприятельские флотоводцы приняли решение вывести оставшиеся корабли из устья Темзы, переждать зимние ветра где-нибудь на якоре, а затем, пополнив силы, произвести высадку десанта где-нибудь в другом удобном для этого месте. Но задуманное они так и не исполнили, их встретили эскадры Смита и Уорда, причинив им немалый убыток. Да и погода была не очень благоприятствующая. Короче говоря, со второй Армадой вышло почти то же, что и с первой. Немногие оставшиеся испанские суда отступили. Наступило временное облегчение. Весной же следующего года боевые действия возобновились, но теперь уже англичане занимали в них ведущее положение. Испанцы потерпели ряд сокрушительных поражений у берегов Нидерландов и возле Бретани. Иаков преследовал их до самого Понтеведра. И, в конце концов, герцог Лерма и король Филипп сдались, подписали мирный договор, отказавшись от всех претензий в отношении Соединённых королевств. Так 14 августа прошедшего 1618 года от Воплощения Господнего долголетняя война к радости всего населения обеих королевств завершилась. Испанские послы были приняты в Сомерсетском дворце и составили вместе с самим королём и нашими дипломатами договор, по которому Испания обещала Англии беспрепятственную морскую торговлю, выплату огромной контрибуции золотом и уступала некоторые земли в Новом Свете. И все остались довольны, кроме испанцев, конечно, но они своё заслужили. Только вот плодами победы, к некоторому сожалению, воспользовались далеко не те, кто действительно сражался». « А что с « Левиафаном»? Я так полагаю, что разработками врагов можно было бы и воспользоваться»? – спросил собеседник купца. « С « Левиафаном»? – пожал плечами один из путешественников, – Да, конечно. Общее устройство механизма более-менее понятно. Останки судна были вскоре подняты и выставлены на всеобщее обозрение. Сам Дреббель и Хэрриеты, Ти и Джей, всё тщательно осмотрели и зарисовали. Испанцы даже попросили вернуть им части машины за огромное вознаграждение, но король отказал. Однако после совещания в Адмиралтействе было принято решение не заниматься далее этим вопросом. Идея сделать несколько таких судов была бы заманчива, но Британия и без этого скоро станет владычицей морей, а наш правитель считает, что пользоваться методами противника и внедрять в собственное производство кощунственные выдумки папистов будет крайне безнравственно. И не только в нравственной стороне вопроса дело. Если будут развиваться паровые суда, то тогда такие двигатели вытеснят паруса, а их фабриканты будут разорены, чего они совершенно не желают. Правда, тогда больше прибыли получат углекопы Шотландии и Уэльса, но Иаков не любит делать счастливыми одних за счёт других. Это может пагубно отразиться на спокойствии в стране. Наша держава и так едва пришла в себя после разрушительной и затяжной войны, а здесь ещё и интересы крупных предпринимателей, сами понимаете. Нет, использование этого на судах и в военных целях совершенно исключается. Я допускаю, конечно, что со временем это будет применено в каких-нибудь там мастерских и цехах, но пока – молчание. Тайна. Между прочим, государственная». « Ах, понятно, – подтвердил другой англичанин, – а что же герцог»? « Герцог? О, это совсем другое дело. Отделался лёгким испугом. Его, правда, сняли с должности лорда-адмирала, в которой он совершенно случайно сменил в своё время Говарда, но теперь он главный министр», – ответил торговец. « Каков хитрец? А ведь его должны были предать суду за все его преступные действия! Ведь это он допустил приближение противника к берегам Англии, блокаду Лондона и прочие бедствия, выпавшие на долю нашего Отечества», – добавил другой из беседовавших, оглядевшись и понизив голос. « Вы совершенно правы. Выкрутился, хоть никакого отношения к морю и не имел, и с радостью отстранился, а теперь пошёл на повышение. Теперь лордом-адмиралом является наш старый знакомый Джон Уорд. Это ему в награду за спасение. Да и Смиту кое-что перепало. Но жаль Уолтера Рэли, он слишком поздно явился. Позднее Уорда и Смита. Да ещё его дела в Гвиане. А Вилерс решил использовать это как шанс, обвинил его в утайке государственных сокровищ и покушении на государственную измену ещё в начале нынешнего царствования. Обнаружились и письма, где он с тоской вспоминал о прежнем правлении. За что он недолюбливал государя, – это уж его дело. Но вина была не его одного, а Вилерс изобразил его перед королём главным виновником всех этих неприятностей. Хотя задержка и была вызвана уважительными причинами, но Рэли давно находился под подозрением у короля. Вилерс же смог оправдаться и доказать его виновность перед королевским судом. И король решил поверить Бекингему, молодому и предприимчивому лукавому царедворцу, чем старому честному Рэли. К тому же Уорд и Смит – одна с ним партия, и наказание Рэли должно было послужить им назиданием и уроком в отношении недовольства королём. Джордж Бекингем, в свою очередь, при всех своих преступлениях перед Британией и преследовании, прежде всего, собственной выгоды в ущерб всему остальному, всё же для Стюартов совершенно свой человек. Иаков и предпочёл, совершенно запутавшись, помиловать Бекингема и послать на плаху Рэли, что и сделал. И шестидесятипятилетнего Рэли обезглавили 29 октября прошлого года. Вот так». Купцы, верно, почувствовали что-то неладное и задумались о том, не зашла ли их откровенность слишком далеко. Прислушались и огляделись. Но на них никто, как казалось, и не обращал особого внимания. Они быстро встали, расплатились и вышли. Я узнал даже больше, чем хотел. Англичане, как всегда, оказались победителями. Но главным спасителем-то всё же был нидерландец. Да, похоже, что Господь был на нашей стороне, раз дал в ответ на изобретения противника самим придумать то, что не пришло в голову врагам. Они хитрили, но Бог, вложивший такие мысли нашим воинам и учёным, оказался хитрее их. Долгожданная победа была дарована нашему народу, и те, кто был отправлен за море, в основе своей вернулись, едва опасность миновала. И только я был чужд на этом празднике жизни. Но если посудить, то кто теперь получил больше остальных? Коварный герцог, ловко избежавший топора палача, или же люди моря и войны, получившие высокие звания и государственные должности? Или торговцы, снабжавшие их всем необходимым? Да, их нужно было в первую очередь благодарить за нашу победу, они заслужили все эти почести. Но всё же не хорошо, на мой взгляд, когда к власти приближаются торгаши и солдаты. Всё же необходимо держать их на расстоянии от трона, ведь не всегда можно поручиться за их верность. Как бы честны они ни были, как бы ни любили своей Родины, но даже они, конечно, заботятся прежде всего о самих себе, и главное для таких, как они, – их выгода, благополучие, цели. Это и погубило во многом наше государство, приведя к таким печальным последствиям, которые всё сказываются и сказываются в каждом поступке, событии, действии, в любой форме отношения человека и власти. Но, возможно, Иаков и предвидел все эти последствия, но и так сделал то, что было в его силах. Не воздать должного сражавшимся за нашу державу было бы просто высшей мерой неблагодарности. А из неблагодарности, как известно, ничего путного не выходит. Но радость моя за мой народ и удивление диковинными находками и открытиями человеческого гения, будь то лодка Дреббеля или корабль Фонтанареса, уступили со временем место беспросветной тоске и неприятному ощущению вынужденного бездействия. « Неужели весь мир должен был сузиться для меня навсегда до небольшого промежутка за бочками в еврейском подвале»? – нередко спрашивал я себя. Однообразная работа начинала раздражать. Конечно, это было лучше, чем праздность. Если справедливо рассуждать, то в любой, даже самой грязной работе, нет ничего постыдного. Как писал когда-то ещё Гесиод: « Нет никакого позора в работе, позорно безделье». При каждом удобном случае я стремился выказать перед гостями дружелюбие и смирение. Но как не пытался я, полностью избавиться от гордыни я не мог. С другой стороны, ведь самоунижение ничуть не лучше запредельной гордости, и смирение заключается не в том, что бы окончательно растоптать чувство собственного достоинства. Просто достаточно немногого: отказаться считать себя чем-то исключительным, ведь полностью перестать думать о себе невозможно. Но нужно хотя бы попробовать чувствовать чужую боль, как свою. Я попробовал. Ничего не вышло. То немногое, что мне удавалось заработать, я даже иной раз почти целиком раздавал нищим на паперти, но ничего внутри меня это почему-то не меняло. Лишь на время появлялось некоторое спокойствие. Да, был когда-то тот, кому я мог сопереживать, тогда почти получилось. Но у меня было тогда иное восприятие жизни, чей смысл я воспринимал совершенно неверно. Роджер так и остался существом второго сорта, но боль от его утраты и от моей вины в этом по-прежнему была сильна. И всё же это была боль именно из-за моей причастности к этому и никак не была связана с тем значением, что Роджер имел для меня. Кроме того, подобие сопереживания в отношении Роджера никак не распространялось на других людей. И я всё так же мечтал лишить жизни Ральфа, где бы я его ни встретил. Тяжело было скрываться от всех в этом пышном городе и не пользоваться всеми правами свободного человека в Генуе. Лишь по утрам и вечерам, когда в порту было поменьше народу, чем в остальное время, я мог позволить себе короткую прогулку или даже искупаться в лазурных водах залива, там, где швартовались корабли из далёких стран и рыбачьи лодки. Тщетно я пытался завязать знакомство с местными ребятишками, портовые подростки избегали меня либо из-за необычной внешности, либо из-за странного выговора, когда я пытался говорить с ними по-итальянски. А ещё, верно, по осанке и манере держаться они, эти маленькие портовые бедняки, угадывали во мне дворянина, человека, чуждого им по определению. Одиночество было бы не таким острым, если бы по ночам то и дело не являлись ко мне Саймон, Роджер и прочие в надежде пробудить мою совесть. Необходимо было что-то предпринять, изменить моё положение. Я был ещё слишком молод, что бы примириться с ним. Жизнь влекла меня и манила, а я хоть и понимал, что не заслуживаю многих её радостей, продолжал тайно желать их и жаждал случая. И вот он выпал. Как-то раз вечером в трактир зашёл немолодой человек. Он дождался, когда все посетители разойдутся, после чего прямо подошёл к хозяину и обратился на ломаном итальянском. Смысл его слов сводился к тому, что он недавно открыл некий способ заработать, но осуществить свои намерения в одиночку не может, поэтому и ищет тех, кто бы мог ему помочь, за известное вознаграждение, разумеется. « Откуда родом синьор? – поинтересовался еврей, – от меня вы можете не таиться, я понимаю много наречий, и если вам удобно воспользоваться тем языком, какой вы знаете лучше всего»… « Что ж, так я и сделаю, – заговорил без принуждения незнакомец по-английски, – да, я англичанин. Вернее, был им когда-то. Но ты можешь получить удар ножом вместо своих денег, трактирщик, если будешь меня расспрашивать о том, что не относится к нашему делу. Дело же вот какое: тебе когда-нибудь приходилось слышать о сэре Уолтере Рэли»? « Это тот английский искатель удачи, – перешёл на английский мой хозяин, – которого, как говорят, недавно казнили у себя на родине местные власти»? « Да, тот самый. Ты, верно, так же знаешь, что это был один из храбрейших людей нашего времени, при имени которого испанцы до сих пор трепещут, будто при упоминании нечистого. Ха, им есть, чего бояться. По доблести и прочим качествам он равен Френсису Дрейку, а уж о нём знает не только каждый англичанин. Ему просто не повезло. Но он и его люди стали обладателями одной тайны, которая при умелом использовании сулит богатство тому, кто ею воспользуется», – предложил, загадочно подмигнув, незнакомец. « Господин, написано в « Авоте», что Шемая бен Израиль, ученик Гиллеля говорил: « Возлюби труд, и пусть будет ненавистно тебе властвовать над людьми, и не веди знакомства с власть имущими». Я же довольствуюсь тем, что приносит мне мой скромный заработок, и не стремлюсь подняться выше, как это сделал твой Рэли. Но он был замечен властителями, и ты сам видишь, что из того вышло. И ты, верно, хочешь найти его деньги и просишь меня помочь тебе в этом»? – предупредил трактирщик. « Не совсем так. Речь пойдёт не о том, что принадлежало Рэли, а о том, что лишь могло ему принадлежать. И не надо лицемерить, я чувствую, что ты не откажешься от любой возможности увеличить свой доход, еврей», – возразил пришедший. Тот, кому были сказаны эти слова, ответил как-то неопределённо, и сказавший их решительно повернулся к дверям, бросив как бы напоследок: « Что ж, в самом деле, найдутся и другие, кто будет не так осторожен и всё же примет моё предложение. Желаю тебе удачи. Прощай и забудь наш разговор». « Постой, почтенный человек, подожди, – вдруг забеспокоился трактирщик, – Мне всё же хотелось для начала узнать, о чём ты можешь меня попросить. И разве я сказал, что решительно отказываюсь от этого дела»? Поздний гость уселся у стойки на высокий стул и положил на неё локти, готовясь к долгому рассказу. « Я весь во внимании», – услужливо заявил хозяин. В помещении не было никого, кроме меня, трактирщика и этого странного англичанина. Но двое последних не могли видеть меня, так как я занял такое укромное место, что оттуда мне было всё видно и слышно, чего нельзя было сказать в отношении меня. Если бы они заметили моё присутствие, то их разговор вёлся, как я думаю, совершенно по-иному. Тогда же, увлёкшись рассказом, незнакомец вскоре стал чрезвычайно откровенен. « Это очень долгая история, – заметил собеседник хозяина, – но я попытаюсь всё же тебе объяснить. Ещё при покойной английской королеве, Елизавете, сэр Уолтер предположил, что в Гвиане, меж реками Эссекибо и Ориноко, могут находиться крупные месторождения золота, и решил отыскать их раньше, чем