Огненная ярость, скованная льдом

Женщина нервно комкала в руках край платья, смотря на белую дверь перед собой. Круги под красными заплаканными глазами, бледное, осунувшееся лицо, нечесаные волосы – она не спала уже целую ночь. Солнце светило в окно в конце коридора, золотым квадратом падал на плитку пола свет. Весна. Поют птицы, сакура роняет свои нежные розовые лепестки на землю, устилая ее шелковым ковром. Подует ветер – и лепестки скользят вперед, словно волна. Сейчас Ханами. В это время у них всегда на траве под сакурой лежит покрывало, и маленький Тсунаеши заворожено наблюдает за деревьями, изредка поглядывая на голубое небо. Так было бы сегодня, должно было быть… - Савада-сан? – дверь отворилась, выпуская невысокого мужчину в белом халате. Он снимает повязку с нижней части лица, протирает платком потный лоб. Он устал, карие глаза грустно смотрят в широко распахнутые женские. Ему неприятна та новость, которую он собирается ей сообщить. Да, это не в новинку – говорить такое, но всегда плохо, больно и до жути стыдно, словно он в чем-то виноват. Он не виноват, медицина бессильна в таком случае. Но попробуй, объясни это сердцу, которое сжимается от взгляда полных надежды глаз. Сенсей сказал, что он еще просто молод, и с возрастом это пройдет… Скорей бы. Слишком впечатлительные в медицине долго не выдерживают. Женщина вскочила на ноги, выпустив помятый край платья. Ее трясло, руки сжались в кулаки – неудачная попытка унять предательскую дрожь. Все хорошо, все в порядке. Иначе ведь и не может быть… Сейчас она узнает, что с ее сыном, что с ее маленьким Тсу-куном. - Мне очень жаль, Савада-сан. У вашего сына разрыв спинного мозга. Он больше никогда не сможет ходить. – Что? Нет, не может быть, это ошибка, это какая-то ошибка… Ноги подогнулись, и женщина рухнула обратно на диван. Ноги уже не держали ее, от бури чувств, разыгравшейся внутри, казалось, не выдержит и остановится сердце. Все. Нет, это невозможно, этого просто не может быть… - Вы шутите? – она вымученно улыбнулась трясущимися губами, смотря на доктора. Его лицо расплывалось, словно отражение в кривом зеркале, и что-то холодное, влажное скользило по щекам… - Ками-сама, скажите, что вы шутите! Доктор только покачал головой, с сожалением глядя на женщину. Он видел такую реакцию много, очень много раз, и прекрасно знал, что сейчас нечем помочь нельзя. Пятилетний сын этой женщины стал инвалидом, навсегда. Он вспомнил худенькое, скрученное мальчишеское тело, которое на каталке везли в операционную. Они спасли ему жизнь, но не смогли спасти его ноги. И сейчас он лежит в палате, без сознания, и пролежит еще довольно долго, пока не пройдет спинальный шок. А затем ему придется учиться жить заново, переживая сильнейшие боли в спине, и глотать, колоть себе кучу препаратов, пытаясь поддержать жизнь в искалеченном организме… Иногда смотришь на таких и думаешь – Ками-сама, лучше бы он умер. По крайней мере, его матери было бы легче. - Неужели ничего нельзя сделать? – слова доносятся глухо, Нана изо всех сил пытается сдержать всхлипы. Она сделает все, все что угодно, лишь бы ее маленький Тсуна снова смог ходить. - Я сожалею, но в таком случае медицина бессильна, Савада-сан. На больничной койке лежало маленькое, худенькое тело, подсоединенное к куче приборов. Пятилетний ребенок спал, не подозревая ничего о своем положении. Он не знал, что за стеной обсуждают его жизнь, не знал, что теперь он больше никогда не сможет побегать в парке развлечений, таща за собой маму к понравившемуся аттракциону. Не знал того, что перестанет общаться со сверстниками, а целью всей его дальнейшей жизни станет учеба – что бы создать хоть иллюзию полноценности, на мгновение забыть о неподвижных ногах и адских болях в спине… В окно палаты глядела весна, солнце золотило встрепанные каштановые волосы, мягким пятном света ложилось на впалую щеку. Внезапно, только