War time/Время войны

      Мы никогда не задумываемся об истинном значении слова «утрата», пока оно не настигнет нас самих. И даже те, кто, казалось бы, на себе прочувствовал всю многогранность этого понятия, постепенно понимают: для каждого потеря будет особой. Я знал об этом, когда поступал на службу, знал, когда впервые ощутил боль от ранения…знал, когда впервые оставил после себя остывающее тело в солдатской шинели, но всё же сейчас мне сложно смириться с потерей друга. До жути тяжело знать, что больше никогда не смогу услышать его голос, довольствуясь лишь воспоминаниями, которые прокручиваю в своей голове словно запись.       Возможно, мои беды несравнимы с теми, что испытали родственники солдат, вернувшихся домой не на своих двоих, а специальным рейсом в цинковых гробах; мне никогда не понять этого, никогда не оказаться на их месте, но, тем не менее, о боли, что принесли эти сражения, я знал ничуть не хуже остальных.       Да, моя боль не такая сильная, как человека, который лишился в последнем бою зрения, а на вопрос, как ты себя чувствуешь, ответил, что сегодня замечательный весенний день и наверняка голые ветки обвешались зелёными листьями. Он просто представил это в голове, почувствовал запах цветения носом, а после уже собрал картину.       Я, каждый раз, в зеркале или во время приёма душа, видел несколько еле заметных шрамов на щеке, оставшихся напоминанием о том тяжёлом времени, потирал пальцами крохотные ранки от пуль в надежде, что скоро они исчезнут. Эти метки имелись по всему телу, словно назло, чтобы я всегда помнил, почему возненавидел и полюбил эту жизнь одновременно.       Вопреки несправедливости и благодаря последней надежде, я выжил. Один из тех немногих, кто уцелел при обороне города Пхеньяна, а после был командирован домой в связи с тяжёлыми ранениями. Да, война закончилась для меня, чуть позже для всех остальных, но мутный осадок, словно шрапнель, всё ещё не оставлял в покое сердце.       Странно, никогда не замечал за собой излишней сентиментальности, а всё же умудряюсь едва не заплакать, просто наблюдая за тем, как люди торопятся по узким улочкам в сторону главной площади. Празднично одетые и с яркими улыбками на губах они спешат на парад, который посвящён окончанию войны по всей стране. В новостях говорят, что он организован в честь погибших, но не нужно быть слишком умным, чтобы понять: тем, кто уже не с нами, абсолютно плевать, сколько шаров запустят в небо с криками «Ура». Ведь этот салют ознаменован отнюдь не пролитой кровью наших солдат — главным его событием является награждение тех, кто «сражался».       Вздохнув, я откладываю в сторону газету, что до этого лежала на окне и лишь портила настроение, и, поправив козырёк фуражки, направляюсь в сторону выхода. Пусть этот день не станет главным событием в моей жизни, ведь погибших друзей уже не вернёт, но только я могу сделать его по-настоящему запоминающимся ради тех, кто мне дорог.

