Песня Пяти Ветров

Глава 21 "Халик" *** Обогнув Мыс Вепря с запада, "Белый вихрь" вошёл в прозрачные воды залива Архонов. -Через пару часов причалим. - посулил Мерл-Дрозд, когда впереди начали вырастать холмистые берега, обнесенные белыми стенами. Халик стоял на носу корабля, слушая, как волны бьются о просмоленные доски их галеи. Наполненный ветром парус трепыхался и щелкал, канаты скрипели. Солнце отражалось и дробилось на волнах, растекаясь по воде литым золотом. Ливар Стоун, чересчур седой для своих сорока лет, глядел на морскую зыбь, опершись на поручни и прикрыв глаза от водного блеска. -Ты был прав. - заговорил Халик, подходя к капитану ближе. - Твои матросы не безнадёжны. Они получат достойную награду. Моряк хмыкнул в густую бороду -Не слишком достойную, я надеюсь? Уолтер по дороге опять выпил весь эль, а Гиври спустил в воду одну из наших лодок. Отдай их монеты кому-нибудь другому. Если капитан таким образом набивал гребцам цену, то получалось у него не очень. "Белый вихрь" оказался одной из тех галей, имя которым явно давали в спешке. Невзрачное грузовое судно, к носу которого будто для смеха прилепили резную фигуру женщины, трубящей в рог, стоило назвать скорее "Куча дерьма, которую облюбовали боги", ведь только по их милости этот кораблик не развалился на части по пути на север. С другой стороны, трудно было ожидать, что корабль, на котором чаще возили солонину, чем людей, будет удобен. Если Халик и питал подобные иллюзии, то они исчезли, стоило ему только увидеть свою каюту. Тесная мрачная комнатушка в четыре стены размерами мало превосходила нужник, и воняло в ней почти так же. Видавший виды соломенный тюфяк из рук вон плохо играл роль кровати, а сложенная в углу кипа бумаги с чернильницей и пером напоминала скорее издевку, чем удобство. Их кормили по два раза в день, в основном соленой треской, черствым хлебом и бледным сыром, который вонял не меньше, чем корабельный повар, приготовивший все это. Исключение составляла похлёбка из миноги, которую почти всегда разливали по мискам уже остывшей и подернутой пленкой жира. Не лучшие из блюд, которые доводилось пробовать Халику, но далеко и не худшие. Во всяком случае, скверная кормежка была наименьшей из их трудностей - наибольшей оставалась погода. Дважды их галею настигали бури. Раньше Халику доводилось слышать об ужасных штормах Гибельного Моря, но он и представить не мог, что все будет так плохо. Волны накатывали на палубу и разбивались колючими брызгами, ломая доски и кроша их в требуху. Тяжёлый черный небосклон заволакивали тучи, а дождь бился о парус, пытаясь разорвать - и однажды у него получилось. Порванный кусок ткани заметался на ветру и пропал во мгле: им пришлось установить новый. Огромный детина, которого все с усмешкой называли Крохой, полез на мачту и натянул парусину, которая при свете дня оказалась красной. Здоровяк выжил, хоть и пролежал три дня в трюме с воспаленным от простудного жара лицом. Двум другим - гребцу Селану и хлипкому прыщавому юнге, имени которого Халик не знал - повезло меньше. Они пытались закрепить канаты на корме, и волны утащили обоих на дно, перед этим разможжив голову юнги о доски. Обо всем этом Халику рассказал Дрозд - сам он всю бурю просидел в тесном закутке между бочками с рыбой и стенкой каюты, исторгая в тазик недавний ужин. Когда они вырвались из штормовых клешней, начались воды Долгого Залива, в котором простаивало в ожидании доброго ветра множество торговых судов. Штиль держался на море пять дней, и галея, тяжело нагруженная товарами с Островов Химеры и Таалаба, плелась черепашьим ходом. Моряки мрачнели с каждым днём, а Халик, устав пялиться на одинаково скучную гладь за бортом и слушать одинаково несмешные фекальные шутки того же Дрозда, все чаще запирался прямо в каюте и читал книги, привезенные им с запада. Ничего такого, что могло бы привести людей в ужас, но гребцы по уму не далеко ушли от свиней, и вскоре он в этом убедился. Спустя три дня уединения Халик стал замечать на себе подозрительные взгляды половины команды. Однажды ночью он услышал лёгкие шепотки, которыми эти олухи обменивались за бутылкой рома, припрятанной в трюме. "Говорю вам, не чистый он человек. Я видел у него собачий череп в сумке, и чёрные книги тоже видел. Помяните моё слово, из-за него мы в Проливе так долго стоим, и простоим ещё, если и дальше будем терпеть колдовскую падаль у себя на палубе". Халик знал, что голос принадлежит Честеру, самому толстолобому из всех матросов. Такой обвинитель вряд ли мог его удивить, но слишком уж много других голосов соглашалось с ним тогда, хотя собачий череп явно был излишним преувеличением, которое портило всю эту милую проповедь. С тех пор мрачное настроение лишь усиливалось, а судно словно застыло посреди голубого простора, не желая двигаться дальше. Вскоре ночные слухи стали просачиваться и днем в виде опасливых и хмурых взглядов на лицах гребцов, подобно тому, как кровь из девичьего лона проступает на простынях после свадебного пира. Моряки все как один решили сторониться его, и даже капитан, наиболее разумный из всего этого сброда, посматривал на него с осторожностью. Все обострялось тем, что ветер с каждым последующим днём дул