на мгновение, на лбу мелькнула яркая оранжевая искра. Мелькнула и погасла – словно не было ничего. На улице птицы пели гимн весне. Маленькие ножки неуклюже шлепают по мраморному полу, отполированному до зеркального блеска. От черных плит тянет холодом, и малыш поджимает пальчики, ускоряя шаг. Остановиться нельзя, он чувствует это. Чернота, поглощающая зал за спиной, буквально дышит холодом и опасностью. Он изредка всхлипывает, вытирая слезы рукавом своего пиджачка. Где мама, почему ее здесь нет? Мальчик помнит только, как они гуляли с мамой. Когда она отвернулась, кто-то толкнул его на дорогу. Был сильный толчок, падение, приближающийся к носу асфальт дороги и резкий, неприятный визг тормозов. А потом стало темно, и он оказался здесь… Сильно болит спина и лоб, ладони содраны в кровь. Вместе с кровью из царапин вырываются маленькие язычки пламени… Ему страшно. Его руки горят, и он все ждет, что ему станет больно, очень больно. Мама запрещала играть с огнем, никогда не давала в руки спички и не подпускала к плите. Однажды он сильно обжегся, и, заливаясь слезами, смотрел, как мама втирает мазь в покрасневшую ладошку. Боль ушла, но страх, сильный страх остался. И теперь он с замиранием ждет такой же боли, как была тогда… Тут темно и холодно. Изо рта вырываются клубы тумана, исчезают впереди, между колоннами. Там что-то светиться, холодным, голубоватым светом, и ребенок бежит туда, спотыкаясь, отбивая пальцы о твердый пол, размазывая застилающие глаза слезы по щекам. Тут темно, тут слишком темно и холодно, а сзади надвигается чернота. Попадешь в нее – и умрешь, он чувствует это. Лед. Громадная глыба льда, ощетинившаяся во все стороны огромными сосульками, словно ежик. Огонь на руках отражается в неровной поверхности, играя на гранях льда, заставляя его сверкать. Лед светиться изнутри – мертвенным, холодным светом. И лишь одна часть остается темной – часть, которая очень сильно похожа на фигуру человека… А за льдом – стена. Бетонная стена, покрытая черной копотью, обожженная и оплавившаяся в некоторых местах. И больше некуда бежать, негде спрятаться, а чернота сзади все ближе… Ребенок, всхлипнув, вжимается спиной в лед и начинает реветь в голос, громко звать маму. Ему холодно и страшно, очень страшно, маленькое сердце, кажется, сейчас выпрыгнет из груди. Кольцо темноты сужается, поглощая пол и колонны, заставляя прижиматься к глыбе льда, судорожно всхлипывая. Отчаянный крик «Мама!» эхом отразился от стены, увязая в черноте. Тут слишком страшно и холодно. Боль раздирала все тело на части. Хотелось кричать, выть, дергаться в судорогах – но проклятый лед, сковывающий все тело, не давал даже вздохнуть. Занзас не понимал, почему еще не умер. Он не мог моргать, шевелиться, даже дышать – лишь чувствовал жгучую боль всеми клетками своего тела. Он сам стал болью, ее живым воплощением. Перед глазами стояла стена красного, как кровь, цвета, оглушающая тишина давила на уши. Он все понимал, все чувствовал, но не мог сделать ничего. Будь ты проклят, старик! Пламя ярости, его неотъемлемая частица, не отвечала на его зов. То, что по малейшему его желанию отнимало жизни и уничтожало все, больше не подчинялось ему. Внутри он не чувствовал ничего, не было даже искры былой ярости. Если бы он смог – он бы завыл. Громко, протяжно, срывая голос и разрывая связки, выплескивая свою боль и накрывающее его отчаяние. Его сила, то, что отличало его от остального мусора, исчезло. Вчера у него было все – сегодня осталась только боль и ледяная клетка. Нечеловеческие усилия, прилагаемые к тому, что бы хотя бы пошевелиться, канули втуне. Ничего. Лишь холодно, очень холодно… Лед давит, сжимает со всех сторон. Его тело стало для него клеткой. Разум метался, стараясь найти хоть какой-нибудь путь к спасению, но он прекрасно понимал, что это бесполезно. Сколько он уже здесь – месяц? Год? Казалось, что целую