***

      Длинная очередь специально подготовленных солдат выстроилась в середине парадного марша. Они не имеют никакого отношения к войне, но так же, как и мы, одеты в парадную форму. Эти юнцы вскоре могут занять наши места, именно поэтому смотрят с уважением и страхом одновременно.       Под торжественную речь президента мельком оглядываю собравшихся. Людей слишком много, некоторые из них даже не видны мне, но в первых рядах я всё же стараюсь найти знакомое лицо, что способно придать сил и утешить.       На глаза попадаются заплаканные женщины, ещё не осознающие всего ужаса дети, беспомощные старики, что пришли отдать честь тем, кто встал на их защиту. Я всё продолжаю искать, хоть и после продолжительного времени отчаиваюсь. Невзначай бросаю взгляд в сторону и чуть вздрагиваю, заметив Херин. Она пусть и обязана сейчас стоять рядом с нами, но несколько недель назад, когда это торжество было лишь планом, отказалась участвовать. Уволилась из армии, и теперь довольствуется Парадом Победы в качестве гостя.       Потухшим взглядом обводит нашу роту, изрядно потрёпанную после обороны города Пхеньян, но всё же сохранившуюся в большинстве. Затем, незаметно для всех, смахивает слезу и, кивнув мне, скрывается в толпе. Я понимаю её чувства, ведь также ранен смертью Юнги. И пусть моё сердце всё ещё при мне, в отличие от Херин, боль от этого не становится меньше. — А теперь позвольте вручить медаль за храбрость полковнику Ким Тэхёну и присвоить ему очередное воинское звание за выдающиеся заслуги перед нашей Родиной, — прозвучал громкий голос генерала, показавшийся мне очередной шуткой.       Я видел, как самодовольно улыбнулся Тэхён, шагая навстречу ожидающему его офицеру, видел, как его отец с гордостью что-то выслушивал от коллег, и ничего не мог поделать. Этот человек повинен в смерти сотен солдат просто потому, что не пришёл на помощь, и теперь получает благодарность. Жизнь всегда была несправедлива, я это знал, но чувствовать это на себе никогда не хотелось.       Держу гордо голову, но продолжаю сглатывать и сжимать ладони в кулаки из-за несправедливости, утешая себя тем, что жизнь на парне ещё отыграется. Поворачиваю голову в сторону, чтобы не поддастся гневу, и натыкаюсь на такой же обозлённый взгляд. Среди улыбчивых девчонок, поддерживающих заслуги молодого полковника, замечаю свою Нари в лёгком бежевом платье. Она смотрит на это, поджав губы и упрямо сжав кулаки. Не слишком такое выражение лица сочетается с её образом, но даже такая она безумно красивая. Девушка, которая умело обращается с винтовкой и ножом, так мило смотрится в несколько ином, более женственном наряде — кто бы мог подумать.       Сон, будто услышав мои размышления, поворачивается, тут же отводя от неловкости взгляд. Краснеет, и поднимает глаза снова. Я одними губами шепчу «Держись», и тогда она кивает, больше не глянув в сторону Кима. Научилась слушаться меня, как похвально.       Парад подходит к торжественной части. Все, кто собрался здесь, отдают честь своим собратьям. Одновременно приложив ребро ладони к виску, прикрываю глаза и вспоминаю всех тех, кто сражался со мной бок о бок.       Молодых ребят было много, но в памяти своё законное место заняли: улыбчивый парнишка Чимин, лучший на всём свете друг Юнги. Я помню лицо каждого и клянусь, что они останутся в моей голове, даже если все остальные о них забудут.       Мои ладони вдруг задрожали. Я крепко сжимаю челюсти, чтобы не поддаться эмоциям, и сдержанно поднимаю руку вверх, вместе с тем задрав и голову.       Отдаю уважение не стране, а вам, ребята.

