Мои ноги
26 августа 2016 г. в 13:41
Кажется, голова была в состоянии разбитого яйца на Пасху. Мир, похоже, был в том же состоянии, потому что Курт, разлепив по очереди глаза с болезненным стоном, обнаружил над собой аж два потолка, постепенно сходящихся в один. Следом в уши врезался мерзкий писк, будто его окунули головой в гнездо мышей, предварительно обсыпав сырной крошкой, и теперь эти мелкие паразиты счастливо пищат, будя в тебе желание неестественной дикости.
Курта напичкали всевозможными препаратами, дали успокоительного на несколько дней вперед, поэтому сознание жестко тормозило, а тело будто атрофировалось, хотя гипс был лишь на левой руке и на ногах, скрывая под собой не очень серьезные, но довольно-таки ужасающие переломы. С нижней частью туловища в принципе дела обстояли гораздо паршивее, потому что Хаммел не чувствовал своих ног вообще, поэтому крепко запаниковал, когда попытки свесить их с постели закончились буквально — ничем.
Щеки стало жечь так, будто он отморозил их в сугробе на сорока градусах, под ложечкой засосало, невольно захотелось выблевать то, что было в желудке, если там вообще что-нибудь было, потому что пока ещё не пришедшее чувство голода давало слабую надежду на то, что его подкармливали специальными растворами через трубку и что он сам сейчас не похож на манекен медицинского института, обтянутый сухой, местами растрескавшейся кожей, которая побледнела еще сильнее и уже просвечивала кости, рисунок сосудов, вен и артерий.
Паника не сходила на нет, и Курту хотелось разрыдаться. Первым делом он представил, что он в свои неполные двадцать два без особого успеха крутит узкие шины кресла-коляски, стирая руки в кровь и зарабатывая нехилые мозоли, не имея возможности взобраться в самую жалкую горку, потому что он — чертов инвалид. На этом его мир готов был рухнуть, а самому парню хотелось лишь провалиться сквозь землю или проснуться в своей огромной кровати, в которой всегда было холодно, от кошмара.
Однако комната не начинала кружиться, как это бывает в сказках, сменяясь привычным интерьером, ни через минуту, ни через пять, поэтому Курт, с усердием подавляя в себе истерические всхлипы, смял тонкое одеяло слабыми пальцами и хрипло позвал:
— Эй… Кто-нибудь?
Вышло даже слишком жалко, будто у двухмесячного котенка резко сломался голос, и теперь вместо приятного слуху мурчания его хватало лишь на страшные хрипы. Курт, вообще-то, был смышленым парнем, но вспомнить сразу, что тяжелым пациентам на всякий случай присобачивают кнопку вызова медсестры прямо к пальцу, позабыл. Вспомнил, обессилено опустив глаза на скомканную кулаком простыню, и тут же надавил на красный кружочек пальцем — на стойке дежурной медсестры загорелась лампочка рядом с номером палаты. Девушка моментально спохватилась, вспоминая его историю и смутный образ темноволосого парня, который, будучи незнакомцем и по совместительству виновником всего, волновался так, что от нервозности дрожало все в метре от него.
Оставив свой пост — по утрам здесь редко появлялись нуждающиеся, а Курт и вовсе очнулся в пятом часу, когда солнце еще и не думало будить Лайму, Рейчел, на ходу пытаясь не представлять, насколько плачевным может оказаться состояние пациента, влетела секундами спустя в его палату, благо, отделение, в которое его определили, было на первом этаже, как и для тяжело больных, чтобы доступ к ним был моментальным.
Девушка без лишней робости вошла в палату, с надеждой в глазах выжимая слабую улыбку. Курт и сам с надеждой смотрел на дверной проем, хоть и с чрезмерной требовательностью уставился на появившегося в палате медицинского работника, даже не думая улыбнуться или задать этот глупый вопрос, который так любили люди его типажа. Что со мной?
Брюнетка подскочила к кровати, пугая пьяное от лекарств сознание и заставляя парня глупо моргать и жмуриться.
— Чуть медленнее, — его рука слабо приподнялась над кроватью, выпуская одеяло, под которым, если честно, было жутко холодно. Или это просто от того, что ему холодно всегда, потому что с детства у мальчика были проблемы с кровообращением? — Голова кружится от резких движений.
Девушка виновато кивнула и склонилась над аппаратом, который пошел бы в сравнение с тем методом пыток, который в средние века применяли очень широко. Капля на темечко — монотонный писк в уши.
— Ваши показатели гораздо лучше, мистер Хаммел, — не без радости в голосе улыбается девушка в коротком халате и белоснежных легких штанах, открывающих лодыжку. — Это прекрасно, вы идете на поправку.
Курт же так не подумал. Он слушать эту воодушевленную трель, которая бесцветным потоком входила в его голову через уши, будто кто-то насильно вливал ее туда, заставляя забыть о главном. Или же Хаммел сам оттягивал момент, боясь спросить.