вечность. Умереть. Пожалуй, именно об этом он мечтал больше всего – умереть. Перестать чувствовать боль, перестать ощущать собственное бессилие. Он не мог даже вздохнуть, но почему-то был еще жив. Сердце билось внутри раненной птицей, не давая замерзнуть крови, гоняя ее по венам. Почему еще работает сердце, он ведь так давно не дышит? Он ненавидел, всем сердцем ненавидел старика и его «милосердие». Лучше убийство, чем эта медленная пытка… Сдохнуть. Он просил у смерти у Бога, в которого никогда не верил. Быстрой смерти, которая освободит его от ледяного плена. И в то же время он понимал, что не умрет. Девятый, с его чертовыми понятиями о морали и чести, а уж тем более о семье, никогда бы его не убил… Мудак. В семье нет секретов друг от друга. Занзас жаждал увидеть кровь этого проклятого старика на своих руках. Наверно, именно поэтому сердце еще билось, распространяя кровь по венам. Именно по этому он все еще чувствовал боль и непомерную тяжесть льда на плечах. Отомстить, растоптать. Уничтожить. Голова начала кружится, боль еще сильнее сдавила виски. Перед глазами заплясали цветные круги, и легкие начали болеть, с каждым часом все сильнее. Хотя час ли? Наверно, прошла всего секунда. Вздохнуть, ему срочно надо вздохнуть… Он никогда, ни к чему не прикладывал таких титанических усилий, что понадобились ему для вздоха. Зачем он это сделал? К нему пришла бы долгожданная смерть. Она бы разбила этот ненавистный лед, избавила бы от страха и ненависти. Успокоила бы и … окончательно потушила. Ну, уж нет. Он будет жить, он выживет, что бы отомстить. Он будет гореть для этого. И пусть его вечность, его год здесь оказался жалкими пятью минутами, он не сдастся. Он за все отомстит, за ложь, за плен и за эту боль, за тягостное ожидание и темноту. За все старик получит сполна. Остается только выжить, выжить в этой ледяной ловушке. Внезапно в черноте перед глазами появился огонек. Оранжевый, он сиял, словно маленькая звездочка. Затем он разделился надвое, а между ними стал проявляться сияющий контур. Маленькая, хрупкая фигурка светилась ярким, нестерпимым светом. Если бы Занзас смог – закрыл бы глаза. Свет ослеплял, больно резал глаза. Хотя что это за боль – так, капля в океане его собственной. Оглушающую тишину разорвал тихий, но отчетливый детский плач… Ребенок плакал все громче и громче, звук давил на уши. Заткнись. Заткнись-заткнись-заткнись! Оставь в покое, исчезни! Больно. Ребенок все плакал, горько и надрывно, а перед глазами стоял светящийся силуэт. Он сжался в комок, где-то там, под ногами, и лишь остатки свечения указывали на него. Ярко. Звук иногда прерывался, словно плачущему не хватало воздуха, и раздавался вновь, то затихая, то становясь отчетливее. Свет мигал, словно вторя всхлипываниям. Детский голос с отчаянием звал маму… Он дико раздражал, бесил просто до чертиков, буром вкручиваясь в уши. Но Занзас ничего не мог сделать, лишь стоял и слушал, не замечая, как потихоньку отступает боль… Невыносимое напряжение, испытанное недавно, снова пронзило все мышцы. Хотелось сжать зубы или кулаки, что бы уменьшить его, но сдавливающий со всех сторон лед не позволял. Снова закружилась голова, снова боль сдавила виски. Воздух закончился. Так быстро? Не может быть. Воздух проталкивался в легкие медленно, словно нехотя. Боль скрутила все тело, разрывая конечности, дробя кости. Детский крик наконец-то затих. Но сейчас Занзас страстно желал, что бы он вернулся, ведь с ним не обращаешь внимания на боль… Дико заболела грудь, при вздохе ее словно сдавили прессом с двух сторон. Перед глазами крутились красные круги, и свет, оранжевый свет, мерцающий и такой теплый… Лед слишком мутный. Не видно нечего. Он почувствовал, как лед касается его глазных яблок, словно пытаясь заморозить зрачок… Чернота подбиралась все ближе, ползла, словно огромная черная змея. Мальчику, чье воображение нешуточно разыгралось