Крылья

Подхожу к нему. Медленно, все еще сопротивляясь приказам, пытаясь скрыть лицо, на котором так явно видно мое унижение. Останавливаюсь в трех шагах от тебя. Непозволительно близко? Вроде бы нет. Слегка склоняю голову. И не в знак покорности, нет, скорее, просто для того, дабы хоть на миг оторваться от твоего лица. Я не привык еще, хозяин. Впрочем, когда-то давно вы говорили про вечность — что ж, у меня будет время исправиться… — Ну и что стоишь, как статуя? Принеси даме цветы!.. Голос слегка грубый и ранее непозволительный (о боже, как давно это было…). Мне надо к этому привыкнуть? Привыкну! Черта с два! Я не сдамся и в аду, не дождешься, дьявольский демон! Поворачиваюсь к твоей даме. Она – прекрасна! И вместо злости я чувствую лишь что-то новое… Точнее нет, не новое, скорее, хорошо забытое старое (это как зубная боль, когда она постоянно – перестаешь чувствовать, но стоит боли исчезнуть хоть на мгновение — и все, пиши пропало, нужно заново привыкать)… Одиноко. Как же холодно и одиноко. Себастьян, ты обещал забрать боль моей жизни, а что насчет одиночества? Оно ведь тоже причиняет боль. Улыбаюсь. Женщина кажется такой идеальной. И все-таки чего-то не хватает. Одергиваю себя. Не пристало так слуге думать о своем господине и его гостях. Боже, как же больно… — Мадам, какие цветы вы предпочитаете? Она повернулась к тебе и проворковала: — Какой милый мальчик. Ты внимательно смотришь на меня. Я удерживаю на лице маску безразличной покорности. Да, кстати, кажется, я тогда этого тебе так и не сказал — большое спасибо! Огромнейшее! Без твоего мудрого руководства я вряд ли смог самостоятельно научиться кривляться. Все еще смотришь. Потом ухмыляешься. О боги, ну хоть что-то мне знакомое. И даже не чужое… — Малыш, выбери сам. Меня передергивает от такой фамильярности, да ты все еще продолжаешь давить на мое самое слабое место. Точнее, на самое слабое место моего тела – возраст. Кажется, ты заметил это, и понял, что я думаю. Улыбка твоя стала чуть шире. Доставляет удовольствие моя беспомощность? Ну уж нет, в контракте не было прописано, что я должен веселить тебя (пока ты сам не прикажешь), снова передергиваюсь. Интересно, насколько бескрайна фантазия демонов? Улыбаюсь в ответ, так широко, как только могу – ну и пусть видны фальшивые ноты. Мгновенье – ты удивлен. А значит, первый ход за мной, Себастьян. Разворачиваюсь, пока ты не стал ничего комментировать. Пробегаю в конец аллеи. Да… Именно там я видел прекраснейшие белые розы. Ты ведь любишь белые розы, Себастьян? Я лично предпочитаю красные. Рву несколько цветков, колючки протыкают уже и без того измученную за сегодня кожу рук. А я все рву и не могу остановиться. Итак, семь белых роз. Возвращаюсь назад. Не отдавая цветов, направляюсь к кусту, у которого я работал последних пару часов. На нем красные. Просто не мог обойти то, что люблю. Но самые прекрасные цветы — в середине куста. Лезу туда. Колючки раздирают рубашку прямо на мне. Тонкие красные полосы отчетливо проступают на синей ткани. Приказываешь, Себастьян? Приказывай! Но знаешь, у меня был идеальный пример для подражания перед глазами. Пример идеального, идеального дьявольского слуги. Именно у тебя, Себастьян, я учился как можно выполнять приказы, вызывая отнюдь не умиление. Что ж, наступила практика. Посмотрим, насколько я готов. И вот к семи белым розам прибавилось шесть красных. Итого тринадцать. Уверен, вам понравится, миледи. Перемешиваю цветы. Красные на фоне белых. Кровь на фоне снега. Возвращаюсь и с улыбкой подаю ей букет. Ей, твоей идеальной