на них наложат свои грязные лапы испанцы вкупе с португальцами. Но с новым королём у Рэли всё сложилось так, как хуже и не бывает. И распространились вздорные слухи, которым наш доблестный монарх, да продлит небо его дни, всё же поверил. Рэли был заточён в Тауэр, но его вскоре освободили, поскольку он пообещал королю искупить кровью свою вину или доказать свою невиновность в бою. И он отправился воевать против Испании в Новый Свет, причём не забыл он упомянуть и о своей тайне. Иаков очень заинтересовался этим золотом и приказал точно выяснить местонахождение этих сокровищ. Что Рэли добросовестно и пытался осуществить. Среди туземцев в тех краях распространены легенды о стране Маноа или Мохос, расположенной неподалёку от реки Мараньон. Рэли основал несколько фортов на побережье, а затем решил продвинуться в глубь материка. Но таинственные причины заставили его отложить этот замысел на неопределённое время. Король, дабы укрепить завоёванное, отправляет туда поселенцев, а Рэли, в свою очередь, обеспечивает безопасность их пути. Затем он возвращается в Англию, так и не отыскав легендарных золотых приисков, каковые испанцы нарекли « Страной Золота», El Dorado. Король, как говорят, был не очень доволен им, но Рэли вновь вызвался найти всё необходимое и отправился в очередное путешествие. У острова Святого Фомы он наткнулся на испанскую эскадру, в итоге чего, после боя с ней, он понёс изрядные потери. Это сражение даже унесло жизнь его сына. Но помня о королевском приказе, он сумел прорваться к берегам одной из рек той земли. Им удалось пройти некоторое расстояние вверх по реке, но из-за враждебности местного населения, многочисленных недугов команды и скудости запасов он был вынужден развернуться. По пути им встретилось английское судно, с которого передали новое королевское послание. Рэли надлежало срочно вернуться в Англию, которой грозил мощный испанский флот. Все силы нашей армии были переброшены к Лондону. Но штормы и прочие неприятности задержали Рэли, каковой пришёл к британским берегам лишь после того, как осада Лондона была снята силами Смита, Уорда и благодаря военной хитрости, или иначе стратагеме Дреббеля. Это и сказалось роковым образом на всём дальнейшем, а самого Рэли сразу же обвинили в задержке без уважительной причины, в обмане или же присвоении богатств, которые так пока и не найдены. Просто непостижимо, до чего порой опускается человек, какие только низости не изобретает клевета и зависть! Рэли обезглавили. Но у его матросов остался подробный маршрут, и некоторые из них уверены, что если бы всё сложилась благополучнее и им удалось бы пройти немного дальше, месторождения золота, а возможно, и других полезных ископаемых, были бы непременно обнаружены». « Ты, почтенный человек, как мне теперь кажется, лично знал этого мореплавателя и воина, что так расхваливаешь мне его»? – предположил еврей. « Вовсе нет, – сказал собеседник, – не буду говорить тебе, кто я. Довольно того, что я связан с морем, и Рэли – человек одного со мной круга. Поэтому я и сожалею о его печальной судьбе, но у самого сэра Уолтера я не служил. Но дело совсем не в этом, а в том, что случай свёл меня с одним господином, который как раз и ходил по морю под началом Рэли и участвовал в его столкновениях с испанцами. Жаль только, что этот человек недавно умер. Его слишком сильно ударили об стол в драке в харчевне, наподобие этой. Но оставим обстоятельства его гибели. Мы с ним были друзьями, и перед смертью, когда его отнесли в его комнату, он успел передать мне кое-какие записи и карту». « Покажи же её мне, уважаемый человек, прошу тебя. Уверяю, что отнесусь с пониманием ко всему, что ты скажешь мне, и тогда уже будет известно, смогу ли я тебе помочь или нет», – льстиво забормотал еврей. Человек вновь огляделся по сторонам, как тот, кто привык, что бы все, кто бы с ним ни встретился, принимали его слова без возражений, и, убедившись, что вроде бы никто не подсматривает и не подслушивает, вынул из-под кафтана некий свёрток и протянул трактирщику. Признаться честно, вошедший мог быть совершенно уверен в своей безопасности. Я, единственный и тайный свидетель этого сговора, никак не мог увидеть, что же именно он показывал моему хозяину. Наступила полная тишина. Двое мужчин, храня молчание, внимательно склонились над кое-какими бумагами. « Вот, здесь вычерчен его путь, а здесь предполагаемое направление. В этом месте, насколько я понял, было столкновение с туземцами, а дальше… Но холодный расчёт и трезвый разум могут легко позволить представить нам, что должно быть дальше. От тебя же требуется немногое», – объяснил нежданный гость. « Всё это замечательно. Разумеется, я помогу тебе, о сударь, – воскликнул еврей в каком-то восторге, – только как же мне именовать тебя»? « Лорд Чиллингтон. Для тебя я именно он», – отозвался искушавший возможностью неожиданно разбогатеть джентльмен. « Да, да, разумеется, синьор, – поспешил изъявить своё согласие приверженец иудейской веры и представитель соответствующего народа, – помогу вам всем, чем вы только пожелаете, сэр». « Итак, – отсёк Чиллингтон каким-то глухим, резко изменившимся голосом, – думаю, тебе не трудно будет собрать надёжных для такого дела людей. Как видишь, одному мне, каких бы я выдающихся качеств не таил в себе, это дело не под силу. Есть все основания полагать, что индейские предания – не выдумка. То, что я там обнаружу, я могу с полным правом присвоить себе. С какой стати я должен пополнять казну английского короля? Да, пока там делят трофеи, им пока некогда выяснять, где правда, а где ложь в отношении этого вопроса. Да и испанцы после такого поражения не будут особым для нас препятствием… Но хотя бы через неделю, благодаря твоим стараниям, я, надеюсь, буду располагать всем необходимым для плавания и вызывающей хоть какое-нибудь доверие командой? Да, я прекрасно знаю, каков тот сброд, что обычно появляется в таких местах и жаждет заработать, но иного взять неоткуда. Главное, что бы они знали хорошо своё дело – должен же кто-то управлять судном, знать местные языки, сражаться, если потребуется, а уж о преданности мне и порядке я позабочусь сам! – при этих словах он потряс высоко воздетым кулаком у себя над головой, – судно и капитана я беру на себя, а вот всё остальное… Предложи им только попытать счастья в Новом Свете, обойдись без подробностей. Твоё дело только собрать их здесь, а всё другое будет объявлено им лично мной. Так-то вот, иудей! Через неделю, после закрытия твоей лавочки, здесь, на этом самом месте. Около двадцати человек, не больше не меньше. Когда нам выпадет удача, обещаю, что разделю вырученное на всех, что бы никто не остался обделённым, и тебя не забуду, дружок»! Пожилой содержатель постоялого двора уж точно никак не был похож на « дружка», мистер Чиллингтон сам это понял, и громко захохотал от собственных слов, сочтя их, видимо, удачной шуткой. Еврей молча поклонился, проводил своего будущего благодетеля до дверей и запер их за ним. Я быстро вернулся к своей постели и изобразил там себя крепко спящим. Трактирщик взял со стола свечу, обошёл все углы, подошёл ко мне и с некоторым опасением постоял возле меня, очевидно, что-то обдумывая. Затем он задул свечу и, безошибочно находя дорогу во тьме, на цыпочках проворно ринулся к своим жилым покоям по лесенке наверх. Целую неделю я пребывал в тревожном ожидании того, что совсем скоро решится моя судьба. Как же всё прежнее надоело и опротивело мне, наскучило! И вот я обнаружил неожиданно неплохую возможность некоторой перемены в этой моей жизни. Надо было только хорошенько воспользоваться новым обстоятельством, но всё же всё это таило в себе не малую опасность, которая, впрочем, нисколько не остановила меня. Весть, какую я получил, была для меня радостной. Но обогатиться я вовсе не желал, не обещанные кем-то кому-то сокровища привлекали меня, но всё же эти сборы и предстоящий поход стоили того, что бы к ним любой ценой присоединиться. Трудно было скрывать своё волнение от хозяина и не навлечь на себя подозрений, но всё же я справился с этим. В течение всей недели еврею удалось навербовать нужное количество человек среди посетителей его заведения. Хозяин пользовался тем, что у некоторых вдруг было нечем расплатиться за выпитое и съеденное, или он безошибочно распознавал бесцельно шатавшихся в порту людей без определённого рода занятий, подсаживался к ним, тихо обещал простить долг или же отпустить в него очередной стаканчик, сделать так, что бы занятия того или иного безработного стали более определёнными. И они охотно соглашались. К вечеру назначенного дня трактирщик заметно забеспокоился. Верно, он не придумал, под каким удобным поводом лучше всего услать меня куда подальше, а потому решил, что к этому времени я буду уже крепко спать. Только последние посетители разошлись по домам и комнатам, как хозяин приказал мне ложиться спать. Через некоторое время он, решив, что я уже сплю, запер за мной дверь на ключ и, видимо, устроился в общем зале. Скоро то помещение за закрытой дверью наполнилось топотом многих ног, прочим шумом, голосами. Говорили на разных языках, то с хозяином, то между собой. Наконец кто-то вошёл, и все притихли. То, без сомнения, был мистер Чиллингтон. « Я собрал вас, господа, – нарушил полную тишину его глухой и грубый голос, – что бы объявить вам одну важную новость. Как вам уже передал мой посредник, мне стало известно о местонахождении крупных запасов золота и, возможно, иных драгоценностей в Новом Свете. Что же касается подробностей, то я хотел бы прежде познакомиться с вами и узнать, что вы все собой представляете. Решайте сами, отправитесь ли вы со мной на поиски этих сокровищ, или же, остановившись перед трудностями дальней дороги, вы предпочтёте не участвовать в этом рискованном предприятии. Тогда мы разойдёмся с миром, и вы, я надеюсь на это, постараетесь забыть о нашем с вами разговоре. Итак, господа»? Десяток голосов раздался в ответ, все убеждали его, что они не подведут. « Да, возможно, многие из нас после этого путешествия станут несказанно богаты, но для того, что бы это произошло, я хочу, что бы все вы умели сдерживать себя. Уверяю, что при честном разделе каждому хватит с избытком его доли», – продолжил Чиллингтон. Затем он принялся как-то по-дружески, почти шутливо разговаривать уже не так громко, как прежде, с каждым из собравшихся. Расспрашивал об их умениях, качествах, навыках. Одни хвалились ратным искусством: познаниями в фехтовании, способностью метать ножи и дротики прямо в цель и прочим, подобным тому. Кто-то, как бы между прочим, сообщил о своём владении наречиями туземцев юга Западных Испанских Индий. Здесь были и пиндосы, и французы с итальянцами, несколько голландцев… Но вдруг раздался чей-то громовой бас. Некто, когда до него дошла очередь, прямо заявил, что он родом с одной из германских земель, да и манера его речи это подтверждала. « Я много повидал за свой век, мейн херрен, и обладаю такими знаниями, что для меня это есть удобной слушай применить это всё. Я нишего не боюсь, хоть мне кой-что и не нравится в вашем замысле». « Мой поверенный и хозяин этого дома рекомендовал вас, как человека, опытного в поиске подземных сокровищ». « Я… Я… Да, это так. Именно так! Не буду хвалиться здесь своим ремеслом, но я лозоходец, некоторым образом. Да, господа, – вдруг отвлёкся он, – имею честь сообщить вам своё имя, раз уж на то пошло: Адам Алоиз Зоннлейтнер. У меня уж есть такой дар, что я взглядом своим проницаю сквозь толщу земли, а где не проницаю, там помогает моё приспособление, – он замолк, вероятно, что-то показывая собравшимся, а затем продолжил, – над тем местом, где таится клад, или залежи руды посеребрённые эти прутья начнут, э-э, так сказать»… « Подрагивать»? – подсказал ему Чиллингтон. « О да, благодарю, именно подрагивать. А там, где лоза не поможет, то тогда приходится прибегать к магии», – заметил Адам Алоиз. Хозяин харчевни явно удивился: « К магии? Белой или же»… « И к белой, но где белая не помогает, там приходится обращаться уже к той, что потемнее», – заявил германец. « А от чего это зависит»? – спросил кто-то, незнакомый мне, по-английски. « От духов, – промолвил искатель таинственно, – исключительно от духов, каковые… Являются. Духи же, как известно, бывают… светлыми и не очень… Демоны же»… « Значит, появляются разные, – перебил его кто-то грубо, – а как это происходит? Ну, то есть вы их вызываете, или же они сами, как-то… И почему иногда приходят разные»? « Это всё зависит от вчерашнего, от того, что было выпито накануне. Если было хорошее вино или, скажем, шнапс, то наутро могут явиться светлые, а если какое-то пойло, и голова ошень шумит, так будут низменные демоны», – отвечал он. « Выходит, вы всегда принимаете что-то, и вам нужно пить перед работой»? – спросил Чиллингтон. « На работе я никогда не пью, – заметил Зонлейтнер, – но и трезвый не работаю. Я уж такой тшеловек, што мне нельзя без того, никак нельзя». « Понятно», – отозвался Чиллингтон и замолчал, казалось, глубоко задумавшись. Послышались какие-то невнятные звуки, и, наконец, он продолжил: « Что ж хорошо, я верю вам. На моём корабле будет небольшой запас рома и прочего, что полагается в таких случаях. И когда мы будем на месте, я велю вам выдать всё необходимое». « Благодарю, ошень хорошо, – обрадовался немец и добавил, – а там, где магия не помошет, нушно полагаться на приметы. Вот так я могу отыскать и золото, и серебро, и камни, и даше воду». « Что-то не похоже, что бы ваши поиски были удачными, – насмешливо произнёс кое-кто из присутствовавших, – вы занимаетесь этим довольно давно, и если бы всё было так, как вы говорите, вы бы здесь не находились». « Швайн ( свинья), – завопил немец, – это вофсе не повод мне не верить! Я отыскиваль многое, иногда даше по просьбе курфюрстов и князей. Только у меня такой нрав, что я не могу сидеть долго на месте, а с большим богатством путешествовать нельзя: и