— Через несколько дней вас можно будет перевести в стационарное отделение, — закивала девушка, поправляя сбитое одеяло, устраивая подушку Курта удобнее и раскрывая шторы. — Нужно сообщить доктору о том, что вы пришли в себя, и тот мистер… Ох, вы знаете, он переживал так сильно, не хотел уходить, представляете, он планировал остаться здесь до вашего пробуждения… Но я запретила, да-да, сказала ему отправляться домой, обещала, что позвоню…
— Мои ноги.
Этого было достаточно для того, чтобы брюнетка захлопнула рот, готовый, казалось, бесконечно болтать, и болтать, и болтать… Не то чтобы это было плохо, Курт в основном любил слушать, а не повествовать, но сейчас это было настолько раздражающе, что он едва слышно скрипел зубами, как только на мозг навалилась такая нагрузка. Информация едва могла усваиваться, отдаваясь каждым словом ударом о черепушку изнутри.
— Мои ноги, — вновь откашлялся юноша, жмурясь далеко не от яркого света с улицы. — Я смогу… ходить?
Сглотнув моментально собравшуюся от внезапного молчания слюну, девушка схватилась за погрубевшую от сотен стирок ткань больничной шторы. По факту она ничего не знала. Лишь могла дублировать слова врача. Но что врач? Он не бог. Да и в бога Курт с некоторых времен не верил. А на что еще ему оставалось уповать, сказать было сложно, поэтому он с надеждой посмотрел на узкую спину девушки, снова моргнув, когда глаза начало жечь от поступающихся слез, собирающихся в уголках. Хаммел тяжело задышал, рвано вздымая грудь и заставляя брюнетку невольно повторять за ним. Словно в палате началось немое кино, будто кто-то отключил звук во всей вселенной, и парень напрягся настолько, ожидая ответа, что прекратил слышать этот раздражающий звук прибора, подключенного к его организму.
Берри чувствовала, как начинает нагреваться ее спина от нетерпеливого взгляда, ожидающего, полного горечи. Но опять же. Что она могла.
— Доктор сказал, что результаты… склоняются в лучшую сторону, — с трудом разжав пальцы, она отпустила тюль, который благодарно выдохнул и колыхнулся на свое место, а девушка обернулась к пациенту, глаза которого заметно покраснели, и сделала пару шагов к его кровати, говоря уже тише, вместе с тоном снижая и уровень уверенности в сказанном, что Курт не мог не почуять. — У вас есть большой шанс восстановить свое прежнее состояние, мистер Хаммел. Но лишь спустя какое-то время… Достаточно долгое время. Как только вас сюда доставили, — она без спроса присела на край постели, никак не касаясь Курт, хоть ей и хотелось, ведь девушка искренне верила в успокаивающую силу телесного контакта, — доктор отправил вас в операционную, а после наложил гипс. Мистер Шустер хороший специалист, и еще не было таких случаев, когда его пациенты не возвращались бы к прежней форме настолько, насколько это вообще было возможно. Кое-где кости были раздроблены сильнее допустимого, но с этим он тоже справился, поэтому, как только вы снова встанете на ноги, не заметите и малейших изменений.
Робко улыбнувшись, девушка и сама поверила в свои слова, поэтому так ни разу и не прервала визуального контакта, чтобы пациент не заподозрил чего, хотя, казалось, Курт так и не поверил ни единому ее слову, нервно перебирая пальцами провод.
— Ой! Я совсем забыла вам передать! — Курт встрепенулся, словно в шторм оторванный от своих размышлений. Эта взбалмошная особа, может, и очень даже хорошая, но черт, она сведет его с ума, и в истории его болезни рискует появиться приписка с сердечным приступом. Хотя кто он такой, чтобы ее винить. Работая в больнице, можно повидать и не такое, даже будучи всего лишь дежурной медсестрой. Но признать то, что она своей малоправдоподобной сказкой успокоила его колотящееся в бешеном ритме сердце, нужно. Совсем немного, но эта миниатюрная особа своим искренним полушепотом зародила в душе Курта крохотную надежду, за что он готов был простить ей ее чрезмерную эмоциональность, которую девушка даже не пыталась попридержать.
— Тот молодой человек, который вас привез, — Рейчел со всей своей интригантской несдержанностью склонилась к лежащему и начала шептать, — он был перепуган так, будто бы… Я даже не знаю! И он просил оставить кое-что для вас, потому что он… он был… взволновал, потому что это он сбил. Вас.
Огонек в ее глаза слегка утихнул, но маленькое пламя продолжало биться. Пусть реальность и не была сладка, как хотелось бы, она искренне надеялась на то, что того парня не упаковали в тюрьму, что он появиться здесь уже сегодня, ведь она обещала позвонить, и что вся эта история закончится небывалым хэппиэндом, хоть ее сердце неприятно кольнуло, как только она подумала, что такая, по ее инфантильному мнению, скромная деталь, как вина в аварии, может помешать истинной любви двух еще не знакомых душ. Откуда она взяла, что парни были геями и еще не имели своих половинок, было стерто из досье, но это не мешало такому яркому факту оставаться на своем законном месте.