слабее, чем в предыдущие. Вскоре, хвала богам хотя бы за это, затихли последние смешки Мерла-Дрозда, которые и без того становились все натянутее, и тишина моря как будто перекинулась на палубу корабля. Если гребцы и продолжали молиться о перемене погоды, то делали это молча, предпочитая разговорам угрюмые рожи. И вот, на восьмой день, когда казалось, что людям на корабле проще зарезать кого-нибудь из своих в жертву пяти ветрам, чем просидеть ещё сутки без дела, небеса смилостивились: с юга потянуло прохладой, а паруса затрепетали. Тогда Ливар погнал "Белый вихрь" так быстро, насколько мог, и с тех пор они не останавливались ни на день, пока Долгий Залив не кончился. Вскоре им все чаще стали попадаться приморские селения с маленькими гаванями, в которых можно было пополнить запасы. От тамошних жителей они узнали, что три дня назад здесь проплыл пышный флот какого-то лорда с красными грифонами на рыжих парусах. От этих слов Халику стало не по себе: времени оставалось все меньше. Однако Стоун приказал всем налечь на весла, и уже через две ночи попутный ветер привёл их к скалистым утесам, за которыми лежал Анкарос. Капитан, увидев эти скалы, приказал свести судно немного на восток, чтобы войти в город через некий Желоб. По его словам, главный порт - Морские Ворота - в день празднества будет забит до предела, и их маленькой барке будет негде втиснуть даже носовую фигуру. Что ж, чем больше людей - тем лучше. Галея неслась по воде под мерный шелест вёсел и звук корабельного барабана, который задавал гребцам ритм. За долгое время путешествия Халик успел привыкнуть к его грохоту, но сейчас, когда берега приближались все быстрее, барабан вновь начал его раздражать. Он постоянно вспоминал истории о чудесных мастерах-корабельщиках с востока, которые направляют полосатые ладьи одним своим пением. Однако сейчас ему вовсе не хотелось на восток: он ждал слишком долго, чтобы теперь куда-то сворачивать. Последние дни Халик молил богов лишь о времени. Вчера миновала, как говорили альбионцы, последняя ночь теплого и богатого на урожай Месяца Плодородия, и настал Месяц Ветров - холодный и сырой. Вскоре во всех городах этой земли должны были начаться трехдневные Песнопения - священные службы, во время которых все монахи здешнего скудного на богов культа приходят в храмы, чтобы молиться о мягкой зиме, готовить яства для нищих и украшать свои алтари цветочными гирляндами. К исходу луны все это подходило к концу, а значит, нужно было успеть хотя бы ко второму дню. Высоко над головой, перекрикивая чаек, пропел впередосмотрящий. Ливар расхаживал по палубе, отдавая приказы, и на судне лихорадочно кипела работа: моряки отвязывали канаты, наполняя паруса ветром, рулевой изо всех сил крутил штурвал, трое мускулистых громил разматывали чугунную якорную цепь. Корабль поворачивал на волнах, и Сияющий Город, снежно-белый в утренних лучах, выступал из тумана как призрак. Халик часто слышал, что своим великолепием Анкарос превосходит любой из городов запада, но лишь теперь он убедился в этом воочию. Город, раскинувшийся на соленых морских утёсах огромного полуострова, весь был выстроен из гладкого молочного камня, который от солнца блестел и переливался сотней радужных бликов. Когда-то это были только голые скалы, о которые разбивались торговые галеи, но потом сюда прибыл король Уильям, Первый из Крови, и выстроил на холодных вершинах девять белых башен. Годы спустя гавань засияла своим великолепием, и десятки тысяч купцов, ремесленников и моряков прибыли сюда со всего света, чтобы торговать, строить дома, пить и сношаться со шлюхами с зелёных земель. В город потекли реки золота и серебра, а вместе с ними - и великая слава. Теперь Анкарос захватил все морские гряды и землю далеко за их пределами. Огромные дворцы вельмож перемежались с торговыми домами, кирпичные склады с грифельными крышами липли к тавернам, статуи богов и чудовищ стояли на площадях рядом с борделями и винными погребами. Девять сторожевых башен все так же высились в разных концах города, но теперь их обступили дома знати и величественные пирамиды, в которых, как говорил Стоун, живут учёные, алхимики и колдуны. Здания разделялись узкими улочками, каменистыми дорогами и водными каналами, по которым плавали челноки. Даже с моря Халик слышал гомон полусотни рынков, где можно было купить все, чего душа пожелает. Со всего мира сюда стекались всякие купцы - от самых богатых до самых безумных. Они выкладывали на прилавки такой товар, подобного которому было не найти в любой другой части света. Сушеные крылья суккуба по росказням моряков здесь стоили не дороже пары дорожных перчаток из телячьей кожи, а белый мёд стоял в одном ряду с вытяжкой из селезёнки горного козла. Жилищам горожан не было видно конца: они стояли на побережьях, нависали в проемах и арках под мостами, прятались на нижних ярусах улиц, чередуясь с подвалами крысоловов, и даже липли к отвесным скалам как ракушки. Такие здания были выдолблены прямо внутри гладких серых утесов над обрывом, отчего они становились похожи на пчелиные соты. К каждому из них были проведены подъемники на железных канатах, которые доставляли людей наверх, в город. Между утёсами по огромным