женщине. Она улыбается, даже почти искренне. Берет букет и даже соизволит бросить высокомерное: — Спасибо. — Не стоит благодарности. Я всегда счастлив угодить Хозяину, — в последнем моем слове звучит неприкрытая насмешка и откровенное издевательство. Не зря я так протянул это слово. У тебя даже зрачки стали вертикальными. Что, Себастьян, неужели тебя раздражает мое сомнение в твоем господстве? Ах, какая жалость, но ничем не могу помочь. Поворачиваюсь к ним спиной. Снова скидываю рубашку (часть крови уже засохла, так что отдирать было немного больно (и снова боль… откуда она здесь может быть?)). Беру тяпку. И снова начинаю обрабатывать корни ближайшего куста. Сердце все еще бешено бьется. Теперь, когда нет слов, вы вроде бы все должны его услышать. Но нет, не слышите, или делаете вид… Эх, Себастьян, Себастьян. Ты был бы не ты, если бы так легко спустил с рук мои сомнения. Я слышал шаги за спиной. Я был уверен, что вы уже ушли. Но стоило мне повернуться, и я от неожиданности едва ли не упал – так близко ты находился. Черт. Черт. Черт. Черт. Черт. Ты взял руками мой подбородок, заглядывая мне в глаза. — Нравится новая роль, малыш? — Это приказ? – делаю невозмутимый вид. — Что? — Господин, вы приказываете отзываться на существительное «малыш»? — полный голос презрения меня выдал. И вижу в твоих глазах, что этот раунд я проиграл, даже не выйдя на поле. — Конечно, малыш… Ты такой капризный и беспомощный, — чертов демон, ты так растягивал слова, наслаждаясь процессом, что мне становилось еще хуже… Ненавижу тебя, Себастьян! – и пока ты не научишься быть взрослым, тебе придется откликаться. Так что привыкай, судя по всему, это надолго. Усмехнувшись, ты ушел. Естественно, зачем находится там, где ты уже победил? Знаешь, в этот момент я ненавидел тебя сильнее всего, как ни странно. Мне до безумия хотелось, чтобы ты остался со мной, несмотря на всю эту желчь, а ты… Сволочь ты, Себастьян, сволочь и мразь! *** Не знаю, как часто я повторял эти словосочетания за последние две недели. Именно столько я уже прислуживал тебе в аду. Хотя ад ли это? У меня не было времени отойти дальше сада. Ты точно позаботился о том, чтобы я не скучал. Ты прямых приказов больше не отдавал (что, решил сначала сломить меня, а потом пировать?). Я тебя, если быть откровенным до конца, так больше и не видел. Впрочем, Джозефа мне хватило. Даже много было. Честно. Он обещал, что с Франческо я буду несколько дней, однако старик был со мной лишь первый день, а потом куда-то пропал. Я не стал спрашивать почему. Я просто начищал очередное столовое серебро, как мне и поручил твой мерзкий дворецкий. Ты что, переплавил все серебро Трансильвании в столовые приборы? Черт, и отчего так сильно болит спина? Наверное, из-за скрюченной позы над твоими ножами… Господи, их здесь так много. Господи? Ха, странно обращаться к Господу, когда порошок для натирки серебра разъедает твои руки, да? (Хотя, нет, странно обращаться к Господу, когда ты уже две недели работаешь в аду и не знаешь, что с тобой случится через пять минут). Впрочем, каждый вечер Джозеф давал мне мазь. И каждый вечер раны затягивались. И каждый вечер я думал: «Изощренная форма пытки? Фу, Себастьян, я ожидал от тебя большего». Сегодняшний день, как ни странно, был легче предыдущего. Может, потому что я уже привык к едкому запаху, или научился отключаться и не думать, машинально до блеска натирая груду подносов, ложек, вилок, ножей и прочей разности? Для меня было полнейшей неожиданностью услышать гром. Что? Гроза в преисподней? (я уже не в первый