от страха, казалось, что он видит, как сжимаются покрытые чешуей кольца, все больше приближаясь к нему, пытаясь заключить в стальные объятия… Он вспомнил, как видел удава в зоопарке. Тсуна тогда даже побоялся подойти к нему, с дрожью наблюдая издалека за сжимающимися кольцами и судорожно хватая ртом воздух. Ему казалось, что стоит только подойти к питону, как тот задушит его. Нечто похожее происходило и сейчас. Слезы градом катились из широко распахнутых глаз, судорожные всхлипывания спазмами схватывали горло. Ему оставалось только вжаться в светящийся лед, чувствуя обжигающий холод и острые грани, впивающиеся в спину, и с безысходностью смотреть, как все ближе подбирается чернота, как сверкают придуманные глаза перед тобой… Невозможно не вздохнуть, не шевельнуться. Страх сковал все тело, да и некуда больше бежать. Одна только защита – лед, да и та ненадежная. Этот лед плохой, пугающий. Он не защитит, он скорее поможет змею... Широко распахнутые глаза остекленели, и лишь мелко, нервно подрагивала нижняя губа… Чернота коснулась ноги, обжигая ее, словно кипятком. Змея вонзила в ступню свои ядовитые зубы. Мальчик закричал от боли, невыносимой боли, и пламя на руках неожиданно вспыхнуло так ярко, словно в этом странном месте загорелось отдельное солнце… Свет ослепил, вспыхнув яркой, нестерпимой вспышкой. Из уголка глаза от боли покатилась теплая слеза, согревая щеку, и почти мгновенно замерзла. Лед пошатнулся, еще сильнее сдавливая своего пленника, причиняя ему еще больше нестерпимой боли, заставляя сознание ускользать в черноту… Пламя отделилось от ладоней, очерчивая сверкающее кольцо вокруг льда и сжавшегося от страха мальчика. Черная змея зашипела, отползая и растворяясь, злобно сверкая глазами на Тсуну. Она еще вернется, он знает это, прекрасно знает… Слезы облегчения катились по щекам, сверкая золотом, отражая неистовый, теплый танец пламени. Круг осветил все вокруг, разгоняя туман. Ненадолго, но все же… Отблески пламени плясали на льду, раскрашивая мертвенную глыбу в насыщенные золотые цвета. Внезапно огонь подался вперед, окутывая, заставляя испуганно захрипеть маленького мальчика. Змея за пределами круга метнулась вперед, почти достав клыками лицо, и зашипела от разочарования, обжегшись. От долго плача у Тсунаеши сел голос, и он не смог закричать. Но и без того встрепанные волосы встали дыбом, а несколько прядей стремительно теряли цвет, окрашиваясь в блеклую седину… Обжигающая волна прошлась по всему телу, пошевелила волосы, опалила лицо. Мальчик повернулся в этом пламени, не делая попыток выбраться из него. Змея страшнее. А пламя… оно теплое и родное, как мама. Увидев, что творится за его спиной, он застыл. Огонь впитывался в глыбу, словно вода в губку, растворяя светящуюся муть внутри. Лед светился, теперь уже теплым светом, и сверкал объятыми огнем гранями, становился прозрачным, словно стекло. И лишь темная часть внутри не желала исчезать, становясь все отчетливее с каждой секундой. Мальчик вздрогнул – там был человек. Высокий и явно взрослый, он стоял, вытянув вперед руку. Именно эту руку Тсунаеши видел лучше всего – большая, больше, чем у мамы, с длинными пальцами и широкой ладонью. Такие руки были у отца его друга, Ямамото Такеши. Мужчина. Там, внутри, мужчина. Вытерев в очередной раз глаза, мальчик поднялся и маленькими, неуверенными шагами приблизился к глыбе. Страх перед огнем, который по-прежнему скользил по глыбе, абсолютно исчез. Мальчик чувствовал родство и близость, огонь приятно согревал, не обжигая. Савада приблизился ко льду, скользя по нему ладошками и наблюдая, как медленно плавится лед. Тсуна был ребенком, любопытным маленьким ребенком. Он не понимал всего ужаса ситуации, не понимал того, что это может быть опасно – ему просто вдруг стало дико интересно. Забылась змея за спиной, забылся зловещий холод льда. Встав на носочки, мальчик изо всех