тяжко, и ограбить могут, потому всё либо быстро тратится, либо разделяется, либо прячется в надёжном месте у надёжных людей. Я работаю не ради денег, на жизнь мне уже давно хватило бы, я получаю радость от самих поисков». « Да, – сказал еврей, – охотно верю, к тому же ваш заработок, я думаю, уходит так сказать на издержки производства, на то самое «вчерашнее», как вы сказали». Немец на это лишь промолчал. « Да, таиться дальше друг от друга нет смысла, господа, я предлагаю тем назвать свои имена, кто ещё этого не сделал, а затем обсудить дальнейшее обстоятельства нашего похода», – заключил Чиллингтон. Его поддержали. Потом отдельные голоса покрыл неясный гул, многие говорили на непонятных мне языках. Затем Чиллингтон вновь обратился к своей будущей команде, рассказал им про Рэли, карту и прочее, что я уже знал из его разговора с евреем. Всё это некоторыми было воспринято с недоверием. Начались высказываться сомнения: « Не надули ли вас, сэр? Не фикция ли все эти разговоры о Стране Золота? Может быть, там вообще нет того, из-за чего стоило бы подвергать свою жизнь и здоровье риску»? « Мы так этого никогда не узнаем, если не отважимся всё же отправиться в плавание», – проронил короткое замечание « лорд», уж не знаю, насколько он был вправе требовать от других его так величать, Чиллингтон. Что бы придать убедительности своим словам, он вновь напомнил о тех обстоятельствах, которые привели к его обладанию картой и записями одного из спутников отважного и имевшего печальную судьбу капитана. Он справедливо заметил, что умирающему нет никакого смысла лгать и передавать в руки единственного друга подделку. Правда, Чиллингтон знал о нём далеко не всё, но и то, что было известно, служило достаточным основанием для истинности всех предположений. Кроме того, последних было слишком много, что бы посчитать наличие индейского золота всего лишь ложью. Индейцы бы не стали так тщательно оберегать свои земли, но кто из белых мог знать их истинные цели? Да и португальцы с испанцами могли ошибаться лишь в частностях. Золото явно было, или же собравшиеся во многом недооценивали силу человеческого стремления выдавать желаемое за действительное. Кто-то вспомнил о некоем Джереми Хоге, чьи слова вроде как подтверждали сказанное Чиллингтоном. Многие относились к этому имени с уважением, и это их убедило. Оставалось одно: как можно скорее отправиться в поездку, опередив тем самым английские королевские власти, которые не так-то легко и надолго могли забыть о причинах, какие привели Рэли к казни, несмотря на то, что всякого рода богатств у Англии после победы над Испанией было в избытке. « Так, поскольку вы все согласны, а иначе быть и не может: зря вы, что ли, сюда пришли, узнали гораздо больше того, что вам следовало знать, что бы так вот просто расстаться, почему бы нам не составить договора, где бы вы обязались подчиняться мне со своей стороны, а я бы указал долю добычи каждого и поклялся честно и справедливо всё найденное нами между мной и вами разделить? Так, – крикнул Чиллингтон, – еврей, бумагу и перьев! Я бы не хотел, что бы у нас раньше времени начались споры, недовольства, драки и даже бунт. Плавание – это такое ответственное дело, что ни я, ни, вероятно, вы не хотим его непредвиденного исхода. Не так ли, джентльмены»? Те, которых он назвал джентльменами, выразили свои чувства одобрительным гулом. Началась какая-то невнятная возня, среди которой можно с трудом было разобрать, как скрипит перо по бумаге и как некоторые шёпотом читают и обсуждают друг с другом пункты договора. И я решил, что как раз сейчас пришёл мой час. Время ожидания прошло. « Пусть неожиданность и храбрость будут моими союзниками», – подумал я. Сердце застучало в груди, а через миг мои кулаки гораздо громче забарабанили по крепкому дереву двери. От шума, казалось, начал сотрясаться весь дом. « Я всё слышал, – кричал я во всю мощь, – отоприте»! Искатели приключений и лёгкого заработка всполошились. Они были совершенно не готовы, что бы их встреча и совещание стали достоянием кого-то ещё. Даже еврей был совершенно уверен, что я крепко сплю. Первым одумался и перешёл к решительным действиям как раз он. « Прошу прощения, господа, – голос трактирщика зазвучал льстиво и заискивающе, с затаённой тревогой, – я сейчас… Уверяю вас, что шум, так внезапно смутивший вас, прекратится, а неудобства будут устранены». Затрещали стулья, множество людей поспешно вскочило со своих мест. « А ну, положи-ка нож! Быстро! – заорал Чиллингтон так, что в трактирной комнате задрожали стёкла, – что это ты задумал? Кто там у тебя? Шпион, соглядатай»! « Ай»! – воскликнул еврей, будто от боли. Что-то со звоном и лязгом, вероятно клинок, упало на пол. Громкие шаги приближались к моему убежищу, а я всё рвал дверь с петель и кричал: « Можете ничего от меня не скрывать. Мне нужно поговорить с вашим главарём». « Ключ?.. – прохрипел Чиллингтон, – Живо! Где ключ». Его приказание было исполнено, в замочной скважине заскрежетало, и через некоторое время свобода была мне возвращена. Придя в себя от света, я вышел из своей своеобразной темницы с выражением такой решимости и спокойствия на лице, что взрослые мужчины не смогли выразить никаких чувств по поводу моего появления, меня никто не пытался остановить или хотя бы окликнуть. Я медленно двинулся вперёд, и люди с грубыми обветренными лицами, в глазах которых застыла жажда наживы, молча попятились от меня, уступая мне дорогу. Я поднялся в общий зал и там, как говорится, перевёл дух. Окинув взором окружение, я увидел множество людей в самых разнообразных и нелепейших одеждах. Здесь виднелись свободные просторные одеяния пиндосов, несколько мешковатые, в рукавах которых было так удобно прятать оружие. Национальный костюм этого сравнительно молодого народа приобрёл такой вид, потому что поначалу, в самые первые времена образования колонии Просперо и его сподвижниками, запасы одежды были ограничены, ткачество не успело распространиться в Пиндосии, и младшим приходилось донашивать одежу старших, которая во многом была им велика. Потом же, хотя положение и изменилось, этот существенный признак пиндосов стал обычаем, смысл которого уже тогда, в пору моей молодости, стал забываться ими самими, но выгодно отличал их от прочих двуногих обитателей Земли. Затем в толпе я разглядел пёстрые куртки французов со множеством кистей, кружев и прочих украшений, шейные платки нидерландцев и прочие мелочи, многое способные рассказать о своих владельцах. Более всего внимание привлекал пожилой господин с уже поседевшими висками, прямой, как палка, с суровым, будто пламенным взглядом, одетый в чёрный бархатный кафтан. Вся остальная его одежда, за исключением чулок, была также чёрного цвета, разнообразие в которую вносили лишь редкие серебряные пряжки на шляпе, поясе и башмаках. Возле него лежало странное устройство: небольшой серебристый прут из какого-то металла, один конец которого был раздвоен, и от него расходились, словно усики вьющегося растения, два тонких побега. Я без ошибки опознал в нём того самого немца, кладоискателя, колдуна и любителя крепких напитков, чью похвальбу я только что услышал прежде. Верно, ту штуку, что теперь лежала возле, он и называл « лозой», и именно она должна была подрагивать в его руках, давая знать о близости к намеченной цели. Адам Алоиз, неодобрительно посмотрев на меня, быстро спрятал свой инструмент за пазуху. Лорд Чиллингтон и еврей, лицо которого было просто перекошено от ненависти ко мне, молча сели за стол напротив. И я сказал им так: « Господа, вас, верно, удивило моё внезапное появление? Но удивляться здесь нечему. Если я скажу, что помешал вам, то, думаю, буду не очень далёк от истины. Мне известны все ваши намерения и тайна Уолтера Рэли. Я стал случайным свидетелем всех ваших разговоров в этом помещении, мистер Чиллингтон. Вы, конечно, не хотите, что бы всё это стало известно ещё кому-нибудь, поэтому вы можете поступить со мной двояко: либо убить меня прямо здесь, а ночь и залив скроют ваше вынужденное преступление, либо взять меня с собой в ваше путешествие, в котором я мог бы вам принести некоторую пользу, хотя сам ещё не знаю, как именно». Чиллингтон и все собравшиеся были крайне поражены моим спокойствием, с каким я, безоружный, мог ставить условия и свободно рассуждать о собственной смерти в присутствии около двух десятков хорошо вооружённых людей. Лорд оглядел меня с ног до головы, затем обернулся к своим новым товарищам и подчинённым, что-то обдумывая. « Нет, мальчишка, мы не будем тебя убивать. Это было бы очень легко, но как-то уж совсем подло. Да и зачем? Что проку нам в твоей смерти? Но ты так неожиданно взялся на нашу голову, что я начинаю мыслить, не сама ли судьба послала тебя к нам. Быть может, ты ещё принесёшь нам счастье. По старой морской традиции, я не вижу никаких затруднений в том, что бы взять тебя с нами юнгой. Обещаю, что и ты получишь свою долю добычи, в соответствии, конечно, с твоим возрастом и положением. Не могу сказать, что много, но кое-что ты всё равно получишь. Я таков, что у меня все получают по заслугам», – усмехнулся Чиллингтон. « Признаться, ваше золото мне вовсе не интересно. Главное для меня, повторяю, всего лишь возможность отправиться с вами в путь», – ответил я учтиво. « Рассказывай эти сказочки кому-нибудь другому, щенок, – возразил Чиллингтон, – каждый может сказать, что денег ему не нужно, а как сделано открытие, так уж другой разговор! Поэтому не прикидывайся дураком, а подпиши наш договор, что бы ко мне и прочим ты не имел никаких претензий». И произнеся эти слова, он сунул к моим глазам лист, обильно замаранный чернилами, и ткнул в него пальцем. В договоре этом, как я понял, ознакомившись с ним, были указаны права и обязанности руководителей путешествия и команды, предусмотрены различные трудные случаи и ответственность каждого из нас за них, которая, по большей части, заключалась в том, что многим в большинстве этих случаев было просто некого винить, и расписывался объём прибыли, которая, при возможности её получения, распределялась в соответствии с занимаемым каждым из нас положением. Внизу, в соответствующих графах, уже красовались многочисленные подписи, а так же росчерки, крестики и отпечатки пальцев тех, кто грамоты не знал. Подписал и я ту хартию, – иного и не оставалось. Не этого ли я ведь и хотел, по большому счёту? К утру всё разошлись, а еврей даже, поражённый моим нравом, отнёсся ко мне с некоторым почтением, и то, как обернулось дело, порадовало и его, и его прежнее раздражение и возмущение сменились признанием меня, как равноправного участника общего предприятия. « Вот так шутки! – сказал он, – Больше так не шути со мной. Провернул ты всё ловко, фраер-шлемазл, видно, не такой уж ты и непутёвый. И напугал же ты меня, мальчишка!.. Да, признаюсь, я и в самом деле хотел уж тебя зарезать, но дело приняло такой оборот, что и не пролилась твоя кровь напрасно. Но ты ещё не скоро расстанешься со мной и не так просто». Сборы заняли несколько дней, еврей, который собрался присоединиться ко всем ради поиска невиданных богатств в чужих землях, за это время подыскал человека, которому он доверял, и передал ему временно управление постоялым двором и харчевней на срок в один год, по истечении же этого срока, согласно составленному завещанию, если он тогда бы не вернулся, таверна и гостиница переходили в полное владение этого управляющего. Наконец, наступил день, и все мы ранним утром вступили на борт отплывавшего к неизведанным берегам из Генуи корабля. Я был самым младшим во всей команде, и поскольку я был так юн, служа, соответственно, юнгой, то и относились ко мне по-разному. С одной стороны, молодость моя несколько умиляла этих грубых мужчин, многие из которых вели полу-военный, полу-разбойничий образ жизни, заставляя их проявлять ко мне в известной мере снисхождение. Но было очевидно и желание воспользоваться моей ожидаемой слабостью, в результате чего, как обычно, все тычки и подзатыльники, – плоды утомления от длительной вахты и раздражения от тяжёлой и однообразной работы, которую часто приходится выполнять на корабле, – должны были доставаться подобному мне существу. И всё же приятного было больше, в памяти осталось только оно, верно потому, что в дальнейшем я испытал такие потрясения, которые превзошли всё увиденное и прочувствованное во время этого плавания. Один из нидерландцев, который был из тех, кто более всего расположился ко мне душой, научил меня стрельбе из огнестрельного оружия: пистолетов и аркебузы, что во многом пригодилось мне в дальнейшей жизни и необходимо сейчас. Расходным материалом наших упражнений служили пролетавшие над кораблём морские птицы, преимущественно чайки. Но этот учитель предостерегал меня относительно альбатросов. Почему-то считалось, что убийство этой птицы приносит морякам неудачи. Но альбатросы и не показывались над нашим кораблём… Хотя я и не уверен, просто склад моего ума таков, что я не вполне мог бы отличить крупную чайку от альбатроса, – для меня они все почти одинаковы. Пользы от них нет, а шуму предостаточно! Кроме того, этот опытный человек увеличил мои познания в языках, и я стал довольно хорошо понимать язык его отечества и даже говорить на нём. Люди вокруг были разные: иные внушали отвращение, даже страх, другие – любопытство, третьи – недоумение, но все они вызывали определённые размышления, позволявшие сделать порою глубокие выводы. И это-то и было самым главным. Вот, к примеру, этот немец, Адам Алоиз. Почему-то при близком знакомстве с ним за время путешествия постоянно вспоминалась одна евангельская притча. В ней рассказывалось о том, как один богач устроил пир по случаю чьей-то свадьбы. И на этот пир собралось множество гостей. И вот, когда уже веселье пошло своим чередом, хозяин вдруг заметил среди пришедших человека, одетого в совершенно не праздничную, даже какую-то странную, скорее всего чужеземную одежду. Он потребовал