каменным мостам ходили люди, которые толпились и галдели, как воробьи. Вдали поднимались городские стены - колоссальные белые плиты, такие высокие, что бойниц и башен на них не было видно. Их серебристыми щупальцами оплетали громадные жестяные трубы, через которые в море непрерывно стекали каскады воды. Они ревели и пенились, а десятки тысяч брызг летели во все стороны, создавая над городом влажный туман. Возле воды вытянулись причалы и бухты, и гавань была полна судов. Халик никогда ещё не видел такого количества цветастых парусов: лимонно-желтые, кровяно-красные, зелёные, как летняя трава, белоснежные, сапфирово-синие... Мелкие галеи терялись в тени огромных деревянных чудовищ, которыми капитаны украшали носы своих кораблей - кракенов, китов и левиафанов. Резные фигуры русалок, грифонов и нимф плясали на корпусах торговых барок с востока, разукрашенные ладьи южан из Авроры колыхались на волнах, огромные боевые корабли самого Архона, крытые просмоленными досками, угрожающе высились своими мачтами и железными таранами. Целая ярмарка кораблей, подумалось Халику. Их здесь тысячи, сотни тысяч - и каждый день прибывают новые. И над всей этой сверкающей роскошью на самом высоком из утесов вздымался замок короля: пять белых башен, превосходящих высотой все прочие строения в городе. Их верхушки были покрыты чёрным камнем, который на солнце блестел так, будто его намаслили. Дворец окружали высокие крепостные стены с толстой надвратной башней, вход в которую был закрыт двойной железной дверью. С корабля Халик видел зубчатые решётки внутри замковых арок, крытые переходы, стрельчатые окна, балконы и галереи под мраморными сводами. Над шпилями реяли белоснежные знамена с золотистыми спиралями. Много сотен лет назад король пожелал создать себе обитель более прекрасную, чем любой из земных дворцов, и кажется, у него получилось. Пальцы на руке Халика сжались и разжались, а губы тронуло подобие улыбки. -Любуешься? - от грохота воды, валящей из труб, капитану Ливару приходилось кричать. - Мне было семь, когда отец впервые привёз меня сюда. Братья мои тогда глазели вот так вот, раскрыв рты, а я слышал, как вся эта вода ревет и пенится и думал, как бы не обмочить штаны. Халик позволил себе засмеяться. -Да, тут и впрямь шумно. Но как это устроено? Все эти трубы, каналы, подъемники... Я никогда не видел таких сложных механизмов на западе. Стоун пожал плечами. -Мне почём знать? Анкарос был таким, сколько себя помню: белым, громким и мокрым. У всех приезжих глаза становятся размером с медяк, когда они впервые замечают эти водостоки, но когда я гляжу на на них, то вижу только кривую жесть, которую распихали по всем стенам. О том, почему все это до сих пор не рухнуло, спрашивай у тех, кто в этом смыслит. А ещё советую собрать вещи: мы уже близко. Халик и сам это понимал. "Белый вихрь" уже отошёл от пёстрого каравана кораблей и огромных причалов на достаточное расстояние, взяв курс западнее огромной городской стены. Там над морем высились две прямоугольные башни, соединённые арочным мостом. Из каменной кладки стен торчали трубы, но плевались они не водой, а паром. Тоннель под мостом тонул в этом теплом тумане цвета густого молока, и оттуда слышался гулкий грохот и скрип. Халик поднял глаза. Через узкие бойницы в башнях на него глядели скучающие лица, прикрытые красными капюшонами. Стражники, подобно тем, что он видел в Алиндоре. В руках они держали арбалеты, не подпуская корабль к мосту ближе пятнадцати ярдов. Глядя на их силуэты, он испытывал не самое приятное чувство. Выходит, это и есть Желоб? Тем временем Ливар встал на нос корабля и прокричал что-то кряжистому старику, который ждал у самого нижнего окна. Дослушав капитана, тот кивнул и скрылся в темноте своей башни. Под мостом что-то сильно громыхнуло, и решетка, до этого скрытая в облаках пара, стала подниматься. Гребцы налегли на свои весла. Над дверью каюты висел фонарь. Стоун снял его и зажёг внутри маслянистую свечу, а затем снова подошёл к Халику. -Держись ближе ко мне, парень. Там внутри темнее, чем в медвежьей заднице. Халик не был уверен, что знает темноту медвежьей задницы, но к совету решил прислушаться. Весла поднимались и опускались, расплескивая воду, а висящая на носу дева с охотничьим рогом уже входила в клубящийся туман, похожий на дыхание призрака. Белые пальцы ползли по палубе, затягивая судно в грот под мостом, и вот уже внутри скрылись передние борта. Мерл-Дрозд, Бирвик, Честер и другие матросы, что еще были наверху, стали спускаться в трюм. Тень от башен упала на "Вихрь", словно меч, и Халик почувствовал тёплое прикосновение пара к своей коже. Корабль проплыл под зубцами решётки, которые поросли мягкой зелёной плесенью, и оказался в сумраке какой-то пещеры. Бледная завеса скрыла их от мира, а скрип ржавых петель дал понять, что проход вновь закрывается. Ливар не солгал: кроме слабого дневного света, который из-за тумана казался серым, грот не был освещен ничем. Огонёк фонаря здесь казался совсем крохотным и едва ли озарял хотя бы четветь палубы. Халик слышал, как шепчутся внизу гребцы, чувствовал запах их волнения и усталости - медвяно-горький, словно скисшее молоко, смешавшийся с вонью затхлой