сил потянулся к ладони мужчины, который находился во льду, словно надеясь потрогать ее. «Дядя замерз?» - мелькнула наивная и детская, полная непритворной жалости мысль. Маленькие, объятые пламенем пальчики коснулись льда в том месте, где находилась рука Занзаса, стараясь согреть, растопить. Тсунаеши не понимал, что делает – он просто очень хотел помочь. Его словно током ударило. Огонь со всей поверхности начал стекать туда, где ладошка прикасалась ко льду, не давая оторвать руку, обвивая маленькое тело в плотный кокон пламени. Мгновение – и ребенок исчез, словно сожженный огненным вихрем… Змея раздосадовано зашипела, свернувшись в клубок в углу. В этом странном мире детский страх дал ей жизнь, и она собирается уничтожить этого мальчика, напиться его эмоций, сталь реальней. Пусть это только воображение, но он же не знает об этом… Придется немного подождать. Прежде, чем потерять сознание, Занзас почувствовал прикосновение к руке. Мимолетное, словно теплый ветерок прошелся – но на мгновение перед глазами прояснилось. На него испуганно смотрел сгорающий в огне, растрепанный мальчик с невероятными, оранжевыми, как пламя Неба, глазами… *Италия* -Девятый! – запыхавшийся Емитсу влетел в лазарет, бесцеремонно отталкивая перебинтовывающего Тимотео руку Шамала. Доктор хотел было возмутиться, но взглянул на шальное лицо японца и промолчал. Ворча о том, что он мало того что вынужден лечить мужчину, так его еще и отвлекают, доктор вышел за дверь. Емитсу постарался собраться с мыслями. Вообще-то Шамал прав и мешать сейчас ему не желательно, да и, Девятый сильно устал и ранен после боя с Занзасом, но не сообщить ТАКОЕ глава CЕDEF просто не мог. - В чем дело? – дон Тиматео поднял на советника усталые, поблекшие карие глаза. Одни боги знали, каких трудов ему стоила эта битва и это нелегкое решение. Заморозить собственного сына… Емитсу внимательно вглядывался в босса. Девятый словно в одно мгновение постарел на лет двадцать. У рта прорезались горькие складки, на лбу залегли глубокие морщины. Он странно сгорбился, а взгляд, обычно мягкий и властный, стал пустым. Что ж ты наделал, Занзас? Савада чувствовал, что после сегодняшнего дня Девятый останется таким навсегда… -Лед тает, - одного этого слова хватило, что бы босс Вонголы подорвался с кровати и стремглав побежал вниз, в разгромленный холл. Японец бежал следом, внимательно наблюдая за своим боссом. На их пути то тут, то там встречались осколки кирпичей и пятна крови, иногда даже тела и конечности. От опаленных пламенем стен все еще шло слабое тепло, когда-то роскошные ковры и картины можно было смело выбрасывать на ближайшую помойку. Кровавый бой закончился всего полчаса назад. Бой, в котором восставшая Вария под предводительством Занзаса почти уничтожила семью… Как такое могло произойти? Емитсу искренне не понимал, что не устраивало приемного сына Девятого. У него было все, абсолютно все… Так откуда такая прорва ненависти в глазах? Занзас просто сгорал от нее. Дон Тиматео судорожно размышлял о том, что случилось с Колыбелью. Что бы растопить эту глыбу льда, в которую заключили Занзаса, надо как минимум пару дней непрерывно плавить ее в огне. А тут за полчаса… Неужели остатки Варии? Нет, их взяли под стражу, это невозможно… Стоп. Наверно, все еще поправимо, иначе Емитсу бы здесь не было… Внизу вокруг льда собралась целая толпа. Девятый, спускаясь по ступенькам, увидел, что глыба льда светиться оранжевым светом. Это не к добру… При виде босса все расступились, пропуская его вперед. Зрелище завораживало. Оранжевое, чистейшее пламя Неба плясало по острым граням и выступам, скользило по общей массе льда, впитываясь внутрь. Мутно-белый лед с каждым мгновением становился все прозрачнее и прозрачнее, во всей красе показывая заключенного в ней человека. На полу вокруг уже образовалась лужица талой воды, которая светилась и сверкала, отражая отблески