Огненная ярость, скованная льдом

*Девять лет спустя* Лакированный деревянный пол сверкал под косыми лучами солнца, в которых сверкающими мушками танцевали крошечные пылинки. Капли прошедшего дождя казались янтарем на стекле, подвижным и живым янтарем, стекающим вниз слезами. Солнце за окном дарило прощальное тепло земле, собираясь скрыться за горизонтом, напоследок окрасив небо багрянцем… Прощальные лучи заставляли отливать золотом встрепанные каштановые волосы, перекрашивая отдельные волоски в рыжую медь. Стекла очков, висящих на самом кончике носа, поблескивали при каждом малейшем сонном движении головы. Ветер из приоткрытого окна с тихим шуршанием пытался перелистать страницы открытой книги, лежащей на коленях спящего, но покоящаяся на ней ладонь мешала этому маленькому безобразию. Тсунаеши мирно дремал в инвалидной коляске, склонив голову на грудь. Растрепанные пряди непослушных густых волос падали на лоб и закрытые веки, стояли смешными петухами на затылке. Широкая белая майка была великовата пареньку и потому висела мешком, спереди обнажая худые, острые ключицы. Безжизненные ноги прикрывал красно-черный клетчатый плед. В свои четырнадцать лет Тсуна представлял собой печальное зрелище. Довольно худой и какой-то слегка угловатый, с густыми каштановыми волосами и огромными карими глазами, он мог бы быть красивым, если бы не вечно печальное и какое-то насмешливое выражение лица. Большие, широко распахнутые глаза смотрели на мир жестко и с недоверием, тая в глубине тщательно скрытую грусть и безнадежность. Губы довольно часто кривила саркастичная, издевательская усмешка, уродуя мягкую, почти девичью красоту. Он почти не общался со своими сверстниками, предпочитая все время проводить дома. Да и куда он направиться, в инвалидной коляске-то? По понятным причинам у него не было друзей. Необщительный, язвительный и циничный не по годам инвалид был довольно сложным и тяжелым собеседником. Решиться нормально, без сочувствия и жалости поговорить с ним, могли и хотели немногие. Да и половину решившихся Тсунаеши отвадил от себя вечным сарказмом. Тсуна жил в своем замкнутом, ограниченном домом и двором мирке. С таким образом жизни совершенно не удивительно, что он любил читать книги. Читал много и взахлеб, любую книгу, хоть психологический триллер, хоть роман – главное, что бы про мир. Мир, находящийся за пределами досягаемости инвалида… А вот учеба, как ни странно, давалась ему нелегко. Особенно это касалось предметов, где необходимо было решать задачи. Приходилось долго вникать в любое, даже в самое простое правило, что бы понять его. Нет, запоминались они легко, влет, но понять и запомнить – разные вещи. А он часто не понимал. Абсолютно ничего не понимал. Применить правила на практике – еще одна проблема. Его репетиторам – по понятным причинам Тсуна был на домашнем обучении – приходилось все буквально разжевывать нерадивому ученику. А он не понимал. Вот и приходилось еще заниматься самому, по вечерам, с гудящей от напряжения головой рассматривая готовые решения и пытаясь понять, почему так, а не иначе… Он сильно уставал, стараясь подтянуться в учебе. Инвалидам, таким, как он, довольно сложно найти место в жизни, а уж инвалидам-недоучкам… Вот и приходилось учиться. Проводить за учебниками большую часть свободного времени, иногда досиживая допоздна, зубря формулы и теоремы, бесконечные правила… Учиться было тяжело. Очень. По этой причине у него был хронический недосып. На бледной из-за нечастых прогулок и общего состояния организма коже хорошо были видны круги под глазами. Поспать хотя бы девять часов удавалось нечасто, а еще эти сны, которые снятся ему и сейчас… Сидеть на мраморном полу – холодно и неудобно, но приходиться терпеть. Колонна сзади холодит спину, впивается в тело своими неровными, выщербленными гранями. Обнять себя за плечи горящими руками, пытаясь отдышаться и прийти в себя. Холодно, дыхание туманом вырывается из приоткрытого рта. С каждым разом находиться здесь все труднее… Надо встать. Грех рассиживаться в месте, где ты можешь ходить. Хоть своими собственными ногами, вспоминая полузабытые ощущения… Это всего лишь сон. Жуткий и нереальный, но ты рад и такому сну. В нем можно ходить и двигаться, словно ты здоров. А еще тут есть тот, кто нуждается в тебе… Цепляясь за колонну, ты неловко встаешь, неуверенно шатаясь на дрожащих ногах. Это повторяется каждую ночь, каждую ночь ты пытаешься привыкнуть к своим ногам. Все время одно и то же, весьма предсказуемое и болезненное начало… Хотя нет, не одно и то же. С каждым разом все больнее. Ноги опять пронизывает резкая боль, холод обжигает босые ступни. Больно просто до слез – а ты улыбаешься. Ты и такой, болезненной чувствительности мертвых