***

      Дом на окраине города, когда-то принадлежавший родителям, больше не заколочен досками и не пахнет сыростью. На восстановления былого уюта ушло достаточно времени, однако усилия того стоили. Теперь солнечные лучи ярко освещают комнаты днём, а к вечеру, если повезёт, с этим справляется луна.       В небольшой кухне на подоконнике рядом с фруктами стоит прозрачная ваза с бледно-розовыми пионами. Я хмыкаю, вспоминая лицо Нари, получившей от меня небольшой подарок. Должен был ведь как-то поздравить с поступлением в институт педагогики. Из неё, наверное, не получится образцовый преподаватель, но, думаю, общий язык с детьми Сон найдёт быстро.       Снимаю фуражку и кладу рядом, устало потирая веки и разминая плечи. Всё же праздники утомляют. А если простоять два часа под солнцем, а после отправиться на работу, как положено, в военную академию и там уже контролировать все узлы казармы, то о ногах на сегодняшний день можно вообще забыть.       Помимо жалоб самому себе на усталость присутствует небольшая злость. Часы показывают одиннадцать, за окном давно стемнело, но Нари в доме нет. Вернуться в родной город вместе с девушкой было моей идеей. Не мог оставить её одну, да и не хотелось, если честно. И всё это не из-за глупых стереотипов, что мужчине нужна женщина, — я просто нуждался в Нари сильнее, чем в ком-либо.       Сейчас же, сидя за пустым столом на кухне, мои мысли противоречат друг другу. Скучаю, но в то же время думаю, как отчитать за излишнюю вольность. Когда слышу скрип от входной двери, уверенным шагом направляюсь в прихожую и уже хочу остановиться у дверного косяка и скрестить руки на груди, чтобы показать своё недовольство, однако заметив, как девушка еле тащит тяжёлые пакеты, подлетаю к ней и выхватываю их из рук. — Ну и что это такое? — укоризненно спрашиваю, оценивая их тяжесть. — Почему одна по магазинам ходишь так поздно и тяжесть такую таскаешь? Я ведь говорил, что сам буду этим заниматься. — Ты и так устаёшь, — надувает губы в ответ Нари, — да и холодильник опустел, а мне ужин готовить-то надо.       Ох, и как отчитать её, если обнять хочется куда больше?       Разложив продукты по своим законным местам, сижу за столом и ожидаю законного ужина. Слово «поздно» для моего желудка не существует, потому, как только получаю свою порцию, с хорошим аппетитом всё поедаю. Сложно представить, но пару месяцев назад Нари даже яичницу умудрялась испортить, а сейчас готовит полноценный ужин, который я нахваливаю перед своими коллегами. — Чонгук, не хотела говорить с порога, но сейчас, думаю, самое время: пришли бумаги, которые подтверждают, что твой брат гражданин Кореи, — девушка, до этого подпирающая свои щёки и наблюдающая за мной, подхватывается и несётся к шкафчику, откуда достаёт документы. — Он сможет вернуться домой уже в следующем месяце.       Я быстро пережёвываю пищу во рту и поднимаюсь на ноги, после чего неуверенно выхватываю у неё листок из рук и читаю текст. Чёрным по белому, но так трудно поверить. — Чонгук, — тепло зовёт она меня, поднимаясь на носочках и накрывая ладонями щёки, — я рада, что наконец познакомлюсь с ним.       Выпускаю из рук бумажку и помогаю удержаться Нари на ногах, обхватывая двумя руками её талию и чуть приподнимая над полом. Мотаю головой, убирая таким образом ладони со своих щёк, и дёргаю носом, чтобы коснуться её кончика. Она искренне улыбается мне, а я вдруг серьёзничаю, потому что понимаю, как сильно влип, влюбившись в неё по уши. — Ты чего? — тихо спрашивает Нари, утыкаясь в мою щёку. — Хорошо, я больше не буду ходить по магазинам одна, только не злись. А ещё перестану жаловаться на твою тяжёлую руку, которой ты сдавливаешь моё тело ночью, и не буду кричать на твою неуклюжесть, только ты научись хотя бы посуду за собой мыть. — Замолчи, ладно? — мысленно закатывая глаза в ответ на болтливость девушки, прошу спокойствия. — Серьёзно, Чонгук, просто возьми губку и поднеси тарелку под кран — всё очень просто. — Замолчи. — Ну а как же, под боком есть бывший младший лейтенант, который с этим справится, да? А вот нет, сам будешь мыть за собой, с меня хватит. И не важно, что с недавних пор я ношу твоё кольцо на пальце, официально ещё не замужем, так что привилегий у тебя пока никаких нет. — Ох, какая же ты всё-таки вредная.       Громко цокнув языком, опускаю девушку на ноги, но словесно ответить не даю, так как быстро нахожу её губы и целую. Знаю, как заткнуть Нари, потому и не берусь мыть за собой посуду никогда. И всё-таки настоящая жизнь, которую мы помогаем друг другу почувствовать, имеет смысл быть.       Никогда прежде не думая, каково это — быть частью нормального мира, где над твоей головой не летят снаряды, уши не оглушает острые выстрелы, тело не ноет от порезов, а сердце не плачет от утраты, я боялся, что не подхожу ему. Просто думал, что жить — не для меня; готовился снова выживать и бороться за собственную жизнь, потому что только этому и был обучен, но кто знал, как тепло она встретит меня через полгода.       Я начал ценить её, смеяться над своей глупостью, когда жаловался на свои, как оказалось, крохотные неудачи. Чёрт подери, я ведь живой! Пусть собран по частям и за плечами имею тяжкий груз воспоминаний, но живой. И мне не страшно по ночам, больше не сплю я чутко так, как раньше, не боюсь обнять её словно в последний раз, потому что знаю, что, открыв глаза, наступит завтра.