объяснений, но чужеземец отказался что-либо пояснять и всем своим видом только портил празднество. И тогда у хозяина закончилось терпение. Он велел вывести этого человека вон и избить. Так и сделали, и выбросили его прочь из того дома в темноту, где бывают плач и скрежет зубов. И эта притча заставляет так же вспомнить восьмой стих первой главы книги пророка Цфании ( Зефенайи): « В день жатвы Господней накажу согрешающих: не обойду ни князей, ни сыновей царских, ни тех, кто в чужеземные одежды рядится». « Чужеземные одежды» – это, с одной стороны, одежды не того народа, к которому принадлежит облачающийся в них. Но в чужой стране человек, всячески подчёркивающий свою принадлежность к определённому народу, так же подобен чужеземцу на брачном пиру. Он выглядит чужеземцем, хотя и пользуется благами тех народов, которые его окружают, всячески показывая своё превосходство и выражая презрение к местным нравам и обычаям. Его собственный народ, язык, область, где он родился, становятся для него кумиром и заслоняют в нём всё остальное. И такие люди предаются гордыне, сами не замечая того, они гордятся не собой, но своей родиной, племенем, народом, – словом, принадлежностью к какой-либо общности человеческой. Любить Родину хорошо и прекрасно, это одно из самых благородных чувств на земле, но когда это чувство преобладает над любовью к ближнему, к миру, отвлекает от общечеловеческих обязанностей, – то это просто неразумно. Глупо кичиться знатностью, не менее глупо нацией. Ведь в царстве Божьем нет ни господина, ни раба, ни грека, ни еврея. И тот, кто определяет себя чином, должностью, титулом, народностью и прочим, и только этим и через это, падёт в прах пред могуществом Господним, поскольку он превратил для себя эти понятия в своеобразного божка, идола. Вот и этот искатель сокровищ смотрел на всех свысока, взглядом надменным, исполненным убеждения, что прекраснее германских земель нет на Земле, а те, кто говорит на местных наречиях, будто соль земли. Причём, это наверняка не относилось к швейцарцам и поданным императора Священной империи. Да, немцы дали миру много полезного, того же Мартина, о котором так много говорил мой отец, но постоянное самодовольство, с этим связанное, в господине Зонлейтнере выглядело бессмысленно и безобразно. И при этом всё-таки, думая так, я непростительно забывал о том, что ещё совсем недавно мне самому было свойственно почти то же самое. И этот странник, подверженный пьянству и занимающейся чёрной магией, вселял мысли о скорой расплате и воздаянии, да и другие их тех, кто был рядом со мной, были не лучше. Но к себе почему-то всегда люди обращаются лишь в последнюю очередь, видя ошибки и заблуждения других, но забывая о собственных недостатках. Что же относилось ко мне самому, то я тогда не хотел оставаться по-прежнему тем, кем был раньше, не хотел продолжать своих прежних занятий, но желал идти своей дорогой, как мой недавний хозяин или тот же лорд Чиллингтон, внушавшие мне, несмотря на всё, что мне в них не нравилось, благодаря своей самодостаточности, что-то даже похожее на восхищение. Плавание продолжалось. Но скучать мне не приходилось, хотя помощь канонирам в виде чистки пушек не самое приятное занятие, но всё-таки безделье было бы, конечно, гораздо хуже. Через два или три месяца со времени отплытия капитан и Чиллингтон пришли в крайнее беспокойство. Они что-то проверяли, запершись в каюте, с увлечением обсуждая, видимо, подробности предстоящих действий. Ещё через несколько дней вдали появилась узкая, прерывистая во многих местах зелёная полоска. « Земля»! – закричали с площадки Ареса на фок-мачте. Лорд Чиллингтон был полон опасений возможного нападения на нас как со стороны испанцев, так и регулярного английского флота. Очень близко был расположен остров Святой Троицы с фортом святого Фомы на нём. По договору этот остров отходил Британии. Но наш капитан и руководитель не хотели лишний раз подвергать себя опасности, так как при обнаружении нас англичанами из береговой охраны, вероятность, что нам удастся выдать себя за купцов и честных путешественников, была крайне невелика. Но на всякий случай были отданы распоряжения относительно флага и прочего. Хуже обстояло дело с испанцами. По договору они не имели права препятствовать английским судам в открытом море, и при любой попытке нападения англичане должны были расценить это, как пиратство, и дать без предупреждения соответствующий отпор. Более того, об этом бы узнал король Филипп, который, по соглашениям, был обязан казнить своих солдат и моряков уже как предателей и мятежников. Поэтому испанцы старались обходить наши суда и почитали за благо не трогать их. Но уж на суше и вблизи берега испанцы оставались свободны в этом отношении. Британские подданные со своей стороны так же, хоть и на менее стеснительных условиях, должны были соблюдать недавно заключённый мир. И мы, хоть и не считались настоящими британцами, управлялись англичанином, половина команды говорила по-английски, и было бы трудно убедить испанцев в обратном. Однако даже если мы бы и убедили их, что не имеем ничего общего с Англией и её королём, с нами бы немедленно расправились, как с пиратами. Так что появляться в этих местах неопознанному судну было бы величайшей дерзостью, если не легкомыслием. Зато дальше, вверх по течению Ориноко, земли принадлежали Испании и оккупированной ею Португалии лишь по документам, а на самом деле представляли собой редконаселённые дикие леса, где обитали лишь немногочисленные племена туземцев, во многом враждебных к любому белому человеку. В этих местах погиб сэр Уолтер Рэли-младший, в самом конце войны, чьё тело теперь покоилось в кафедральном соборе святого Томаса… Мы старались избегать испанских укреплений и поселений. Пока капитан определялся с широтой и выбирал наиболее верный маршрут для вступления в расчленённое многочисленными рукавами и протоками устье Ориноко, многие на корабле начали вспоминать слышанное ими раньше о плаваниях Рэли в 1595 и 1616 годах. Неудачу Рэли в последнем плавании объясняли дезертирством некоторых его спутников и даже предательством многих из них. Другие же не говорили ничего определённого, но напоминали о недобрых приметах, сопутствовавших Рэли и о многих странных совпадениях. Кто-то высказал предположение о проклятии, наложенном на индейские сокровища. Кто-то вспомнил о походе аргонавтов за золотым руном, тем более что один из кораблей, сопровождавших « Дестини» Рэли, носил название « Ясон». « Это тот самый « Ясон», что был когда-то под командованием молодого Питера Паркуа», – сказал один из моряков, наполовину француз. « То есть Паркера, вы хотели сказать»? – поправил его кто-то. « Уж не того ли Паркера, что подростком служил пажом Николасу Фьюри, капитану собственной стражи её величества Елизаветы? Потом он ещё некоторое время жил в Вирджинии с 1603 года. Говорят, что он был проклят из-за несчастной любви к дочке местного губернатора, и его там укусил огромный паук, после чего с ним что-то пошло не так», – предположил другой моряк. « И вовсе нет, – закричал кто-то из канониров, – с чего бы ему быть капитаном? Тот Питер Паркер, о котором вы говорите, ещё был подмастерьем печатника… А о том, что он ещё и связал свою жизнь с судовождением, я ничего не знаю»… « Не спорьте, господа, – вставил своё слово пожилой нидерландец, – тот Паркер, что ученик типографа, – это Питер, а командир « Язона» – Карл, то есть Чарльз». « Верно, Чарльз Паркер, – подтвердил присоединившийся к разговору новый матрос, – а не родственник ли он Питеру? Я слышал, что у него ещё был дядька в Шотландии». « Да, верно. Но тот был не Чарльз, а Бенджамин», – заявил первый моряк. « Так, значит, это другой его дядька. Мало ли у него дядьёв»? – ответил другой. И я больше ничего не слышал, потому что отвлёкся. Предстояло заняться делами поважнее, чем разговоры про какого-то неизвестного Питера Паркера. Например, подумать о предстоящей нам высадке на незнакомом материке. Немец становился мрачнее и мрачнее с каждым часом. Наконец Чиллингтон вышел из каюты, что бы объявить своё решение команде. До его ушей дошли разговоры о роке и проклятиях, и он грубым окриком приказал их прекратить. Капитан огляделся по сторонам, но вокруг не было видно кораблей, кроме нашего. « Итак, если вы услышите сигнальный залп, сохраняйте спокойствие. При хорошем ветре постарайтесь отойти, просто сделайте вид, что не заметили. Если же это у вас не получится, поднимите флаг, соответствующий флагу приближающегося судна, позвольте им подойти и даже, если потребуется, подняться на борт. Если корабль испанский, то всё переговоры должен вести тот из вас, кто лучше других говорит по-испански. Он и сыграет роль капитана. Вы поняли»? – спросил Чиллингтон. « Да, синьор», – ответил помощник капитана. « Капитан отправится со мной, – добавил Чиллигтон, – я не желаю, что бы со мной провернули то же, что с Рэли его люди. Я не могу вам доверять, и не хочу, что бы вы нас бросили. Капитан останется нашим заложником. Кроме того, я думаю, ему будет самому любопытно взглянуть на прииски». Матросы, в том числе сам капитан, ответили на это согласием. Было решено подождать одну ночь, а наутро подойти ближе к берегу. Так и было сделано. Корабль должен был дожидаться нас возле устья в течение около трёх недель, с него были спущены три шлюпки. Они должны были подняться вверх по реке, до места впадения в оную её притока Карони и свернуть в него. Наступил рассвет. Немец, еврей, капитан и Чиллингтон сели в самую большую из лодок. Я ухватился за канат и устремился следом, к некоторому удивлению находившихся на судне. Я оставил их приписывать мой поступок внезапно обуявшей меня жадности, но мне вовсе не хотелось провести целых три недели в мучительном ожидании. Слишком долго я выжидал и терпел, что бы оставаться в стороне от занимательных происшествий и удивительных открытий, которые, несомненно, ожидали путешественников. В рассветном тумане кто-то помянул некстати некоего Лоренса Кеймиса, спутника Рэли, покончившего с собой два года назад в этих водах. Именно он допустил, как говорили, гибель его сына. Но Чиллингтон приказал всем верить в удачный исход задуманного. Если бы этот приказ можно было исполнить так же легко, как остальные! Мы достигли берега и продолжили путь по длинной и извилистой, как змея, водяной дороге. Море скрылось от нас. Слева и справа показались вначале песчаные пологие берега, а затем они сменились крутыми обрывами, за которыми виднелись высокие деревья. Огромные валуны, сквозь трещины в которых пробивались причудливые растения, во множестве валялась у воды и даже частично в ней. Река была относительно спокойна, но всё же течение было довольно бурным, лодки постоянно относило назад, и приходилось усиленно грести, что бы двигаться в правильном направлении. Капитан и Чиллингтон наравне с остальными взялись за вёсла. Впрочем, иногда наш путеводитель всё же отрывался от них и обращался к заветному пакету, где находились карта и записки его товарища, сложившего голову в прибрежном трактире. Я полагал, что довольно скоро из-за порогов нам придётся продвигаться по суше. Но это было бы ещё более затруднительно, так как всё вокруг реки терялось в переплетении густых зарослей. Так прошёл целый день, а с наступлением ночи лодки выволокли на берег, что бы их не унесло течением, и разбили небольшой лагерь на той части берега, где это было единственно возможным. Пальмы, вьюны-плющи и прочее – всё это не слишком впечатляло меня, поскольку я уже достаточно насмотрелся на них ещё тогда, на острове. Над головой ярко и таинственно сияли звёзды. Не спал почти никто. Половина людей охраняла лодки с мушкетами и аркебузами, а другая просто расположилась, как попало, на узкой береговой полоске. Все были словно чужие друг другу, разговаривать было не о чем. И, предоставленный самому себе, я обнаружил, что меня вновь посещают навязчивые мысли о Ральфе и о тех, кто навсегда должен был остаться в морских глубинах. Не до сна было нам ещё и потому, что сотни крылатых летающих кровососущих насекомых носилось в воздухе, причиняя множественные неприятности тем, кого привело сюда странное предопределение. Да, название корабля Рэли было поистине вещим. У меня уже тогда появились сомнения относительно того, удастся ли нам обнаружить то, что ещё совсем недавно не удалось сэру Уолтеру. Утром Чиллингтон объявил, что Маноа расположено вовсе не на реке Мараньон, как полагали когда-то испанцы, а, согласно имевшимся у него записям и планам, южнее Ориноко, именно там, в горах, находятся залежи золота и, возможно, дорогих камней: алмазов и изумрудов. Наутро путь продолжился. Пред нами явилось поселение местных жителей, и я впервые на самом деле увидел по-настоящему тех, кого неправильно зовут индейцами. Дома были расположены вокруг обширного пространства, очищенного от деревьев, и выглядели так, что напомнили мне прежде существовавшие в нашей славной столице театры. Странные это были постройки, без четвёртой стены, а окна в остальных были столь широкими и не имели ставен, так что все эти хижины имели вид не жилищ, а скорее парковых беседок. Да и не удивительно, при таком зное, в котором проводят всю свою жизнь туземцы, толстые, сохраняющие тепло стены просто ни к чему. Внутри этих домов были подвешены за оба конца и натянуты большие сети из какого-то растительного волокна, заменявшие обитателям кровати и стулья. Хотя мы явились и довольно рано, индейцы будто были готовы к нашему появлению, как если бы знали о нём заранее. Впереди, сложив руки на своей могучей груди, стоял глава этого селения, их вождь, говоря по-местному, кассик. Он поднял вверх правую руку и обратился к нам. Тогда я ещё совсем не разбирался в местных языках и ничего из того не понял. Вперёд, заставив нас подвинуться, вышел человек, напоминавший собой метиса и, если меня в очередной раз не подводит память, носивший фамилию Родес, рекомендованный в своё время Чиллингтоном