сырости. "Лишь в тьме рождается знание. - прошелестел в голове голос Тихого Странника. - Солнце блестит как золото, но книги оборачивают в черную кожу, а не в звонкие монеты" Голос этот, тихий и шелестящий, часто являлся ему во снах, проступая через такой же липкий мрак, как тот, что царил здесь. От него пахло южными травами, лампадным маслом и старой свалявшейся шерстью. "Чем ярче горит огонь, тем причудливее пляшут тени. - повторял он. - Учись видеть их, ибо огонь слепит глаза, но тени лгать не умеют - как бы они не менялись, предмет, который их отбрасывает, остаётся прежним" За голосом являлось и лицо Странника - бурое, как эбеновое дерево, и вытянутое, как крысиная морда. Если подумать, он и был крысой - старой и мерзкой, а ныне - мёртвой. Эта незванная мысль доставила Халику хорошо знакомое удовольствие. Теперь тени, о которых он знал так много, мерцали на сводах, рождаемые пламенем свечи. Где-то наверху слышалось гулкое эхо мужских голосов, тихие шорохи, далекий скрип. В подводной глубине раздавался надрывный грохот, и каменные своды пещеры ползли вверх, увлекая за собой корабль. Какое-то время Халику казалось, что это некое восточное колдовство, но тут капитан указал своим фонарем на правый борт "Вихря", и оранжевое пятно света отразилось от стен пещеры, открыв правду. Из воды на цепях поднималась огромная каменная плита. Она толкала наверх их галею, а через отверстия в стенах с неё стекали остатки морской пены. Цепи со скрежетом накручивались на два громадных колеса, висящих на тридцатифутовой высоте, там, где мерцало бледное круглое пятнышко. Неровный свет чуть прикасался к гладким сводами, но Халик привык к темноте достаточно, чтобы разглядеть их округлость. Корабль находился в глубине гигантского колодца, и чем туже натягивались цепи, тем быстрее он полз наверх. Но почему так долго? Две башни, между которыми нависал мост снаружи, не были такими высокими. Эта пещера явно слишком глубока. -Мы сейчас внутри одного из утесов, на которых стоит городская стена. - лицо капитана в огненных бликах фонаря казалось лихорадочно-жёлтым. - Видишь эти штуковины? - Его рука указала на цепи. - Они тащат нас все выше, а вылезти мы должны прямо в Верхнем Квартале. Там полно портовых смотрителей, которые ощупывают наши трюмы тщательнее лекарей, которые ищут девиц для храмового хора. Если не хочешь проторчать на палубе полдня, возьми все свои вещи, как только поднимемся. Рядом с Желобом есть Красный Канал, можешь нанять там челночника - он тебя доставит куда хочешь. Куда хочешь... Халик едва заметно улыбнулся. Двенадцать лет он ждал, чтобы услышать это, а теперь вот не знает, что ответить. Первым делом следует найти постоялый двор и комнату на пару ночей. Если моряки не ошиблись, до Песнопения оставалось ещё три дня, а ждать в каком-нибудь крысином сарае у причала не очень-то хотелось. Главное - позаботиться об обратном пути, ведь после того, как... Впрочем, сейчас об этом лучше не думать. Слова - как маленькие пташки. Стоит приоткрыть дверь клетки, и они упорхнут, а ему ведь не нужно, чтобы Стоун вдруг услышал лишнее. Россказни матросов зародили в нем уже достаточно ненужных подозрений. -Хорошо. - кивнул Халик, наслаждаясь облегчением на лице капитана. Тот явно был рад избавиться от него. Спустя какое-то время пятнышко наверху стало разрастаться - забрезжил тусклый свет. Колёса с железными спицами крутились, подтягивая корабль к этому свету, и Халик стал различать на той стороне колодца смутные силуэты. Размытые линии корабля вновь стали проявляться сквозь дымно-черный мир, и он почувствовал прохладный морской воздух, исходящий сверху, как дыхание исполинского чудища. Внутри галеи зашевелились люди, и весла задвинулись в отверстия корпуса. Вскоре Халик услышал голоса, сперва глухие и неразборчивые, потом все более ясные. Он прислушался. -...цепи... смазке... -...это уже пятый... вперёд... -...зовите смотрителей... Голосов становилось все больше, а пятно света превращалось в огромное отверстие семидесяти футов шириной, над которым нависало лазуревое небо. Мачты "Белого Вихря" тянулись к нему, как пальцы мертвеца, и с каждым мигом все больше скрипели от ветра. На миг Халик ослеп от внезапно нахлынувшего света, а когда вновь открыл глаза, корабль уже перемахнул за стены этого огромного чёрного провала. Колёса скрипнули в последний раз и каменная плита со стуком закрыла отверстие. При дневном свете она оказалась белой и круглой. Все ещё жмурясь от солнечных лучей, Халик огляделся. Их судно стояло на серой обветренной скале, где повсюду теснились кирпичные дома - узкие и высокие, в три-четыре этажа, со скошенными черепичными крышами и маленькими окнами. Под плитами мостовой он различал жестяные тела сточных труб, которые сейчас блестели, как серебро. Где-то далеко внизу слышался гвалт чаек и шум волн, накатывающих на берег. Моряки выползали из трюмов, Ливар Стоун потушил свой фонарь и снова повесил его на дверь у каюты, а Халик наконец-то увидел тех, кому принадлежали голоса. На "Вихрь" поднимались люди, облаченные в плащи из бурой домотканной шерсти, с лицами вытянутыми и нервными, как у хорьков. Халик видел их тени: бледные, юркие и скользкие, как у речных рыб, и такие