Курт же только сейчас понял, что не успел даже поинтересоваться, что произошло. Короткая амнезия от удара головой забрала воспоминания нескольких последних суток, но это не страшно, потому что несколько из них Курт всего лишь пролежал без сознания среди писка и стерильности, да и память восстановится быстро, процесс пошел уже, но пока что он помнил только яркий свет, слепящий глаза, и визг тормозов, а после ничего, только начинала тупой болью тянуть фиолетовая гематома на боку.
Сбили, так глупо. И жаль, что не насмерть. У Курта уже давно не было ничего, что жаль было бы потерять. Отец погиб несколько лет назад, мать — еще раньше. Кошек он не любил, а собак боялся. Редкие школьные друзья давно растерялись, словно красивый рассыпавшийся бисер. А больше в жизни Курта не было ни одного якоря, чтобы он продолжал безучастно топтаться по этой земле. Наверное, от этого злость на того, чье имя и лицо все еще было ему неизвестно, усилилась в разы. Не мог сделать дело как следует, глупый идиот. А теперь? Хаммел неплохо знал все эти штучки, связанные с судебными разбирательствами, всяческими наказаниями и путями их обхождения — увлекался этим какое-то время на летних каникулах, так что теперь был уверен, что не просто так тот парень оставил сообщение для Курта у этой девушки. Хотел выбить себе свободу, безнаказанность, имя эдакого добрячка, первым пришедшим к пострадавшему и притащившим ему пакет апельсинов. Хоть Курт и любил их, но это было до коликов банально, а оттого еще противнее. Ему захотелось выругаться, но он лишь прикрыл глаза, расслабляясь и понимая, что все по-старому. С этой трагедией его не швырнуло в другой мир, где все так, как хотелось бы ему. Стоило ли говорить, что в людях Курт давно разочаровался? В обществе, где не принимают геев, заталкивают их в кабинки туалета, отнимают карманные деньги и позорят на весь школьный холл, как поганых отбросов. В обществе, где на дорогостоящую операцию просто не успевает набраться нужная сумма, поэтому сын остается без единственного родителя. В обществе, где, чтобы пробиться в верха, совершенно недостаточно недюжинного таланта и стремления, а если быть точным, то это и вовсе не самое главное.
— Я принесу ваши личные вещи, — осторожно касаясь нежными пальчиками исцарапанной об асфальт кожи на тыльной стороне ладони парня, произносит брюнетка, — я ее постирала. Надеюсь, вы не против.
Она поднимается, а Курт, когда девушка уже заступает за порог палаты, поворачивается ей вслед и хмуро, с непониманием смотрит в уже опустевший коридор. Тишина опять закладывает уши, он чувствует себя последним человеком на земле, когда медсестра пропадает, а ее звонкого голоска не слыхать. Это мерзко, и Курту хочется заснуть, но, кажется, он проспал слишком долго, поэтому придется встречать чертово утро, которое он не любил никогда, ненавидел, не находил смысла, как и в весне, зарождающей жизнь вокруг. Что необходимого в утре? Оно необходимо тем, кто знает, зачем начинать новый день. Курт не знал, даже не задумывался, швыряя бессмертный будильник в предварительно поставленное напротив кровати широкое кресло.
Очень скоро размышления Курта о том, что он будет делать теперь, живой лишь наполовину, даже меньше, прерывает легкий стук о дверной косяк, и комнату вновь озаряет улыбчивая Рейчел. Эта девушка, наверное, возвращала людям охоту к жизни, — думает про себя Курт, невольно и слабо, но все же улыбаясь вернувшейся в ответ.
Осторожно складывая стопочку вещей на стул для гостей и ставя пару высоких ботинок рядом на пол, девушка нагоняет Курта на мысли о том, что сейчас он лежит в этой ужасной блеклой больничной сорочке, которая сзади, к тому же, имеет слишком высокий разрез, открывая вид даже на спину. До возмущения неприятно оказаться в подобном положении перед кем-то в столь сознательном и самостоятельном возрасте, Курт опять скрипит зубами, легко выпадая из реальности в свои размышления, но, нависшая над ним медсестра заставляет сфокусировать внимание на себе.
— Это ваш телефон. Молодой человек очень просил передать его вам, он приходил много раз, когда вы были без сознания, — стыдливо умалчивая о том, что она нарушила правила и разгласила личную информацию в виде номера мобильного телефона, Рейчел протягивает Курту его мобильник и кладет на прикроватную тумбу, лелея надежду на то, что там что-нибудь романтичное. Сначала поэма в стихах, направленная на извинения, конечно. А затем, несомненно, то самое.
В отличие от Берри, Курту не застилала глаза розовая пелена, и он не надеялся встретить в послании даже легкий оттенок искренности. Парень с каким-то отчужденным извинением поджал пересохшие губы и кивнул, в следующий миг слыша, как из коридора доносятся крики, призывающие мисс Берри вернуться на свой рабочий пост.