всем остальным, как знаток местных наречий. От него мы узнали, что кассик спросил их, зачем они прошли, и просит как можно скорее убраться. Несколько воинов с одними перьями на голове и ещё кое-где, вооружённые палицами и булавами с угрюмым видом приблизились к нам. Взгляды, брошенные ими в нашу сторону, были явно враждебными. « Он говорит, – сказал Родес, – что они будут сражаться с нами до конца, но нам не удастся поработить их детей, и они всё же готовы отстаивать свою свободу. Они и так дали бледнолицым достаточно зерна и маниока». « Вождь, верно, считает, что перед ним испанские войска? Передай ему, друг, что мы вовсе не те белые, за каких они приняли нас. Что мы друзья и не хотим иметь ничего общего с теми из белых, кто мнит себя хозяевами этих мест. Мы пришли с миром», – заявил Чиллингтон. Родес передал его слова. Выражение лиц мужчин несколько изменилось, однако женщины и дети, стоявшие где-то вдали, продолжали смотреть на нас испуганно. Посреди площадки торчал огромный деревянный крест, видно, установленный недавно стараниями испанских властей, несмотря на это, вид у деревни в целом был каким-то чересчур языческим. « Я христианин, как и вы, и я желаю вам одного лишь блага»! – заявил Чиллингтон. Вождь спросил тогда через переводчика: « Вы, видно, люди Гуотерра Рола. Он был здесь за два цветения заветного дерева». Потом я понял, что то растение цветёт лишь раз в году. А Гуотерр Ролл – несомненно, было искажённым произнесением слов « Уолтер Рэли». « Да, мы одной с ним крови. Но Гуотерр Рол больше не покажется здесь, он убит своим вождём, великим правителем Востока, что правит далеко за морем», – пояснил Чиллигтон. Кассик загадочно покачал головой. « Чего вы хотите»? – вновь произнёс он. « Узнать, далеко ли до устья Карони. И мы бы ещё хотели, что бы кто-нибудь из вас сопроводил наши лодки, указывая путь», – признался Чиллингтон. « Странные вы люди, – усмехнулся вождь, – всё что-то ищете там, где сами плохо разбираетесь. Может быть, а, быть может, и нет. Кто-то проводит вас, но не до самого впадения Карони в Ориноко, и он оставит вас в любое время, когда сам того пожелает. Вы же не из тех белых, что хотят приказывать нам, как вы сказали»? « Да, это – правда, – подтвердил Чиллингтон, – вы вольный народ, и испанцы не вправе вам приказывать. Но у нас свои дела, и мы не сможем защитить вас. Но я надеюсь, что нашей дружбе это не помешает». Переводчик передал его слова. И в подтверждение слов Чиллингтона из шлюпки была выгружена куча подарков: всяческие стеклянные и медные украшения, две бочки с ромом. Индейцы довольно посматривали на всё это. Наступила тишина. Немец глядел на такое расходование спиртного с нескрываемым сожалением, всхлипывая тихонько и облизываясь, но капитан пресёк его недовольство, успокоил его и заверил, что когда дело дойдёт до работы, он получит всё необходимое. Рома у нас, по его словам, было ещё предостаточно. Немец склонил голову и отошёл в сторону. Вождь позвал кого-то, и из одной хижины, крытой пальмовыми листьями, вышел совершенно обнажённый мускулистый гигант с кожей цвета эбенового дерева. Круглая голова его поросла мелким курчавым жёстким волосом, а зубы и глаза сверкали каким-то злорадным блеском. В ушах у него красовалось несколько серёг самой причудливой формы, и единственным, что было на нём надето, был высоко сидевший широкий кожаный пояс с длинным ножом за ним. И снасть его, то есть прибор, и вся стать, весь облик свидетельствовали о том, что он, вероятнее всего, принадлежал к уроженцам западного побережья Африки, но никак не восточного берега Америки. « Откуда здесь этот негр»? – изумился Чиллингтон. « Это Квис, – сказал вождь, – он будет вашим проводником. Кожа его черна, но внутри он чист, и в словах его нет лжи. Он будет вашим другом, если вы, конечно, не обидите его». « Конечно, – заявил Чиллингтон, – к чему нам его обижать. Итак, Квис, ты знаешь, где находятся Карони и гора, откуда та берёт своё начало? Отведёшь нас туда»? « Да, – ответил открытый и огромный чёрный человек, положив на сердце ладонь, – только зачем вам туда плыть? Там враги». « Это наше дело. С ними мы разберёмся сами. Мы ищем то, что нужно лишь белым людям», – сказал Чиллингтон. « Вы странные, как и все белые, – протянул Квис добродушно и насмешливо, – но вы мне нравитесь больше, чем другие». Он устроился на носу одной из лодок, и вскоре мы покинули деревню. Как выяснилось, наш дикарь, который ещё к тому же немного говорил по-испански, действительно родился в Африке, где обосновались португальские работорговцы. В молодости он был захвачен ими в рабство, разлучён с родителями и доставлен в Новый Свет для работы на плантациях, но ему как-то удалось разбить свои цепи и бежать, а может быть, он вернул себе свободу в результате кораблекрушения. И вот отделавшись от своих хозяев, испанцев с португальцами, он присоединился к одному из местных племён, в котором живёт уже больше десяти лет. Иначе говоря, он был так называемым мароном, то есть беглым негром американских лесов. Ему было за что недолюбливать белых, но в нашем присутствии он хоть и держался подчёркнуто независимо и с презрением к нам и нашим обычаям, но всё же без заметной враждебности. На поясе, корме ножа, у него висел ещё маленький мешочек, из которого он постоянно вынимал какие-то сушёные листья и постоянно их жевал. Команда вновь прилежно заработала вёслами, а кое-то даже запел в такт их ударов по воде: « Туман укрыл деревья на равнине, Вздымает ветер тёмных волн поток. Поблекли краски, яркие доныне, Свежее стал вечерний холодок. Забили барабаны, и поспешно Смолк птичий гам у крепостного рва. Я вспомнил пир, когда по лютне нежной Атласные скользили рукава. Как зелены те рукава! Я небо за хозяйку их молю. Коль нашептала ей молва, Придёт пусть, зная как её люблю. В твоих зеленых рукавах Ключ счастья моего, Останься сердца золотом И радостью его! Прощай любовь моя, прощай, Будь беспечальна и свежа, Моя прекрасная, как май, В зеленом платье госпожа»! Но чужая и неизведанная река была вовсе не тем, чем являлась более привычная для некоторых из нас Темза, и дремать, плывя по ней, было опаснее для жизни. Скоро мы убедились, сколько опасностей таят в себе и она сама, и её окрестности. Деревья, свесив длинные ветви, замерли, наклонившись над мутными водами. Странный туман временами окутывал всё вокруг. Иногда же небо очищалось, туман пропадал, и вновь над нами сияли солнечные лучи « Кстати, – обратился к Квису Чиллингтон по-испански, – мне так никто и не ответил на мой вопрос. Сколько же времени, если ты знаешь, приблизительно до нужного нам места»? « До реки Карони? – проговорил, не оборачиваясь, исполин, – туда плыть столько же дней, сколько пальцев на обеих руках, один и ещё один». « Он хочет сказать, что до устья дюжина дней», – пояснил Родес. Моряки шёпотом переговаривались, с недовольством поглядывая на лоснящуюся спину негра. « Я бывал в разных местах Земли, – сказал один из них, – в Дарьене, у острова Занзибар, много где по ту и по эту сторону океана. Но клянусь спасением души, что в первый раз вижу такого самоуверенного и наглого черномазого». « Он многое пережил и перенёс. И у него нет совсем страха или уважения перед белыми», – добавил другой. На счастье, правда недолгое, обоих, разговор вёлся по-английски, и наш проводник ничего из сказанного не понял. На второй день после нашего отплытия из индейской деревни местность стала более разнообразной, к густоте листвы добавилось многообразие необычайно ярких и невероятно крупных цветов. Но эта красота почти никого не порадовала. Дело в том, что эти цветы стали причиной несчастья, постигшего нашего спутника Пьетро, генуэзца. Он был первой жертвой нашего похода. Мрачные опасения сбывались, эти края, действительно, несли смерть всякому незваному пришельцу. От цветов, пунцово-красных, золотисто-жёлтых, тёмно-фиолетовых, как тени под глазами человека, смолоду предававшегося вредным излишествам, на несколько десятков ярдов вокруг разносился странный аромат. Цветы были настолько пахучи, что многие из нас обрели лёгкое головокружение. И тогда-то у нашего Пьетро началось то, что именуется « сенной лихорадкой». Глаза его стали слезиться, нос распух, он закашлялся, и дыхание его затруднилось. Всё лицо его стало каким-то бледным, на щеках и на веках выступили багровые пятна, он бросил вёсла и вдруг начал раскачиваться. Глаза его были плотно закрыты. Сначала он что-то бормотал по-итальянски, вроде бы жаловался на то, что ослеп. Потом вновь, когда его на короткое время отпустило удушье, он бросил несколько нечленораздельных восклицаний, смешенных с проклятиями. Как рыба, выброшенная на берег, он ловил ртом воздух. Вначале задыхающийся Пьетро ещё держался, но затем голова его упала на колени, а сам он стал заваливаться на дно шлюпки. Приходилось вновь усаживать его, что было нелегко, так как отвлекало гребущих от их занятия. Вскоре среди команды стало усиливаться раздражение. « Это пыльца, – сказал кто-то, – она попала ему в нос». Доброжелатели предложили ему промыть нос и рот. Он полез под одежду в поисках фляги, но вновь чувства изменили ему. Сидящие рядом кое-как помогли ему. Он хлебнул воды и пропустил её через нос, но затем вновь закашлялся, как поперхнувшийся. Пьетро громко хрипел и сопел к большому неудовольствию окружающих. А мне всё это напоминало муки шута, у которого был такой недуг. Такие приступы были у него часто. Несколько раз, точно, были, как я мог судить по времени, что мы провели с ним на острове. Но одно дело – жалкий юный шут, а другое – зрелый и крепкий мужчина! Подумать только, в таком жалком положении он оказался, и всего лишь из-за пыльцы! Страдания Пьетро были невыносимыми, большинство же просто стремилось к тому, что бы это всё кончилось, и ожидало случая избавиться если не от недуга Пьетро, то тогда уже от него самого. Наконец Чиллингтон отдал распоряжение, и двое искателей удачи обхватили Пьетро с обеих сторон, а один из них вложил ему в ухо ствол пистолета. Раздался короткий и глухой хлопок выстрела. Тонкая струйка дыма пронеслась над рекой. Теперь голова и плечи Пьетро уже перевешивались через борт. Ещё мгновение, и мы избавились от трупа. Кому-то это могло показаться жестокостью, но, вероятнее всего, окружавшие меня люди руководствовались одной лишь необходимостью. Упрекнуть их не в чем. Но нелепая гибель совершенно чужого человека от рук ближайших спутников потрясла меня, так как заставила вновь вспомнить о кончине шута и Саймона. Я содрогнулся, в грудь, как раз под тем местом, где в мешочке висели шутовские очки, кольнуло. Всё это заставило меня отвернуться, но испуганные крики и возгласы, раздавшиеся за моей спиной, вновь вынудили меня обратиться к тому, что сделалось с бедным Пьетро. Когда истекающее кровью, но уже мёртвое тело вошло в девственные воды Ориноко, заставив её, сильную и своенравную, покраснеть, как леди Честер перед объездом Ковентри, выбив из мутноватой речной глади лучи жемчужных струй, в ответ, будто воплощение безобразия, совершённого здесь, отражение внутренней сущности многих, кто только что совершил это неприятное и неизбежное дело, из пучин явилось на свет чешуйчатое чудовище с оскаленной зубастой пастью, чья кожа напоминала старую древесную кору. Пасть на вытянутой и слегка плоской морде широко распахнулась и сомкнулась, как капкан, зажимая то, что мгновение назад было Пьетро. Это был не кто иной как крокодил, именуемый местными кайманом и аллигатором. Он решительно забил хвостом, приступая к своей жуткой кровавой трапезе. Все мы поспешно налегли на вёсла, и шлюпка помчала нас прочь от ужасного обитателя реки. Теперь мы знали, какую опасность таят в себе эти воды. Квис, уже давно наблюдавший за этим происшествием, громко захохотал, промолвил что-то на незнакомом нам языке и загнул один палец, после чего вновь повернулся по направлению движения. Так мы плыли около трёх дней, на пути нам попадались кое-какие деревушки с весьма приветливым местным населением. Он, конечно, иногда пугались при первом нашем приближении к ним, но едва постигнув рассудком, что мы совершенно иные белые, чем испанцы и португальцы, и получив подарки, изменяли своё отношение к нам на противоположное. Но со временем деревень становилось всё реже и реже, а приветливости жителей в них так же поубавилось. Всё это порядком испортило самочувствие и настроение команды, и только наш чёрный проводник оставался невозмутим. Что было у него на уме, понять было, конечно, нельзя. Но всё, что творилось с нами, начинало вызывать всё более и более весомые опасения. И вот прошли эти двенадцать дней. Мы достигли устья Карони. От большой реки на юг отходила другая, поменьше, ещё достаточно широкая возле устья, но затем стремительно сужавшаяся. Плыть по ней стало ещё тяжелее из-за бурного течения, которое было сильнее в два раза, чем на Ориноко. В одном месте мы высадились на берег, немец, предварительно приняв внутрь все нужные средства, приступил к работе, но скоро заявил, что ничего хорошего пока не обнаружил. По его словам, здесь не было золота, а лишь один пустой камень. Дрянная порода, однако, не вызвала большого разочарования Чиллингтона и остальных, так как по карте залежи находились дальше. Нужно было только добраться до верховья этой слишком стремительной речки. Снова пришлось тащить лодки на руках. От этого кожа на ладонях у некоторых полопалась, образовав обширные, труднозаживающие язвы. Влажность и теплота разъедали кожу, вызывая её раздражение. Несколько человек наступило на змей, свалилось в воду и утонуло, было укушено какими-то жуками или пауками и скончалось за несколько часов. А негр лишь каждый раз загибал пальцы один за другим. Чиллингтон спросил, зачем он это делает. И получил странный ответ: « Истинную сущность в себе открывают лишь те, кто не боится смерти. Здесь вы найдёте лишь смерть. Счёт уже начат». Чиллингтон воскликнул: « Я не понимаю твоих слов. Но тебя, как будто радуют