же вонючие. Здесь было не меньше шести человек, и каждый держал в руках счетные книги и перья. Портовые смотрители, да не одни. Со стороны улицы послышался механический лязг, и на свет вышло с дюжину тех жутких тварей без теней и запахов, которых здесь называют стальной стражей. Огромные конечности на шарнирах терлись о пластинчатый металлический корпус, буравчики, торчащие из спины словно кости, со скрежетом вращались. Уродливые головы в виде птичьих черепов с острыми клювами смотрели по сторонам пустыми глазницами, руки-лезвия блестели на солнце. Внутри каждого чудовища виднелись шестеренки, вентили и зубчатые винты. При одном взгляде на эту "гвардию" Халика охватывало неясное чувство тревоги: в пустых скелетах из железа, бронзы и стали ему виделось нечто жуткое. Вслед за стражами следовал полный мужчина невысокого роста, лысеющий, с большими губами и темно-коричневым родимым пятном на щеке, похожим на кляксу. Он был облачен в просторный плащ из бархатистой ткани цвета морской воды, застегнутый у горла маленьким золотистым якорем. Капитан выкрикнул команду, и матросы стали вытаскивать на палубу сундуки с грузом. Человек с пятном на лице поднялся на корабль вместе с ещё двумя смотрителями, которых Халик не заметил. Он отбрасывал самую обычную тень, если не считать странной пестрой каймы, что шла по её краям. От незнакомца пахло мускатным орехом, солью и чем-то ещё, приторно-сладким, будто финики в сахаре, и Халик чувствовал это, в отличие от других. Увидев Ливара, человек в зеленом улыбнулся той самой многозначительной улыбкой, которую используют при встрече старые знакомые, и сразу заключил бородатого моряка в объятия. -Я-то думал, глаза меня подводят. - сказал он. Голос у мужчины был мягкий, словно карфакский шелк. - С багровым парусом твоя лачуга смотрится даже хуже чем раньше, но прелестная дева и рог все те же. Значит, ты преуспел? -Преуспела твоя мать, когда отдалась половине города и держала это в тайне, пока живот не начал расти. - Стоун заржал так громко и неожиданно, что Халик невольно вздрогнул. - Я просто удачно сплавал на восток, а теперь вот вернулся. Через Морские Ворота сегодня не протолкнуться, но так даже лучше. Не мог же я прибыть на праздник и не увидеть твою страшную пятнистую рожу? В ответ на неуклюжее оскорбление незнакомец только снисходительно улыбнулся. -Люди, скрывающие свои уродства за густыми бородами, напоминают мне старую проститутку, которая мажется рыбьим жиром, чтобы сгладить морщины. Лицо остаётся страшным, но теперь ещё воняет и блестит. -Чем говорить о шлюхах, лучше бы хоть раз воспользовался ими. Это не так страшно, как ты думаешь. Не страшнее, чем оставаться девственником в твои годы. -Может, продолжим разговор о моей невинности после осмотра? Что привёз на этот раз? -Таалабские фисташки, вересковый мёд с островов и добрые вести. Я все расскажу, пока твои крысы шарятся на моём судне, но сначала... Его жилистая рука указала на Халика. -Мой пассажир. Ему нужно как модно быстрее переправиться через Красный Канал. Пегий Джон ещё водит челноки? -Да, только теперь его называют Джоном-Чахоткой. Добрый старик всю жизнь перевозил людей, а теперь вот только и может, что терпеть их насмешки и кашлять. Многие думают, что он и до весны не протянет. -Жаль. Надо будет его навестить. И все же, на одну поездку его хватит? -Одну? Ты точно говоришь о Пегом Джоне? Старый дурак и не думает выходить на покой. Говорит, что умрёт, как и жил - с веслом в руках. Стоун одобрительно хмыкнул, а потом произнёс, снова указав на Халика, будто боялся, что приятель не понял его с первого раза: -Объясни ему, что да как. Мне надо глядеть, чтобы эти сучьи дети ничего не у меня не украли. -Когда это мои люди воровали с твоего корабля? -Ты, кажется, забыл про... Вместо ответа капитан громко выругался, красочно расписывая, что и куда засунет каждому таможеннику на своём корабле, и двинулся к высокому юнцу с нервными глазами, который не переставая моргал и записывал что-то в свою толстенную книгу, перебирая орехи в мешке. Человек с пятном на лице наконец-то обратил на Халика внимание. Глаза у него оказались оливковыми, с темными крапинками вокруг зрачков. -Я Оливер Морген, мастер над Желобом и стоками. Слежу, чтобы дерьмо из канализации исправно стекало в море, а дерьмо с кораблей не попадало в город. По крайней мере, не через мои ворота. Он дружелюбно улыбнулся протянул ладонь для рукопожатия. Кожа у сановника оказалась мягкой и влажной, а запах чего-то сладкого усилился вместе с цветистыми пятнами на отбрасываемой им тени. Халику это не понравилось, но он все же представился, стараясь быть как можно любезнее. Оливер Морген, само добродушие, подробно рассказал Халику, как пройти к лодочной верфи и к кому там обратиться, а сам направился в каюту вместе с Ливаром, который за разговором со смотрителями, казалось, и вовсе забыл о своём пассажире. Правда, когда Халик спустился в трюм за своим ореховым посохом, капитан тут же оказался рядом, ожидая оплаты. -Кажется, я должен двадцать серебряников? -Двадцать три. По монете за каждого гребца и три - за место в каюте. Уж прости, но моря нынче буйные, и морякам нужны деньги. К тому же, ты сам обещал. -Конечно. Возьми, и