История не терпит сослагательного наклонения

Наверное, каждый, видевший этих парней, идущих рядом, хоть раз задавался вопросом: "Что же их всё-таки объединяет?" А ответ на незаданный вслух вопрос прозвучал бы до банального просто: они оба не умели проигрывать. Они, дети Скандинавии, были до боли верны и преданны своему любимому делу. Даже, пожалуй, самому настоящему смыслу своей жизни. Боевой, трудолюбивый Петтер, вечно выглядящий так, будто бы он что-то задумал — хитроватый прищур глаз, изгибающиеся в порой искренней, а порой бесконечно насмешливой улыбке тонкие губы. И Маркус — открытый, всегда улыбающийся во все наличествующие у него тридцать два зуба. Они давали бесконечное число поводов, чтобы ни у кого не возникло даже мысли, что между ними что-то кроме здорового соперничества в рамках трассы. И действительно — журналисты, раз за разом наблюдавшие за их спортивными и словесными баталиями, и не думали, что между этими двумя непримиримыми соперниками есть даже дружеские отношения. Но людям свойственно ошибаться. Те, что с пеной у рта доказывали, что Нортуг и Хелльнер — злейшие враги, наверняка потеряли бы дар речи, увидев, как Петтер, которому в голову взбрело подшутить над Маркусом, подкрадывается к тому сзади и, не дав проронить ни слова, валит на диван и щекочет — долго-долго, пока у одного не перехватит дыхание от смеха, а у второго от неожиданно для него самого нахлынувшей нежности — да, да, такое действительно случалось, и не раз... Они бы потеряли дар речи, увидев, как разгорячённый Маркус в порыве страсти нетерпеливо сдёргивает с Петтера футболку через голову, взъерошивая и без посторонней помощи вечно разлохмаченные волосы. Как во время поцелуя — дикого, настойчивого, по-животному горячего — Марк кусает Нортуга за тонкую нижнюю губу, заставляя того ещё более разгорячиться. Как Маркус стонет, когда Петтер двигается в нём — так хрипло, рвано... Как прижимает того к себе за широкие смуглые плечи, прикусывая тонкую бьющуюся на шее жилку. Как, не выдерживая, на пике наслаждения откидывает голову назад, открывая Петтеру доступ к своей длинной шее, на которой блестят капельки пота, и как тот собирает их губами, осторожно прихватывая губами нежную белую кожу — на ней, несомненно, останутся следы, и далеко не первые... Но даже тут он не сдаётся, в экстазе вцепляясь коротко остриженными ногтями в мускулистую спину. Как Петтер целует Хелльнера, когда оба выпустили пар, отдав себя друг другу до капли, до молекулы, до атома — нежно, как умеет только он. Проводя руками по влажному твёрдому животу — эта нега, эта ласка по определению не может быть проигрышем. Это своеобразная ничья, скреплённая взаимными чувствами. И на неё согласны оба. Если бы хоть кто-то из спорщиков, сражавшихся по разные стороны баррикад в болельщицком противостоянии, увидел это, у него бы надолго, если, конечно, не навсегда, отпала охота спорить по этому поводу. Но этот спор вечен, потому что в аргументах к его прекращению присутствует частица "бы". А история не терпит сослагательного наклонения.