наши потери! Смотри же, если ты обманешь нас, то я»… « Я же сказал вам, что бы вы не обижали меня. И вы должны хранить своё слово, так как хранит его мой новый народ, и как хранили его мои предки», – заметил Квис таинственно. Лорду пришлось смириться. Мы вновь отправились в далёкий и полный препятствий путь. Пороги вызывали сильное возмущение всех нас. Время затягивалось, а до искомой цели, было очень далеко. Чиллингтон с капитаном запретили команде пробовать что-либо на вкус из местных плодов, боясь отравления, поэтому мы ограничивались заготовленной ранее пищей: галетами, сушёным мясом и прочим, чем можно запастись в порту и сохранить неиспорченным в длительном плавании. На третий день после вхождения в устье Карони, как и прежде, изрядно измученные и порядком уставшие люди устроили ночлег. Это был последний раз, когда я мог спокойно спать, за время моего путешествия с Чиллингтоном и его людьми. Наутро вдруг обнаружилось, что у нас пропала одна из лодок, а заодно и наш темнокожий и не принуждённый заботиться об одежде проводник. Его поступок для многих был неприятен, но не стал неожиданностью, ведь одним из условий Квиса было предоставление ему полной свободы и возможности в любое время покинуть нас. Но вот шлюпка… Даже в качестве компенсации за труды это было немного нечестно. Чиллингтон немало рассердился: разве не достаточно подарков было отдано в пользу этого племени, что бы купить тем самым хотя бы ненадолго верность одного из его членов? Это обстоятельство и угрюмость многих его спутников сильно огорчило Чиллингтона. Дурные предчувствия, которые так часто стали посещать нас в те времена начинали подтверждаться одно за другим. Даже не найденные сокровища, а сама возможность их найти будоражила людей сильнее магического эликсира. По мере нашего продвижения вперёд усиливалось и взаимное недоверие, появлялись многочисленные подозрения друг друга в самом ужасном, на что только способен человек. Река стала слишком узкой, вся она в тех местах была заполнена плавнями и камнями, а сверху, превращая русло в некую крытую галерею, свешивались густо переплетённые ветви деревьев, росших на обоих берегах. Вскоре Чиллингтон объявил, что дальше лодки будут бесполезны, и путь придётся продолжить уже теперь исключительно по суше. И снова в ход пустились палаши и тесаки. Мы прорубались через лес, переступая через поваленные стволы и коряги, и лишь с большим трудом нам удавалось отыскивать свободные участки для последующих привалов. А по ночам нас посещали странные сны и пугающие видения. Постелив под голову кусок парусины и проверив пару пистолетов, которые я получил, как и некоторые другие, по указанию Чиллингтона, я пытался заснуть на мягком, как перина, растительном покрове. Но сны были тревожны, хотя видения и представали взору с невиданным прежде великолепием. Я видел себя лежащим на роскошной двуспальной кровати в просторной комнате с большими застеклёнными окнами. Вся обстановка была вроде как мне знакомой, хотя я представить себе не мог, где видел прежде всё происходящее со мной. И всё же то, что окружало меня, не казалось мне совершенно чужим. Что-то внутри меня подсказывало, что я нахожусь в Лондоне. И то, что можно было увидеть за окном, не вставая с кровати, подтверждало это. Я ощутил чьё-то прикосновение. Оно было неожиданным и неприятным, но точно не грубым. От толчка я вроде как окончательно пробудился и повернулся к источнику беспокойства. На белоснежных простынях бок о бок со мной расположился во весь свой рост молодой мужчина с правильными чертами лица, небольшими завитыми усами и бородкой. Я сразу узнал его, хотя видел всего один раз и то издалека. Но что он делал здесь, в моей кровати? Или же, вернее, почему я находился в его постели? Соображалось плохо. Мужчина присел, потянулся и тоскливо зевнул. Затем он медленно поднялся, заставив меня испытать некоторое смущение от вида, в котором он находился, и, расправляя плечи, подошёл к окну, будто приветствуя начавшееся утро. Эта персона могла, конечно, вызвать во мне жгучее отвращение. Виной тому были и обстоятельства нашей встречи, и ещё что-то, что я затруднялся объяснить. Но всё же, сколь не было в нём противного, выглядел он вполне терпимо. Не оборачиваясь ко мне, он произнёс: « Вот и новый день, друг мой. Я вновь полон сил и замыслов. Вновь приходит время вершить судьбу страны и, возможно, даже мира! Не так ли, Чарли»! « Почему он называет меня « Чарли»»? – вдруг подумал я. Но вместо этого что-то помимо моей воли произнесло за меня: « Вершить судьбу страны? Не рано ли»? Важная персона откликнулась: « Рановато, ты прав. Но наступит час, и тогда»… « Ты забываешь обо мне, друг мой, – крикнул я, сам не зная, зачем, – прав у меня больше. И если что-то зависит, то от нас двоих. Помни своё место! И не забывай, что пока у власти мой отец, тебе не стоит сильно обольщаться». « Мой отец»? Неужели? Значит я – уже не я. Чарли? Я сосредоточился на внутренних ощущениях, затем осмотрел себя. Выглядел я и чувствовал так, как если бы был старше на два-три года. Я схватился за голову и выдернул оттуда волосок. Тот был не рыжим. Я уж было хотел встать и поискать зеркало, как в комнату вошло несколько слуг. Отвлечённый вошедшими, я уже не мог следить за собеседником, который по-прежнему, не меняя положения, стоял у окна и оглядывал происходящее с каким-то пренебрежением. Слуги выстроились передо мной один за другим и, низко склоняясь перед ложем, стали передавать друг другу разные предметы одежды. С их помощью я оделся. Самым нелепым было то, что они при этом, приветствуя меня, называли Высочеством. Так значит я – принц Уэльский Чарльз?! А всё, что я до этого помнил о себе, лишь сон, мираж, наваждение? Но если я видел его тогда, во время представления « Отелло», то не мог же я видеть самого себя? « Джекил ли я Меридью или Чарльз Стюарт на самом-то деле, – вот что интересно», – подумал я и несколько перепугался. Тем временем в широко распахнутые двери спальни, прихрамывая, тяжёлой походкой вошёл… Король Англии и Шотландии Иаков! Бред, невероятный бред ворвался в моё сознание, как я тогда понял. Слуги вышли. Иаков, за которым следовала его жена, приблизился к кровати и поприветствовал меня… Как своего сына. Я несколько оторопел, но потом справился с собой и ответил на приветствия весьма учтиво. Прежнему Меридью всё это пришлось бы по душе, но я уже не был тем глупым мальчиком, который думал лишь о славе и почестях. После сдержанных пожеланий доброго утра, за которыми последовал поцелуй и материнские ласки королевы в отношении меня, Иаков обратился прямо к стоящему у окна джентльмену. « Для меня уже не новость, Джордж Вилерс, что я застаю вас здесь. Но вы слишком долго испытываете моё терпение. Ваше поведение омерзительно! После того, как я закончу с колдунами и изменниками, я обязательно возьмусь за всяких извращенцев. Какой скверный пример для нашего юношества. С какой бы радостью я истребил бы всю эту непотребность, если бы это было возможно. А начал бы с вас», – крикнул он сердито. « Ваше величество»?! – произнёс мистер Вилерс, не забыв об изящном поклоне. На лице у него появилась гаденькая лицемерная улыбка. « Да, ваше сиятельство, – отвечал разгневанный король, – имея существенный повод, я давно бы лишил вас всех чинов и званий, которые вы, злоупотребляя моим благоволением к вам, так опрометчиво себе присвоили, а заодно и головы. Что я вижу вместо благодарности? Мне кажется, что ваши дурные намерения и распутство лишком далеко заходят». « Все это, – всего лишь клевета завистников и недоброжелателей, ваше величество», – заметил осторожно герцог. « Клевета? Что же, любезный Джордж, я не должен верить своим глазам? Какая же это клевета, если вы, если говорить откровенно, спите с моим сыном»? – нахмурился король. « Вы знаете лучше, чем я, насколько государственные дела противоречат порой прямым родительским обязанностям. И учитывая в каком положении оказался ваш сын после смерти старшего брата, я смог окружить его дружбой и возможно, любовью», – ответил Бекингем. « Ах, так вы называете это любовью», – завопил в бешенстве король, всегда казавшийся мне до этого образцом терпения и хладнокровия. « Вы гневаетесь, повелитель, следовательно, вы не правы. Уверяю вас, принцу будет тяжело без меня. Вы же не хотите сделать несчастным своего сына? Будьте великодушны»! – воскликнул герцог. « Как я хотел бы забыть это! Я вовсе не желаю, что б этот давний позор покинул пределы двора. С меня довольно истории с изумрудными серёжками, якобы подаренными мной Люси Бедфорд, которая так огорчила мою милую Энн», – промолвил король. Королева тяжко вздохнула. « Если у меня что-то и было с крошкой Люси, – смущённо продолжил король, – так это не должно мешать делу управления государством. А вы всё же злостный льстец и неисправимый развратник, сэр Джордж»! « Что ж, если вы так алчете моей смерти, ваша жизнь в моих руках, – произнёс герцог и склонил перед королём колени, – можете сейчас же приказать меня казнить. Удивляюсь, что вы не сделали этого раньше». « Случаем вы обязаны такому возвышению. Да, в уме и прочем вам не отказать. Но я не девица, что бы поддаться вашему обаянию, и не неопытный в вопросах половой любви юноша, который может по незнанию стремиться к другу с тем же пылом, что и к молодой прелестнице. Я искушённый и мудрый человек. Господь просветил меня, и я знаю, что есть справедливость, а что – милость. Да, я знаю, что вы в первую очередь заботитесь о себе, и что это порой ставит под угрозу благополучие страны и правильное действие её правительства. Но всё же все ваши плутни и козни ещё не наносили нашей державе и лично мне непоправимого ущерба. Даже после того суда, когда вас обвиняли в военных неудачах, я предпочёл, что бы вы избежали наказания. Теперь я сожалею, что не отдал вас в руки палача, а вместо вас отправился на плаху сэр Уолтер Рэли. Но знаете, почему я предпочёл сохранить вашу жизнь и положение и ограничился лишь смещением вас с поста лорда-адмирала»? « Да, почему же ваше величество»? – спросил ехидно герцог. « Потому что, вы верны мне. И я верил в вас, а явных признаков измены на вас нет. Вы, как я считал когда-то, преданы мне лично, всей душой. И хоть не всегда ваша деятельность идёт на благо государства, и иногда мне просто мучительно больно за мою бедную Англию, что в деле её правления участвует такой низкий и недостойный человек, но вы, по крайней мере, не предатель. Когда я занял английский престол, то я был совершенно одинок, повсюду меня окружали люди ненадёжные. Но вот я встретил вас, умного, расчётливого дворянина, пусть и далёкого от двора, и вы сразу доказали мне свою преданность, тем способом, каким добился покойный Рэли милостей от прежней королевы. Я решил вас испытать, узнал ваши дурные стороны, но всё надеялся, что недостатки спадут с вас, как гнилая шелуха, а добродетели воссияют на благо и мне и обоим королевствам. Но я ошибся, жестоко ошибся. Почёт и слава, коими я окружил вас, не пошли вам на пользу. Вы стали только хуже. Но всё же я ещё верю в то, что если мне будет угрожать смертельная опасность, вы первый кинетесь ценой своей жизни заслонить меня от пули или кинжала. Выбирать не приходится. Лучше уж терпеть негодяя вроде вас, чем слишком смелого и порядочного человека, который, как бы он тебе не нравился, тайный сторонник Тюдоров и желает совсем противоположного, чем благо династии Стюартов. А если не я, не мой сын, то кто же тогда достоин управлять этой страной? Как вам известно, Тюдоры кончились вместе с Бесс, с этой Глорианой наших поэтов. Лучше смердящий пёс, который прикроет тебя от удара, чем рыцарь без страха и упрёка, но преследующий свои цели, которых стремится достичь любыми средствами. Лучше враг, которого знаешь, чем друг, которого не знаешь. Вот почему я ещё терплю вас у своих ног, сэр Бекингем. Но есть черты, за которые лучше не переступать. И я ума не приложу, что мне с вами делать… Да, я так и сказал: « У Христа был апостол Иоанн, а у меня – лорд Вилерс». Потому что Иоанн был верен Спасителю до конца, присутствовал во время Его крестной казни и сопереживал ему. Иоанн поведал миру о его последней судьбе. Только ему было доверено это откровение. Хотя до того, как стать учеником, Иоанн не отличался примерным поведением, был вспыльчив, за что он и его братья и получили прозвище: « Сыны Громовые». Но от гневливости он избавился, пойдя верным путём, при помощи Учителя. И он помнил, что ученик не может быть выше Учителя. Помнил своё место. А место его было у Христа. Потому и жил, как у Него же за пазухой. И даже получил указание утешить мать Марию после утраты первенца. Господь наш доверил ему своих мать и жену в самый трудный для судеб человечества миг. Но я не всеведущ, и я не могу знать, насколько вы Иоанн. Мне вы больше напоминаете Иуду Искариота. Но даже его Христос простил и позволил целовать себя после предательства. А я не Бог. Я всего лишь грешный человек, даже и поставленный над другими волей Божьей, и простить предательства не могу. Но ведь вы меня ещё не предали! Не получили тридцать сребреников за мою кровь! Вам их никто не предложил. Да вы бы и не взяли. Просто это вам пока не выгодно. Это и удерживает карающий меч над вашей безнравственной головой. Помните об этом, герцог. Между нами нет и не могло быть ничего общего. Но иногда я пытаюсь увидеть в вас, пусть и тщетно, верного друга, надёжного человека, крепкую опору трона. А что касается моего сына, то ему уже восемнадцать лет. Пора и женить его. Это отвлечёт его от противоестественных наслаждений и развернёт в нужную сторону. А вы герцог, можете отправиться в собственное имение. Приступите, наконец, к исполнению супружеских и прочих семейных обязанностей. Я вам подыскал прекрасную жену, разве вы успели забыть обстоятельства своей женитьбы и то, как я её устроил? Вот и не заставляйте её страдать одну дома». « Что ж, ваше величество, это следует расценивать, как опалу»? – спросил