поставь за меня кружку нашему Дрозду. Если бы не он, в Долгом Заливе я бы издох от скуки. Он кинул Стоуну мешочек с серебром, сошел с палубы на мощеную галькой дорогу и направился к тому месту, где, по заверению Моргена, начинался Красный Канал. Пройдя сквозь череду домов с узкими решетчатыми ставнями, Халик оказался в укромном круглом дворике с фонтаном в виде огромной рыбины, из макушки которой била ключом вода. В арке какой-то мальчишка торговал устрицами с перцем, а из открытых окон наверху струилась музыка и девичий смех. Прямо за фонтаном начиналась шумная и людная улица, похожая на каменную змею, которая изгибалась и закручивалась во все стороны. Высокие дома и лавки с черепичными крышами стояли так тесно друг к другу, что почти соприкасались верхними ставнями. Повсюду толпились горожане в цветастых и странных одеждах, моряки с пенными как волны тенями и хриплыми от попойки голосами, лицедеи, певцы, жонглеры и кудесники с учёными обезьянами на руках. Их громкие выкрики сливались в пчелиное жужжание, от которого закладывало уши. На широких улицах пахло солью, жареными в масле оливками и свежей рыбой, а в переулках - мочой и прогорклым жиром. Мимо Халика пробежала целая стая босоногих детей, за которыми со смехом гнался великан с неестественно длинными ногами; какой-то фокусник с размалеванным лицом пустил в небо целый столб огня и дыма, который тут же растаял и обернулся маленькой птичкой под восхищенные аплодисменты зрителей; торговка с нездоровой, красной как свекла кожей громко завопила: -Миноги, креветки, луна-рыба! Пирожки с угрями, в два раза дешевле! Ей вторил тощий юнец с целым лотком фруктов: -Лучшие яблоки, гранаты и сливы! Сладости к вашему столу, провожайте осень да встречайте зиму! Дыни и виноград, покупайте, все сюда! Ворота, ведущие к Каналу, были открыты, а под их портиком уместился отряд городской стражи. Все в алом с головы до пять, в руках блестят копья, на поясах - короткие мечи и кинжалы. Таких сложно не заметить ночью, усмехнулся про себя Халик, но тут же вспомнил, что здешние улицы, должно быть, и в темноте будут белее белого. Надо раздобыть новый наряд, а не то на него будет пялиться весь этот размалеваный город. Он свернул с площади туда, где слышался шум воды и громкий ребячий гомон, и увидел широкий водный канал, который вопреки своему названию был мутно-зелёным. У воды вытянулось не меньше тринадцати челноков, рядом с которыми оживлённо спорили лодочники в грязно-серых шерстяных робах. "Джона-Чахотку" Халик узнал сразу: им оказался тощий долговязый старик с желтушным, рыхлым от болезни лицом, жиденькими бакенбардами и усталым взглядом мутно-синих глаз. На протянутую золотую монету и просьбу доставить его на самый близкий постоялый двор лодочник сначала долго и судорожно кашлял, а после, сплюнув ком мокроты в грязный кусочек ткани, прохрипел что-то про толпы народу, которые хотят пересечь Канал и то, что ждать придётся не меньше часа. В ответ Халик добавил к монете ещё два серебряника и медяк, и старик нехотя принял его на борт и отчалил, бормоча что-то себе под нос. Остальные челночники глядели на их маленькую плоскодонку с насмешкой, но седой паромщик этого, кажется, вовсе не замечал, уверенно направляя лодку огромным шестом. С каждым его ударом огромные городские улицы приближались, а массивные белые стены, наоборот, отходили назад. Халик никогда не видел столько высоких зданий на западе, да и здесь, на востоке, тоже. Все они были выстроены из гладкого белого камня и тянулись к небу черепичными крышами на четыре, а то и на пять этажей каждое. В переулках между ними сновали люди, трусили нагруженные поклажей ослы и дрались за еду помойные кошки. Деревьев было мало, но кое-где, рядом с домами побогаче, в ограждении железных заборов, росли небольшие рощицы. Повсюду возвышались прямоугольные кирпичные башни, соединённые изящными арками и галереями. В Красный Канал со всех сторон впадало множество других, более мелких и узких. Чахотка свернул в один из них, который вел к северо-западной части города. Лодка проплыла под мостом, на котором раскинулся крикливый рыбный рынок. Впереди показался второй, но уже прикрытый черепичной крышей. Его покрывали резные фигурки рыцарей, которые сражались друг с другом. Их маленькие каменные мечи и копья утыкали перила моста, будто иглы. Но самым необычным оказался третий: с двумя круглыми башнями на каждом конце, разноцветной мозаикой и огромной фигурой кракена, вытесанной прямо на высоких поручнях. Серая с зелеными прожилками голова чудовища хищно скалилась на людей, плывущих на лодках по Каналу, каменные щупальца опутывали весь мост, вились по башням, как лестницы, а некоторые даже свисали вниз, касаясь воды. Их челнок проплыл совсем рядом с одним из отростков, и Халика невольно передернуло от отвращения. Старик направил плоскодонку в самое сердце города, в шум и гам толпы. Других челноков здесь и впрямь было столько, что невозможно сосчитать. Мимо них проплыла стройная прогулочная лодка в виде морского конька, и гребец, стоящий на корме, задел их шестом, но даже не повернул головы: в такой толкучке сложно было что-то заметить. Повсюду сновали огромные баржи с высокими