раз подумал, что этот ад не похож на тот, который люди описывают в своих глупых книгах.) Я вздрогнул и уронил поднос с кучей столовых приборов и масленкой. Да уж… грохот был, как говорится, особо знатный. Вернулся Джозеф. Он, наверное, все это услышал и пришел посмотреть, что же за шум. Устало глянув на меня, он лишь махнул рукой: — Ступай! – странно, и никаких нравоучений?.. Тут резкий гром заставил меня побледнеть. Джозеф внимательно посмотрел на меня. Кажется, этот парень давно не видел эмоций, и теперь разглядывал страх в моих глазах, как интереснейший экспонат в музее. — Можешь идти, — очередной резкий звук грома (слава Богу, окон в этой коморке не было и я не видел молний), потом, очевидно, сжалившись над моим страхом, парень добавил: – не волнуйся, здесь такое бывает раз в полторы-две сотни лет. Да и длится всего лишь ночей пять— шесть. Днем же обычно дождь… Дворецкий стоял и смотрел невидящим взглядом. Я решил, что самое время сбежать куда подальше. Я ненавидел грозы. Ненавидел за то, что безумно боялся…. Добежал до своей комнаты. Дыханье сбилось, но не время правильно дышать. Закрыть портьеры, закрыть портьеры… И снова грохот грома, и вспышка молнии освещает мою комнату даже сквозь тяжелые драпировки. Сердце бешено колотится… Пытаюсь успокоиться. Переодеваюсь в ночную рубашку (со времен моего «переезда» сюда я впервые надеваю ночную рубашку, обычно я выключался, как только ужинал). Пуговицы застегнуты криво, да по-иному я не умею, так что… Внезапно голову разбивает сильная внезапная боль. В своей голове я слышу голос хозяина. И каким-то шестым чувством, я понимаю, что он видит сейчас моими глазами, и может увидеть все, что вижу я, только к тому же, еще и мой страх. Обхватываю руками коленки. — У тебя есть три минуты, чтобы попасть ко мне в спальню. Я жду. Вот и все. Так просто и обыденно. Я старался не думать, что Себастьян так настойчиво делал из меня, ну или, по крайней мере, пытался сделать хорошего слугу, чтобы просто затащить меня в постель?! Неужели я нужен ему лишь для этого? Внезапно стало обидно. Снова… И снова это меня испугало (даже пока я натягивал рубашку и пиджак поверх ночной рубашки, я не думал о грозе, лишь о постели Себастьяна). Когда же я шел по коридорам и молнии сверкали в неприкрытые окна, я был готов разделить постель хоть с тысячью бесов, дабы не быть одному… Подошел к твоей двери. А вот теперь я понял, что ничего я раньше не боялся, так как теперь я едва в состоянии пошевелиться. Но знаю, что ты чувствуешь мое присутствие. И знаешь, что я здесь. А значит, медлить нельзя. Я постучался, в ответ прозвучало довольно тихое: — Входи. Я вошел. Кажется, у тебя красивая комната, Себастьян. Кажется, потому что слишком громкий стук собственного сердца оглушал меня так, что я уже не способен толком видеть. Смотрю на исполинских размеров кровать. Черное белье, как предсказуемо… Ты лежишь, до пояса укрытый одеялом. Читаешь. Присматриваюсь повнимательней: ночной рубашки на тебе нет, лишь белые штаны, очевидно, из довольно мягкой ткани (мне виден лишь край). А твоя идеальная грудь обнажена. Сглатываю ком в горле. Очевидно, слишком громко, раз ты перестаешь делать вид, что не замечаешь меня. Смотришь оценивающе. Я в нерешительности. — Ну что ж, — твой мягкий голос заглушает вопли стихии за окнами. Одной рукой держишь книгу, второй откидываешь часть одеяла приглашающим жестом. Делаешь вид, будто смотришь в книгу, но мы оба прекрасно знаем, что ты смотришь на меня. Я все еще стою на месте, застыв, как горгулья на утесе… — Раздевайся, малыш…