Вилерс. « А ты как думаешь, сынок»? – обратился Иаков ко мне. Я не знал, что ответить. Но слова снова пришли откуда-то без моей воли. « Прошу тебя, отец, давай оставим пока это. Дай возможность герцогу исправиться». « Ради тебя в очередной раз, – промолвил Иаков, – но не защищай его. Какой позор, и что мне делать? Какую же змею, однако, я пригрел у себя на груди! Хорошо, Чарли, можешь заняться пока своими делами, а потом я жду тебя к завтраку. К сожалению, я не так часто, как мне хотелось бы, вижусь с тобой. Всё дела. Но ведь и ты больше не ребёнок. Я предложил бы тебе отправиться с нами в Теобальдс». « Нет, благодарю, батюшка и матушка, езжайте сами», – сказал зачем-то я. « Нет, что ни говори, а жениться Чарли нужно», – заметила мужу, выходя, королева. « Ступайте прочь, герцог, из этой комнаты, – сказал напоследок Иаков, – и оденьтесь уже. Хватит торчать передо мной в чрезмерно натуральном виде. Следовало бы вам сделать это гораздо раньше»! Он бросил ещё один недовольный взгляд на нас с Бекингемом и скрылся в обществе супруги. Природа может порой зло над нами подшутить, и шутки её далеко превосходят остроумие всех известных в мире шутников прошлого и настоящего, в том числе и славного королевского шута Арчибальда Амстронга, и то, что со мной произошло, поразило и своей нелепостью и, в то же время, значительностью. Я вовсе не хотел лицом к лицу столкнуться с тем, кого, как и отца, обманул относительно собственной персоны. И вот он, наш правитель, только что глядел на меня и говорил со мной, совершенно не подозревая, что говорит с бывшим хористом, игравшим когда-то «Отелло» и получившим за то кинжал. И я был свидетелем его гневного обличения, впрочем, направленного не на меня, а на своего главного министра, но ведь и ко мне можно было отнести всё это до последнего слова! Куда было деваться от стыда и позора? « Что будет теперь со мной? – думал я, – ведь если король узнает, что я вовсе не его сын, он сочтёт меня самозванцем и потребует объяснений, спросит, конечно, где в таком случае настоящий принц Чарльз. И что мне на это ответить? А потом меня казнят сурово и мучительно, как за государственную измену». Я вскочил с кровати и бросился к дверям, собираясь во что бы то ни стало покинуть Уайтхолл, в котором я, неизвестным даже для себя образом, оказался, не обращая внимания на медленно одевавшегося с самодовольным и независимым видом возле сундука, стоявшего у стены, герцога. В коридоре толпились уже различные люди, и все они так же назвали меня высочеством, а некоторые даже попытались передать свои просьбы моему мнимому отцу. « Нет, господа, прошу вас, оставьте это, я не вполне тот, за кого вы меня принимаете», – сказал я, как можно учтиво. « Вашему высочеству нездоровится»? – спросил меня один из чиновников. « Да, да, и в большей степени, чем вы это себе представляете, и не высочеству, поймите меня, я не могу вам пока назвать моё имя, но во время моего пребывания здесь, клянусь, у меня не было каких-либо преступных намерений относительно короля или его сына. Учтите это! И всё, что мне надо, так это незамедлительно покинуть дворец. Не спрашивайте меня ни о чём, если вы – человек и христианин. Мне нечего вам дать, хотя я то же человек чести и джентльмен. Прошу вас, помогите мне. Я полагаю, что должен сменить платье, так как немедленно буду опознан стражей, как вор и заговорщик, хотя не являюсь ни тем, ни другим. Едва мне удастся выбраться отсюда, я сразу же воспользуюсь либо лодкой, либо экипажем, который вы, верно, любезно согласитесь мне предоставить, как простому смертному, попавшему в беду. Всё это я обещаю отослать обратно, едва окажусь в безопасном месте. Я не хотел бы вводить его величество в напрасный грех пролития невинной крови, и на моём месте вы были, уверяю вас, так же сильно перепуганы, оказавшись в таком положении. Если вы честный человек и англичанин, спасите меня, мои здоровье и жизнь в опасности», – взмолился я. Придворный, так же немало изумленный моим видом и состоянием, был растерян. Я и сам был готов заплакать, слишком я был тогда растроган и расстроен. « Хорошо, сэр, я окажу вам эту услугу, коль вы уж собрались бежать. Но вам нечего уже опасаться в ближайшее время, король с женой скоро покинет дворец и направится в загородную резиденцию, так что вы будете совершенно свободны. Я понимаю вас и готов устроить всё, что вы пожелаете, но считаю своим долгом известить об этом вашего отца», – заявил он. « Не беспокойтесь. Я полагаю, что вы всё же не имеете чести его знать. Но неужели вы меня узнали? Вы не можете быть знакомы лично со мной, так почему же вы говорите так уверенно о моём отце», – возразил я. Непонимающий придворный произнёс: « Ошибаетесь, мне хорошо известен ваш отец, и надо полагать, ваше»… « Называйте меня по имени, коль вам уж известен и мой отец, и я», – остановил его я. « Хорошо, сэр Чарльз», – ответил он. Я рассмеялся. « Нет, вы не знаете ни меня, ни отца. Я вовсе не Чарльз, а Джезикил. Но всё же, умоляю, окажите мне эту небольшую услугу… Я в таком долгу перед вами и заранее благодарю вас за всё, что вы сможете для меня сделать», – попросил я. « Что же, идёмте, – согласился важный человек, – я проведу вас мимо охраны. Но уверяю, что она бы в любом случае не бросилась на вас и не стала бы задерживать». « И всё же лучше поберечься», – заметил я. « Клянусь Создателем и всеми Евангелиями, – воскликнул этот человек, – до чего же вы всё же похожи на нашего наследника, принца Чарльза! – и добавил, подумав, – следуйте за мною сэр». Я пошёл вслед за ним по освещённым ярким дневным светом переходам и залам дворца. В окна было видно, что дворец перестраивается. Это напомнило мне родительский дом и заняло мои мысли настолько, что я перестал смотреть под ноги и оступился. Резкий толчок ощутил я, зажмурился и вновь открыл глаза. Я снова был собой, а бледный рассвет уж пробивался сквозь зелёные кроны широколиственных южных деревьев над временным пристанищем искателей скрытых в земле ценностей. Возвращение и порадовало меня, и огорчило. Непрочность бытия вновь уступила место относительной уверенности в себе, но ещё до того, как я встал, я услышал негромкий шёпот. Кто-то полагал, что я сплю, и обсуждал нечто, касающееся меня. Хотя имён и не называлось, я сразу понял, о ком говорится. Разговаривали двое. И один из них всё время предлагал пустить в ход нож. Затем голоса смолкли. Зашуршала листва. Я вскочил и кинулся туда, откуда доносились звуки. Пиндос и голландец, смущённые моим появлением, отдалились несколько друг от друга и опустили головы. « Я слышал, как вы подговаривали друг друга убить меня»! – вскричал я. « Что ты, мальчик? Мы говорили вовсе не об этом», – отозвались они. « Тогда о чём вы ещё шептались? Вы хотели убить меня во сне. Я слышал, как вы болтали что-то про золото, про лодку, украденную тем дикарём, про то, что из-за этого не все смогут вернуться», – напомнил я. « Ну, что из того»? – ответили искатели не одних только приключений. « А то, что я всегда насторожён! И знайте, что вам не удастся убить меня во сне, я предпочитаю встречать опасность в открытую», – заявил я. « Успокойся, друг, мы вовсе не враги тебе», – сказали они. « Как знать, господа. Думаю, что Чиллингтон должен узнать всё», – сообщил я. « Нет. Не делай этого», – умоляли они. « Слушайте! Мы должны добраться до этих залежей, если они вообще существуют и если Рэли не стал жертвой какого-то пагубного заблуждения. А потом уж посмотрим. Лучше уж кто-нибудь доберётся до золота, чем все мы перебьём друг друга ни за что». Собеседники мои кивнули и разошлись. То, что началось с сенной лихорадки, могло запросто перейти в золотую. А листья деревьев всё дрожали в причудливом свете едва пробивавшихся средь них солнечных лучей. Воздух был наполнен резкими запахами. Не знаю, цветы ли так пахли, или это были испарения, поднимавшиеся от реки или заболоченных пойм вокруг её русла. Было слишком сыро и слишком тепло, что бы сохранить ясность в голове. Но от необходимости брать ответственность за судьбу моего отчества в качестве наследника престола, по крайней мере, я был избавлен. И в ту пору я был готов с легкостью поверить, что всё, что со мной было, – проделки лесной нечисти и разных духов, тех, в особенности, что именуется простым народом в тех местах, где я вырос, « фейри». Но я уже знал, что самые грозные из них обитают в самом человеке, и лишь от наших душ зависит их пробуждение. Я вспомнил мудрый совет, который слышал от кого-то ещё в раннем детстве: « От знакомства с миром фейри никакого блага нет, Лучше от него быть дальше: избежать так можно бед». И здесь, на обратной стороне Земли, лучше было ему последовать. Лагерь снялся, и мы, усталые и задыхающиеся от жары, потащились дальше. « Смотрите, – вдруг сказал кто-то из ближайшего окружения Чиллигтона, – мы на верном пути. Карта не обманчива, пока что… Здесь явно были наши предшественники». Главари экспедиции склонились над небольшими пнями с явными следами топора. Обрубки уже покрылись зелёным мхом, подгнили и густо обросли вокруг тростником, но спилы были видны ясно. Дальше виднелось что-то вроде тропки, вымощенной кусками брёвен и толстыми ветвями. « Не туземцы ли это сделали»? – спросил на всякий случай Чиллингтон. « Нет, они не ходят вместе в таком количестве, а если и выступают на войну, то не мостят себе дорог. Здесь явно шли люди Уолтера Рэли», – возразил Родес. Скоро мы достигли обширной поляны, слегка поросшей всё тем же очень крепким камышом или рогозом с зелёными коленчатыми стеблями. Чиллингтон осмотрелся и обратился к немцу: « Вот, герр Зонлейтнер, пришло время снова показать, на что вы способны. Воспользуемся вашим умением». Адам Алоиз кивнул. « О, я! – сказал он воодушевлённо, – Конешно! Но только вы должен будет помошь мне прийти в нужный состояний. Как мы договаривались? Айн момент»! И он потянулся к флягам с ромом и вином. Он лакал довольно долго, потом сел на землю, подобрав под себя ноги, и долго обводил всех нас совершенно пустыми бессмысленными глазами. В них поминутно вспыхивали и гасли отблески страха и тревоги. Это был взор испуганного и загнанного животного. Наконец он встал и, пошатываясь, вышел на середину поляны со своим сундучком, который затем поставил у ног. Заплетающимся языком он попросил у одного из попутчиков шпагу. После нескольких взмахов ей, движения его стали более точны и уверены. Он закричал страшным голосом: « Донер-Веттер, Химельшлосс, вальд теффель»! – повелевая нам грубо расступиться. Все ещё больше прижались к деревьям по краям площадки и постарались не шуметь и не мешать геоманту. Резким поворотом он обвёл вокруг себя шпагой, оставляя на земле чёткий круг, затем он нанёс ещё несколько теллурических линий, так что образовалась пентаграмма. Зонлейтнер присел, достал из сундука книгу, цвет переплёта которой явно свидетельствовал о том, для какой магии она предназначена. Далее он произнёс несколько отрывистых заклинаний, изобразил в воздухе несколько букв еврейского алфавита, перелистнул несколько страниц и обратился в пространство странным изменённым голосом с вопросом на латыни: « Четыре стихии, четыре чаши… Проведена граница между миром людей и демонов. Явись, дух». Будто вихрь пронёсся сквозь глухую чащу после этих слов. Одежды на колдуне затрепетали под порывами сильнейшего ветра, а сам он едва стоял на ногах. С деревьев посыпались крупные листья и даже плоды, больно ударившие кое-кого из присутствующих. Геомант, последователь Киприана, Альберта и Иоганна Гайденберга, продолжал ровным голосом, в котором чувствовалась несгибаемая воля: « Я призываю, восклицаю, приказываю и заклинаю вас ныне не рождённым ангелом завета, коего зовут Сын Божий, и херувимами и серафимами, и всеми архангелами, и бесконечной могущественностью Бога Всезнающего, который создал всех и каждого, одним словом. Всем этим заклинаю, чтобы вы помогли мне в моём деле так же, как вы помогли Лоту и Аврааму, когда они развлекали вас, как гостей. Также помогите мне не меньше, чем Иакову, Моисею, Иисусу Навину, Самсону и многим другим, которых вы осчастливили своим посещением. Так явитесь же, ангелы, в прекрасном обличии, полном достоинства и света, и сделайте всё, о чем я прошу, во имя Тройственного Яхве, которого непрестанно все духи воспевают, поклоняясь Всемогущему, который и ваш Бог и мой. Аминь. Пусть один из вас предстает нынче передо мною. Повинуйся мне! Ответь на несколько вопросов». Тем, что за этим последовало, немец остался недоволен. Он закатал рукав своего облачения и шпагой уколол себя чуть повыше запястья. На траву потекла струйка крови. В этот миг преображённый Адам был и велик, и страшен в своём величии, величии срывающегося в пропасть человека. Новый порыв ветра заставил вздрогнуть меня и мужчин, стоявших вокруг. Вдруг всё смолкло. Немец в бешенстве обернулся к Чиллингтону и промолвил с усилием: « Вы хотели найти золото, вы найдёте лишь смерть». « Но не назад же нам возвращаться! Слишком много труда было вложено в это всё, – чуть не плача, заорал Чиллингтон, – Неужели Рэли лгал даже своему королю? Даже у плахи? Во имя чего всё это»? « Назад пути нет», – понимающе кивнул немец. « Что же вы остановились? Продолжайте»! – в отчаянии воскликнул руководитель. « Тишина! Не мешать мне никому»! – раздался душераздирающий крик. Адам Алоиз кинул шпагу и книгу за землю. Шпага воткнулась и осталась стоять, будто столб, посреди поляны, а книга сразу же с шумом захлопнулась. Освободив руки, геомант выхватил из сундука серебряную лозу, взялся за концы обеими руками и замер. Через некоторое время прутик в его пальцах будто ожил и завращался, ещё через мгновение он, дрогнув, остановился. Свободный конец лозы явно указывал в сторону от русла Карони. « Туда»! – прошептал усталый лозоискатель и рухнул наземь. Ему помогли подняться и собрать его принадлежности в сундук. Люди покинули свои укрытия и вышли на поляну. Чиллингтон открыл карту, позволив заглянуть в неё капитану и