бортиками, груженные ящиками и бочками с вином и солониной - такими управляло не меньше десяти человек на веслах. Халик видел и настоящие плавучие лавки, где шли торги за украшения, фрукты и мягкие ткани. А в широких водных коридорах встречались целые пагоды с прямоугольными крышами, бархатистыми занавесками и просторными каютами, откуда лилась громкая музыка. Вдали в провалы между утёсами, на которых стоял город, сползали на тросах просторные деревянные клети с сидящими в них людьми. Они спускались к тем домам, что были выдолблены прямо в отвесных скалах над пропастью. -И много людей живёт там, внизу? - спросил Халик, указав на подъемники. -Немало, млорд, не мало. - ответил старик, кашлянув в кулак. - Жизнь самая обычная, только ветер дует холодный. Высоко... Он закашлялся сильнее, сплюнув в мутную воду и умолк. Он умирает, с безразличием подумал Халик. С каждым хрипом из Чахотки вырывался мертвецкий смрад. Так пахнут трупы, если дать им полежать на солнце пару дней. Морген был прав - до весны лодочник не протянет точно. "И эта падаль не хотела везти меня за один золотой? Неужто он ещё надеется что-то купить?" Люди редко верили в то, что умрут - Халик знал это слишком хорошо. Тихий Странник тоже не верил, а все же умер - в темноте и собственной моче. Но челночника ждал другой конец - это Халик видел уже сейчас. Оглянувшись, он заметил, что мосты и скопления лодок остались позади. На обоих берегах канала вырастали улицы гильдий. Высокие здания оружейных с покрытыми эмалью доспехами у входа соседствовали с торговыми домами из серого кирпича, где в окнах виднелись толстые купцы в шелковых одеждах, раздающие поручения мальчикам-клеркам. На этой улице повсюду стояли железные статуи мужчин с золотыми масками вместо лиц. Внутри каждой из них скрипели шестеренки вроде тех, что дают жизнь стальной страже. Статуи двигались: переливали воду из одного кувшина в другой, плясали и жоглировали янтарными шариками. Дети смеялись и бегали вокруг них под присмотром женщин, которые полоскали в канале бельё и обменивались сплетнями. Халик спросил лодочника о том, что это за статуи. -Детская забава. - ответил он. - Мастера с кузнечного цеха делают их, чтобы развлекать народ и набивать кошельки. Дай такой штуковине золотой, и она загадает загадку. Разгадаешь - получишь орех в меду. Нет - тогда... Кашель поглотил то, что старик хотел добавить. Халик отвернулся, потеряв к железкам интерес. На правом берегу, под двойной аркой, начинались шумные увеселительные кварталы. По ним ездили пестрые повозки торговцев, у крысиных ям под звуки шутовских дудок плясали карлики, шлюхи выставляли напоказ свои сиськи, а кукольники давали представление. Деревянный воин в белых доспехах отрубал голову огромному дракону. Из шеи чудовища сыпались красные опилки, к вящему восторгу зрителей. А пока куклы отвлекали народ, какой-то мальчишка в толпе срезал у горожан кошельки. Халик, видя это, только улыбнулся. Ребёнок действовал ловко, пряча маленький ножик в рукав сразу же, как кто-то оглядывался на шорох. Но таких людей было мало - большинство слишком увлеклись представлением. Когда я воровал кошельки, людей отвлекал запах дерьма в сточных канавах, вспомнил Халик. Богачи морщились и прикрывали лица платками из шёлка, а он сновал между ними с ножом. Но этот город пахнет рыбой и солью, а не дерьмом, и платков здесь никто не носит. С дальних улиц доносилась музыка, и чем дальше плыл их челнок, тем громче она становилась. Они проплывали мимо домов поменьше и поскромнее, чем прежде, мимо все новых и новых рынков и лавок, где торговались повара, матросы и девушки, похожие на служанок. Чахотка плавно уволил лодку в сторону, туда, где на узких пристанях стояли трактиры. Самые крупные из них, с широкими дверями и черепичными крышами, толпились у самой воды, зазывая к себе путников. Со своего места Халик видел широкие вывески на всеобщем языке: "Рыбацкая женка", "Дева морей", "Скомороший приют", "Счастливый улов", "Конская грива", "Белый очаг", а также таверну, название которой прославляло груди некоей Бесси. Двери этих гостиниц были распахнуты настеж, но Джон плыл дальше, даже не смотря в их сторону. Спустя какое-то время трактиры кончились, снова уступив место домам. На этот раз лодка петляла между ними не долго: уже через пару минут они причалили. Челнок торкнулся о каменные столбцы, и Чахотка указал на какое-то низкое строение, сложенное из белого камня, как и все вокруг. Его южное крыло, стоящее на деревянных сваях, упиралось прямиком в маленькую кленовую рощицу. К северной стороне примыкала невысокая башенка. Там, где ставни были открыты, виднелось цветное стекло. Полукружные двери дома были распахнуты, изнутри доносился весёлый смех, плохая музыка и шумный говор. Вместо вывески над входом висело старое колесо, явно выдернутое из какой-то телеги. -Это "Пятое колесо", млорд. Постель здесь стоит не больше двух монет, а еда не хуже, чем у самого короля. Спросите Трена, он тут хозяйничает. -Ты всех путешественников привозишь сюда, верно? И сколько этот Трен тебе платит? - спросил Халик и сошёл на берег, держась за свой посох. -Да что вы, млорд, я бы ни в жизнь плохого не присоветовал... Я... Кхм... Лодочник