конечностей рад… Шаг, еще шаг. Вечно забываешь, как нужно ходить, двигаться, и каждую ночь почти что заново учишься этому. Неловко ковыляешь вперед на трясущихся конечностях, чувствуя, как мурашки ужаса ползут по спине, и как резко становятся дыбом волосы. Ты не оглядываешься – этот ужас ты видел много раз. Нет, ты просто идешь вперед, до крови прикусывая губу и стараясь идти быстрее. Впереди сверкает мертвенным светом громадная глыба льда, осталось пройти совсем чуть-чуть… Тук-тук-тук. Тук, тук… - Луги тянутся в Намимори… Не большая, не маленькая, она просто хороша… Тук-тук. -Всегда неизменная, здоровая и очаровательная…* ТУК! Тсуна вздрогнул и проснулся. От резкого движения головой очки слетели и со стуком упали на пол, не разбившись лишь чудом. Рассеянно моргая и протирая глаза, Тсуна повернулся к источнику громких звуков – окну. Освещенный солнцем золотой комочек перьев сидел за окном и недовольно смотрел на Тсуну черными глазками-бусинками. Он то и дело стучал клювом по оконной раме, в перерывах распевая гимн школы Намимори. Тсунаеши протянул руку, поворачивая ручку и распахивая окно полностью. Свежий ветер тут же ворвался в комнату, шевеля волосы и сгоняя с лица остатки сна. Сразу запахло мокрой травой, асфальтом и свежестью – так всегда пахнет после дождя. Комок перьев, радостно напевая второй куплет гимна, влетел и устроился в волосах паренька, свивая гнездо из его волос. Тсуна хмыкнул, убирая книгу с колен и аккуратно вкладывая в нее карандаш вместо закладки. Что значит прилетевшая птица, он прекрасно понимал, а это в свою очередь означало, что в ближайшее несколько часов почитать ему не удастся. Тсуна повернул коляску к двери комнаты, аккуратно подталкивая колеса руками. Она была с ручным приводом, но в небольших помещения передвигаться легче было так. Ветер с улицы подталкивал в спину, еще больше взъерошивая атакованные птицей волосы. Окно Тсуна специально не закрывал – пусть проветриться. Парень досадливо поморщился, услышав шуршание и легкий скрип колес. Эти тихие, почти неразличимые звуки он ненавидел. Самое странное, что слышал их только он сам. Птица в волосах больно царапнула кожу на затылке, и Тсунаеши тихо вскрикнул, тряся головой и пытаясь согнать с себя настойчивое создание. Попытки, как обычно, не увенчались успехом. Даже махание рукой не помогло – пальцы довольно болезненно клюнули. Наглая птица. Вся в хозяина. В доме царила тишина. Добравшись до кухни, мальчик налил себе стакан воды, задумчиво рассматривая разнообразные кастрюли и тарелки. Практически место обитания его мамы, по крайней мере, в кухне она проводит больше времени, чем где бы то ни было. Правда, сейчас здесь было пусто, и царила тишина. Лишь последние лучи солнца освещали помещение, высвечивая танцующую в воздухе пыль. Тсуна знал, что мама опять задержится на работе допоздна – приближался Кодомо-но хи**, и у нее было много работы. Ничего страшного, скоро она уйдет в отпуск… Дверной звонок не стал для него неожиданностью. Аккуратно поставив стакан на стол, мальчик неспешно выехал в темный коридор, направляясь к двери. Свет, что ли, включить? А, лень. Коридор он знает как свои пять пальцев, точно не заблудится. Звонок раздался снова – гость не любил ждать. Тсунаеши слегка усмехнулся – если это тот, о ком он думает, то его можно и подаставать. Тем более, он так забавно злится… И его злость обычно плохо заканчивается для тех, кто был ее причиной. Но Саваду это не касается – инвалида бить никто не будет… Парень грустно усмехнулся. Тоже мне, нашел плюс своего положения. Тсунаеши открыл замок, толкнул дверь – она открывалась наружу – и отъехал вглубь коридора, чтобы не помешать. Свежий ветер, пахнущий дождем, вновь мазнул по щеке – и вместе с ним в дом вошел долгожданный гость. Ну, может, не совсем долгожданный, но все-таки гость… - Почему так долго, зверек? – вошедший недовольно посмотрел на Тсуну и наклонился, снимая обувь. От него тоже пахло травой, свежестью и дождем. Хорошо. Серые глаза недовольно зыркнули из-под мокрой черной челки. Белая рубашка, узкие черные штаны. Рукава накинутого на плечи пиджака болтались, на них ярким пятном выделялась приколотая красная повязка. Угрожающе поблескивающие тонфа в руках. - Ну извините, Хибари-сан, - Тсуна виновато развел руками, всем видом демонстрируя раскаяние. Ну не мог он быстрее, не мог… Бегать без ног не обучены. Желтая птица, радостно напевая гимн Намимори, взлетела с головы Тсунаеши и села на плечо ГДК школы и ужаса всея Намимори – Хибари Кеи. ______ * Русский перевод гимна Намимори, если кто не понял. Не хотелось вставлять японскою песню латинской транскрипцией – глаза сломаешь, пока прочтешь. Ну а как песенка звучит в оригинале, я уверена, все знают. **День детей