еврею, затем что-то тихо сказал им, и все те, кто стоял в тёмной чащобе, направились в указанную немцем сторону. Через несколько часов нам открылось незабываемое зрелище. Мы оказались на плоском уступе, вдали виднелась одинокая скала, с одной стороны гладкая, а с другой вся поросшая травой и кустарниками, из-за скалы в невидимую из-за деревьев реку обрушивался водопад. Предстоял спуск на дно оврага, а затем ещё не менее трудный подъём, но вот и эти препятствия оказались позади. « Да, вот возле этой скалы Рэли остановился и повернул назад. Дальше изображённое на карте мало соответствует действительности, и всё же путь обозначен верно, хотя придётся идти почти наугад. Но недаром у меня есть вот он», – сказал Чиллингтон, сверившись с картой, и указал на Адама. Тот был сосредоточенней и мрачнее обычного и уже почти не выпускал из рук своего пресловутого прута и не расставался с ним. Отношения в команде держались исключительно на уважении к Чиллигтону, многие помнили о подписанном ими же самими договоре, но дело верно и неудержимо принимало всё более скверный оборот. Наступил вечер, движение вперёд вновь прервалось. Пришлось снова расчищать место, разводить костры, ставить палатки или шатры. В эту ночь я спал всего несколько минут, предварительно проверив свои пистолеты и зарядив их. Но бессонная ночь утомила меня, и я чуточку задремал. Как оказалось напрасно. Почувствовав чьё-то приближение, я пришёл в себя и вскочил. В отсвете дальнего костра я разглядел очертания немца. Он был, как всегда, полностью одет, тяжело дышал, и на лице у него блестел пот. « Стой, мальчишка! – крикнул он с раздражением, – Не надо! Брось, совсем не то, что ты подумал»… « Что вам нужно от меня, почему вы здесь»? – спросил я без тени сочувствия. « Прошу тебя, неушели ты хочешь убить меня, мальшык? Я не хошу пршинять тебе зло», – проговорил он тяжело и добавил что-то по-немецки. « А зачем же вы лезли сюда? – воскликнул я, – Я, признаться, подумал то же о вас». « Ты молод, ты любишь жизнь. Я тоше люблю её. Но у меня есть и честь, и железная воля. И нушно идти до конца. Но всё ше, мальшык, умирать не особо хошется… Ты не знаешь, насколько я дурной человек. Моя душа!.. О, моя душа стала такой… Я много навредил себе. Эти духи. Пусть наши судьбы решит рок. Но ты не спеши, я не пытался. Правда ше, и ты… Ты не хотел подобраться ко мне и ударить в спину, что бы нас стало поменьше»? « Нет, вовсе нет», – пробормотал я заплетающимся языком. « Бешать некуда и не за шем, но не ты – так другие возьмутся за меня. Кашдый здесь сам за себя. Это ушасно, мальшык. Я уже многое повидал, и конец мне не страшен, а вот ты… Бойся дурного… Если уцелеешь, тебе ше и шить с этим»… « Будьте спокойны и не держите руки за спиной. Я вам верю, но не очень. Убирайтесь, – крикнул я, – держитесь от меня подальше, и я буду сторониться вас. Ссориться не из-за чего». « Да, мальшык, да. Всё это не случайно. Есть сила, што охотится за мной, ишет меня и ведёт борьбу за мою грешную душу. На тех местах заклятие, которое мне неподвластно. Ну, спи, мальшык», – сказал он и тихонько отошёл, оглядываясь. Но после таких слов мне было уже не до сна. Лагерь наполнялся голосами множества людей, которым то же не спалось, и они то переговаривались с кем-то, то, стараясь производить как можно меньше шума, перебегали между деревьями и палатками. Я поднялся, придал своему ложу с помощью одежды и покрывал подобие человека, побуждаемый неким предчувствием отступил в темноту за толстый древесный ствол и принялся наблюдать. У того места, где я только что лежал, появилась фигура. Неизвестный быстро выхватил нож и дважды быстрыми суетливыми ударами проткнул насквозь одежду и одеяла. Он не стал проверять качества проделанной работы, сразу же отвернулся, присел на корточки, прислушался и посмотрел в сторону уже потухшего костра и палаток. Вдруг он вскочил и стремительно побежал в ту сторону. Я предположил, что это мог бы быть либо один из странно на меня поглядывавших в последнее время пиндосов, либо не кто иной как Родес. Странная дрожь охватила меня… Остаток ночи я провёл под защитой могучих лесных великанов-пальм. Утром я, стараясь, что бы на моём внешнем облике не отражались последствия неспокойной прошедшей ночи, когда все уже собирались продолжить поход, подошёл к пиндосам и Родесу и произнёс ровным и даже несколько дружелюбным тоном, поглядев им прямо в глаза: « Доброе утро, джентльмены? Не меня ищете»? Пиндосы дрогнули, а на лице переводчика отобразилось выражение страха и досады, если не сознания своей вины, он отвёл взгляд и смог лишь ответить: « Нет»! « Жаль. Кстати, пока я спал, кто-то испортил моё одеяло. Неужели же это черви или же муравьи»? – сказал я. « Может быть, что угодно. Здесь всё по-другому», – пожал плечами Родес. Но он явно почувствовал, что меня ему провести не удастся. Жизнь уже научила меня вовремя распознавать опасность. Тем более что в таком окружении о беспечности можно было забыть надолго. Палатки свернули и стали пробираться далее. Дорога под ногами явно уводила вверх, будто мы вышли к подножию очень пологого холма, так, возможно, и было, но рассмотреть яснее, куда мы движемся, было затруднительно из-за деревьев. То и дело из разных концов чащи доносились ругань и проклятия. Вдруг, после нескольких часов изнуряющей ходьбы, из лесной глубины навстречу просвистело что-то. Я быстро пригнулся. Стрела с кроваво-красным оперением вонзилась точно в сердце одному из нас. Путешественники смешались. Из-за деревьев внезапно выскочили с воинственными криками вооружённые кто луком, кто копьём, кто духовым ружьём или же иным оружием бронзовокожие воины и яростно принялись за истребление нашего отряда. Насколько я мог разглядеть, всю одежду нападавших, если не считать висевших на шее или вдетых в нос и уши украшений и браслетов, составляли лишь фаллокрипты и суспензории. Множество дротиков обрушилось на передние ряды. Растерявшимся европейцам было трудно увёртываться от метательных снарядов, а туземцы, по-видимому охранявшие эти места, быстро сновали между деревьями, не давая врагам вступить с ними в открытое сражение. Несколько человек всё же успели выстрелить, несмотря на значительную влажность воздуха, затрудняющую в тех краях использование такого рода оружия, из мушкетов и пистолетов, но в пороховом дыму их положение стало ещё печальнее. Он натыкались друг на друга, молили о пощаде… « Неужели же мы отступим перед какими-то дикарями, когда впереди нас ждут несметные богатства»? – вскричал лорд Чиллингтон, делая выпад шпагой в зелёную прохладную сень за деревьями. И это были его последние слова. Мощный удар булавой прекратил его жизнь на земле. Немец всё ещё держал свою злополучную лозу, когда выскочивший из леса индеец, выхватил её у него из рук и, обратив против владельца, всадил ему обеими остриями в грудь. Зонлейтнер упал мёртвым. Бродяг и искателей лёгкой добычи кололи, рубили, крушили и избивали законные владельцы этих мест с такой яростью, что вскоре почти все участники похода обратились в груду безжизненных и изуродованных тел. Не дожидаясь конца сражения, я выскочил из укрытия и понёсся, сам не зная куда, подгоняемый исключительно опасениями за свою жизнь. Несколько стрел и дротиков, не исключено, что и ядовитых, пронеслись совсем рядом со мной. Но я метался из стороны в сторону, не давая себя поразить. В отчаянном порыве я выхватил пистолет, наставил его стволом в сторону и спустил предназначенный для этого крючок. Однако выстрела не последовало. Кто-то то ли разрядил, то ли испортил замки на моём оружии за те несколько минут, пока я спал. Немец, уже сам к тому времени мёртвый, мог легко стать причиной моей гибели. Не раздумывая, я кинул оба пистоля один за другим в мелькавшие передо мной смуглые тела, один раз настолько удачно, что попал в лицо одному из раскрашенных свирепых воинов. В голове вспыхнула картина погони за Ральфом, но в этот раз я был уже не в качестве преследователя, а в качестве загнанной и обречённой жертвы. Всего себя я отдал лишь одной мысли: как бы выбраться живым отсюда, как бы уцелеть. И что заставило меня сопутствовать тем людям, которые хотели несколько обокрасть того, кто вручил мне некогда подарок не по заслугам? Я бежал прямо через лес, уже не думая о том, что из сотни колючек, впивавшихся мне в кожу, одна может оказаться ядовитой. Несколько воинов пустились за мной в погоню. Один, почти нагнав, замахнулся далеко вперёд палицей или дубиной, достал меня, задев, раздробил мне плечо и оцарапал бок, но я всё бежал, почти не ощущая боли. Не знаю, когда мне, наконец, удалось уйти от своих преследователей, но вдруг я почувствовал, что догоняющих поблизости нет. Но некий глубоко спрятанный обычно в каждом человеке страх вёл меня всё вперёд. От пронзившей меня нестерпимой боли я плохо понимал, куда и зачем я бегу. Дыхания не хватало, сердце покалывало. Сколько я так бежал, не знаю. Раненный зверь может покрыть, по соображениям некоторых, непостижимое расстояние. Всё вокруг стало каким-то бессмысленным и непонятным. Зацепившись ногой за некий корень или корягу, я шмякнулся вперёд, ощутив лицом и грудью что-то мягкое, прохладное, противное. Кажется, я уткнулся носом во что-то вроде подушки изо мха. Боль и страх смерти завели меня в болото, хорошо хоть не в самую трясину! Но я с ужасом, заставившим меня похолодеть, понял, что сам я встать уже не смогу. Из ран на боку и из ссадин на руках и лице сочилась кровь, и я до сих пор помню её солоноватый вкус на губах. Такой вкус, по моему мнению, имеет обида. Самым страшным наказанием, на какое Бог может обречь человека, может быть только лишение разума. Но лишение разума, как полное беспамятство, не так мучительно, а вот частичное, действительно, ужасно. Теперь я был подобен мухе, у которой оторвали или откусили голову, она живёт ещё несколько мгновений и бессмысленно потирает лапами то место, где прежде была голова, будто стремясь отыскать её и вернуть назад. За какой мечтой стремился я? О чём думал, когда так настоял на присоединении меня к тем, кто намеревался добраться до золота, оставшегося недоступным даже такому прославленному мореплавателю и флотоводцу, как сэр Рэли? Но то, чего я хотел, я обрёл: перемену в своём состоянии. И всё же мне вовсе не хотелось навсегда прощаться со здоровьем и даже жизнью, тем более в таком возрасте. Глаза ничего не видели, уши ничего не слышали, вокруг было пусто, как в могиле, и эта пустота наполнялась одной только болью и душевной скорбью. Вдруг в глазах что-то запестрело, в уши ворвался невероятный гул множества смешанных между собой в неразделимое единство звуков. Вокруг меня являлись и мгновенно скрывались какие-то части давно забытых миров, казалось, что я куда-то движусь, но вот в каком направлении, – этого точно было не определить. И всё же иногда до моего сознания добиралось прикосновение прохладного и сырого мха к лицу… Мне казалось, что я проносился в каком-то узком вертикальном стволе, будто в колодце или горной выработке, чертёж которой я видел в какой-то книге, опускаясь и поднимаясь, как пробковый поплавок рыбака при клёве рыбы. И вот мрак рассеялся, появился какой-то свет, и, благодаря ему, я смутно смог различить вроде как знакомую фигуру. Мне показалось, что я вновь вижу демона из моего прошлого видения. Но вдруг всё закончилось. Я вернулся на землю и попытался приподняться, так как почувствовал что-то живое за спиной. « Только хищника здесь не хватало»! – подумал я и приготовился к самому худшему. После ряда значительных усилий мне удалось, наконец, повернуть голову и, жмурясь от боли, глянуть позади себя. Мои предположения частично подтвердились: возле меня, действительно, происходили некие проявления жизни. Насколько разумной она была, судить не мне, но всё же восприятие моё тогда было вполне достоверно. Рядом со мной стояли, испуганно оглядывая, сжимая какие-то корзинки и крепко держась свободными руками друг за друга, голенькие мальчик и девочка. Мальчику было около 6-и – 8-и лет, а девочке где-то пять или семь. Они смотрели на меня некоторое время, видимо, думая, что же предпринять. Заметив, что я пошевелился, девочка громко завопила, но мальчик шикнул на неё, и она замолчала. Они собрались уже уходить, и я, чувствуя, что в этих детях кроется возможность моего спасения, высвободил и протянул им свою здоровую руку. Дети ещё раз посмотрели на меня с опаской, а затем и вовсе бросились бежать и исчезли за кустами и деревьями. Они пропали. Я издал несколько стонов и от всего сердца пожелал их возращения. Но они не вернулись. Но причин для огорчения уже не было: вместо них явились взрослые. В общих чертах они напоминали тех дикарей, что напали недавно на нас, но всё же это были совершенно другие люди и, кроме того, в их внешнем виде имелись существенные отличия: украшений было меньше, и оба предмета одежды, отмеченные мной ранее, отсутствовали. Значит, надежда, что они не добьют меня, ещё была. Один из приблизившихся мужчин нагнулся надо мной, осмотрел раны и что-то коротко приказал остальным на непонятном тогда ещё мне языке. Часть этих людей осторожно дотронулась до меня, а другая – ушла в лес, оттуда мои нежданные спасители принесли большие толстые тростниковые жерди и соорудили из них нечто вроде носилок. Затем они крайне бережно, будто величайшую драгоценность, переложили меня на это сооружение. Разбитую руку мою заключили в лубки, приложив к ней останавливающие кровь листья, и положили на грудь, после чего подняли меня на руки и понесли по только им ведомым тропам. Хотя сделано всё было так, что бы не потревожить моих раздробленных членов, я всё же во время пути ощутил некоторое сотрясение, боль вернулась, и всё происходящее заволокло каким-то полумраком, в котором изредка проплывали головы и лица. Приходилось отгонять от себя предвзятые суждения и уповать на то, что эти новые люди всё же проявят милосердие к несчастному беспомощному и попавшему в беду человеку.