залился громким и нарочито долгим кашлем, который, однако, быстро перешёл в настоящий. Дожидаться окончания очередного приступа Халик не стал - оправдания старика явно того не стоили. Вместо этого он развернулся и вошёл в трактир, надеясь, что "еда не хуже, чем у короля" окажется хотя бы не сдобрена ядом. Внутри дома было тепло и сухо. Он обвел взглядом просторную комнату, в которой где горели свечи и трещал огонь в очаге. Дальняя дверь, выкрашенная бурой краской, вела, должно быть, на кухню. Похожий на обезьяну мужчина с темной кожей пиликал на скрипке, рыжеволосая девушка с кружкой пива в руках сидела на коленях у старика в белой мантии и что-то шептала ему на ухо. Увидев Халика, она вскочила со своего места и подошла прямо к нему. -Милорд, вы желаете взять комнату? -Я взял бы тебя. - ответил он, приглядевшись. Девчушка была мила, хоть и простовата: большие светлые глаза, бледная кожа, покрытая веснушками, как сыпью, упругие груди и тонкая шея. Любопытно, во сколько родители оценили её невинность? По крайней мере обращаться к благородным господам она умела, хотя в отношении Халика это было бессмыслицей. Приятной бессмыслицей. Рыженькая застенчиво улыбнулась -Сейчас я занята, милорд. - кивнула она на старика в белом, с коленей которого слезла. - Но если хотите, подождите вон у того столика и... -Я не лорд, девочка. - Халик не любил ждать, а мысль о том, что по окончанию ожидания он получит пользованный каким-то слюнявым дедом товар быстро развеяла всякий интерес. Вместо столика он направился к трактирной стойке, за которой стоял тучный человек с блестящей от пота лысиной и обвисшими, сальными усами. -Все у нас здесь лорды. - вместо приветствия сказал он, наливая в кружку темный эль, вроде того, что Халик видел в Алиндоре. - Чего хотели, ваша светлость? -Это ты здесь Трен? -А кто же ещё? - толстяк осклабился и отдал кружку какому-то худому пареньку с серьгой в левом ухе, который тут же отнес её к столику в углу, где похрапывал волосатый матрос. - Тебе нужна комната, пиво или девка подешевле? Сейчас их как раз навалом - шляются по гостиницам и трясут титьками перед каждым, у кого тугой хер и кошелёк. -Кошелёк, я думаю, важнее. - заметил Халик и оглянулся на ту рыженькую. Она все ещё сидела на коленках у старика, обхватив его дряблую шею руками и весело хихикая. Морщинистое лицо под белым капюшоном, похожее на жабью морду, расплылось в блаженной улыбке, розовая кожа на обвисших щеках натянулась. - Вон та - тоже шлюха? -Это моя дочь, Милли. - толстяк принялся тереть коричневые подтеки, которые остались на стойке после кружки с элем. - Брат Лионель заплатил два серебряника и один медяк, чтобы она его развлекала, но это скоро закончится. Хочешь быть следующим? Размеренное спокойствие, с которым трактирщик оценивал щель между ног своей дочери, нравилось Халику больше всего. От этого можно многое узнать за пару монет - моряки, потаскухи и владельцы гостиниц знают городские слухи лучше всех остальных. Однако по-настоящему его привлекло другое. -Брат Лионель? Чей брат? Толстяк посмотрел на него так, словно Халик давно утонул, а теперь вдруг вылез на берег и попросил кувшинчик молока с медом. -Уж не знаю, из какой дыры ты вылез, но у нас разве что псы не знают, что братьями зовутся монахи Аво, присяжные сыны Белого Пламени. Монахи... Быстрая мысль промелькнула у Халика в голове, но он никак этого не проявил. Неострожный взгляд может его выдать, и кто знает, так ли прост этот трактирщик или вон тот купец в большой чёрной шляпе, сидящий у огня. Вокруг было слишком много запахов и теней, непривычных его носу и глазу. Там, откуда он родом, вельможи и знатные выродки щедро платят тем, кто умеет читать по лицам и подслушивать чужие разговоры. Было бы неприятно, если бы такой человек запомнил его лицо - или глаза. Глаза всегда его подводили. Жёлтые, как расплавленное золото, они слишком выделялись на болезненно-белой, совсем не похожей на иноземную коже и привлекали излишнее внимание. Тихий Странник часто спрашивал, как сильно боги были пьяны, когда смешивали молоко и янтарь в одном горшке. Но теперь это все не имело значения. Странник мёртв, а до его внешности здесь есть дело разве что тому таракану, который заполз в омлет сонному толстяку в дальнем углу зала, пока тот пыхтел над большим куском ветчины. Халик решил взять комнату, что смотрела окнами на узкий канал между двумя соседними улицами. За скрипучей дверью его поджидала кровать с жёстким матрасом, низенький стол и жёлтая сальная свечка, тазик с водой для умывания, которая по виду мало чем отличалась от той, что вытекала из труб канализации, и старый обшарпаный шкаф - для пары ночей большего и не требовалось. Если судьба будет благосклонна, дочка трактирщика займёт старика ещё на какое-то время. Сумка, взятая им с корабля, была полна лишь наполовину, но и этого должно было хватить. -Я помню первый урок. - произнёс он, вновь отгоняя назойливый призрак учителя с его тихим голосом и мягкими усохшими губами. Да, его урок он запомнил - а потом преподал ему свой. Он даже ничего не заметил. Люди вообще мало что замечают. Как тогда... "...так и сейчас" - подумал Халик, когда в руке появилась тонкая полоска стального ножа.