пламени… Это не Вария, и никто из Вонголы. Такое сильное, чистое пламя Неба невозможно скрыть, замаскировать. Если бы был кто-либо, обладающий таким пламенем в Вонголе и сражающийся на стороне Занзаса, то им пришел бы конец. А может, это пламя самого Занзаса? Нет, это невозможно… Девятый поднял свой посох, замораживая пламя прорывом от точки до нуля. Занзас ни в коем случае не должен освободиться. Не сейчас, когда Вонгола так слаба, когда так слаб Девятый. Второй раз ему Занзаса не победить, он точно знает. Ненависть его приемного сына достигла ужасающих размеров… Лед медленно покрывал сопротивляющееся пламя мутной белой коркой. Девятый наблюдал за тем, как исчезает во льду лицо его сына, с грустной улыбкой на тонких губах. Что он сделал не так, почему у сына родилась такая ненависть? Где, когда он совершил эту фатальную ошибку, которая привела к таким последствиям? Но теперь уже ничего не изменишь. Занзас заключен во льду, и пробудет там как минимум несколько лет. Иначе нельзя. Ведь ярость этого мальчика, нет, уже человека, рано или поздно сожжет и его, и Вонголу изнутри… Внезапно взгляд Девятого привлекла одна деталь. Он подошел поближе, прикасаясь рукой. На льду оставалась прозрачной одна маленькая часть, как раз напротив вытянутой руки Занзаса – часть, нет, углубление – Девятый задумчиво провел по нему рукой – в форме маленькой, детской ладошки… *Япония* Савада Нана сидела на кухне, сжимая в руках чашку и судорожно всхлипывая. Сасагава Изэнэми, ее лучшая подруга, стояла в тени у окна и мрачно рассматривала освещенную фонарями ночную улицу. Шел легкий дождь, и капли медленно стекали по стеклу, соединяясь в большие струйки и отражая свет. Их мерный стук был единственным звуком в комнате. Изэнэми впервые в жизни не знала, что сказать. Обычно бойкая и острая на язык, эта хрупкая светловолосая девушка растерянно посмотрела на подругу. Заплаканная Нана с красными, потухшими глазами и грязными, нечесаными волосами смотрелась просто ужасно. А Сасагава не имела ни малейшего понятия, как ей помочь… Савада снова горестно всхлипнула, и ее подруга поняла, что надо растормошить. Любой ценой растормошить, пока не станет слишком поздно… - Ну, хватит реветь! – она стукнула маленьким кулачком по столу, так, что стоящая на нем сахарница жалобно зазвенела. Не знаешь, что сказать – говори правду. Может, Нана хоть чуть-чуть очнется… - Ты хоть мужу сообщила? - Я-я не знаю, где он… - растерянно протянула мама Тсуны, и слезы снова навернулись на ее глаза. Она низко склонилась над чашкой, смотря в ее глубь и словно не замечая, как срываются с кончика носа и падают в чашку слезы. – Он только присылает деньги каждый месяц, и все… Инэзэми была как никогда близка к убийству. Пару раз глубоко вздохнула, успокаиваясь. Говорила же, не связывайся с этим типом, бросит он тебя… И вуаля – одна, с сыном инвалидом на руках… Мысль о том, что лучше бы мальчик погиб, Сасагава давила в зародыше. Но та упорно возвращалась, намекая, что так действительно было бы лучше, неработающая Нана просто не вытянет сына-инвалида… - Короче, - Инэзэми плюхнулась на стол напротив Савады, хватая ее за руку. Слегка отвела взгляд, стараясь не смотреть в заплаканные глаза. Слишком тяжело все это. – На первых порах я тебе помогу. У меня есть знакомый, который владеет небольшой кондитерской, все сладости готовят прямо там… Устроишься пока туда, а там будем думать. - А насчет мальчика не переживай, - продолжила она после небольшой паузы. «Ага, он всего лишь хомут на твоей шее, причем на всю оставшуюся жизнь». - Есть много профессий, которые не требуют никакой физической активности. Программирование там, еще что-нибудь… Сасагава смотрела на слегка повеселевшую Нану печально. Стараясь внешне оставаться бодрой и уверенной, она сильно сочувствовала внутри. Подруге сейчас будет очень, очень тяжело. Действительно, лучше бы мальчик умер…