***
Жёлтый огонёк освещает пустующий шатёр полковника, оставшегося на рассылке у самого рубежа разрушенного города Пхеньян. Это место сейчас больше походит на склад оружия и вещей солдат, нежели на увешенный картами и разными бумагами кабинет, где когда-то решались важные вопросы. Я сижу на краю стола и внимательно наблюдаю за действиями девушки, которая мочит чистое полотенце в горячей воде и смывает им грязь и засохшую корочку крови на моём голом торсе. Движения осторожные и бдительные: стоит мне дёрнуться, и она с волнением смотрит на меня. Глупая, моё тело так реагирует на её касания, а не из-за того, что больно. Нари ведёт полотенцем по шее, ключицам, груди, а когда чувствует мою ладонь поверх своей, останавливается и поднимает взгляд. Заставляю выбросить мокрую тряпку на землю и прижимаю к себе, утыкаясь носом в её щеку. Только сейчас начинаю трезво соображать и понимать, как скучал по ней. Безумно скучал. — Я боялся, что не увижу тебя больше, — моё искреннее признание вызывает у неё дрожь. Чувствую, как быстро стучит чужое сердце. — Я тоже этого боялась. Хотела увидеть тебя, чтобы тут же прикончить за то, что оставил, но мне хватило двух дней, чтобы забыть о гневе и позволить себе волноваться о тебе, — отвечает тихим голосом она, скрепляя руки на моей шее. — Спасибо, что дал возможность снова дышать. Слышать слова благодарности за кислород мне в новинку, и даже с трудом получается уловить суть услышанного. Может, ей сказать, что она стала каплей воды в сухой пустыне для обезвоженного путника? Это ведь то же самое. Нет. Я просто поцелую её, мои обветренные губы найдут ответ в действии. Касаюсь ладонью щеки и задерживаю её на подбородке, чтобы приблизить лицо девушки ближе к себе, и целую. Начиная с кратких поцелуев в уголки губ, заканчивая протяжными, не отрывными. Прижимаю к себе как можно плотнее тёплое тело, чтобы по-настоящему почувствовать его, и продолжаю терзать желанные губы. Она ошиблась: я отнимаю воздух, а не даю его лёгким. Нари задохнётся во мне, а я в ней растворюсь… но позже. Её касания будоражат, заставляют кровь в венах кипеть от переизбытка чувств, и я буду корить себя после, что прерываю этот прилив наслаждения, отстраняясь так же быстро, как и всё это начал. Не могу. Просто не имею права себе этого позволить сейчас. — Всё хорошо? — спрашивает она, не открывая век и не выпуская моего лица из своих ладоней. Киваю в ответ и, коснувшись ещё раз её губ, отстраняюсь. Застёгиваю китель на все пуговицы и беру форменную куртку, после чего покидаю быстрым шагом шатёр. Мне нужно найти Херин.***
Первое чувство, которое я смог испытать после тяжёлого пути — жалость. Видя едва ли не в комок скрутившуюся девушку, сидевшую в тени дерева на берегу, почувствовал, как болезненно сжимается сердце, или то, что от него осталось после изнуряющих переживаний. Херин, чуть заметно подрагивала всем телом, положила голову на острые коленки. Волосы аккуратными волнами спадали на плечи, и в этот момент я понял, почему Юнги так отчаянно боролся со смертью на протяжении четырёх дней. Он сражался, чтобы ещё хоть раз взглянуть на неё — девушку, что сейчас беззвучно плачет, прочитав в моих глазах то, в чём не хватило смелости признаться вслух. Молча усаживаюсь рядом, набрасывая на плечи Херин свою куртку. Она зябко передёргивает плечами, поднимает бледное лицо, на котором я не вижу ни одной слезинки, и, попытавшись улыбнуться, опускает голову обратно и закрывает ладошками лицо. По тяжёлому вздоху становится ясно, как сложно далось ей это состояние неизвестности. — Он ведь умер быстро, да? Не мучился, как те, кого мне приходится лечить? — странный вопрос, но кажется пора привыкнуть к тому, что Херин сильнее, чем выглядит. — Херин… — хочу сказать хоть что-нибудь в качестве утешения, но все мои слова сейчас лишь пустой звук. В тот момент мог погибнуть я, стоящий рядом со мной парнишка или любой другой человек из роты. Кажется, мне даже не было бы так жаль, будь это кто-то посторонний, кто-то, кого не ждут дома… И всё же это был он — мой друг Юнги. Человек, который одной своей скептически поднятой бровью давал понять, что я поступаю неправильно; парень, сумевший сохранить верность своей девушке, и даже в последние минуты жизни, лёжа на помятой кушетке в госпитале в присутствии лишь одного врача, позже поведавшего мне о подробностях случившегося, шептал о каком-то венике, который принёс в академию, чтобы познакомиться с понравившейся девушкой. Врач сказал — он бредил, позже я понял — он прощался. Вот так по-своему просил никогда не сомневаться в том, что выжить он пытался, и всё ради неё. — Он любил, Чой Херин. Сильнее, чем это возможно, — придвигаюсь к девушке ближе, невесомо обнимая за плечи. — Я тоже, — утыкается лбом в мое плечо, продолжая закрывать ладонями лицо. В ста метрах отсюда виднеются огни костра. Сидящие вокруг ребята почти не говорят, переживая боль утраты. А я, глядя в ночное небо, усыпанное звёздами, вдруг отчётливо понимаю: мы ничего не могли изменить. Такова судьба, так сложились обстоятельства или это просто шутка фортуны — найдётся сотня отговорок и причин, почему должны были погибнуть именно они. — Идём, Чонгук, — Херин чуть отстраняется, заглядывая мне в глаза. Затем переводит взгляд в сторону, откуда начинают доноситься голоса ребят. Они стараются выговориться, и Чон хочет сделать также. Возможно, хотя бы таким образом разрывающая её изнутри боль притупится. Утихнуть ведь совсем не сможет, пока живо хоть одно воспоминание о Юнги.***
Ровный полукруг всего из нескольких человек, осмелившихся собраться вместе, чтобы не замкнуться в себе окончательно, напомнил мне о прошлом, когда война была всего лишь страшным словом. Тем, которым пугают детей, чтобы они были послушными. Нас пугали для того, чтобы страх помогал адаптироваться и выживать, или чтобы мы успели привыкнуть к ужасу, который уже ожидал нас. — На секунду мне даже показалось, что я умер. Только потом, почувствовав боль в ноге, понял: только ранило, — сейчас свою историю излагал какой-то парнишка. Не то что бы я не знал его имени, просто некогда жизнерадостное «Ёль» ему больше не подходило. — А потом я увидел, как лейтенанта Чона оттаскивают от Чимина и Юнги, — это он произнёс уже глядя на меня. Осторожно подталкиваю Херин ближе к небольшому бревну, на котором ещё осталось немного места. Сам сажусь рядом, не сводя глаз с говорившего. Жду, когда он закончит. — Они были хорошими ребятами. Так жаль, — доносится откуда-то со стороны. Я не обращаю на это внимание. Не может человек, который не видел, как мой друг страдал или радовался, как он едва ли не придушил меня, стоило пошутить насчёт подката к Херин, сожалеть о потери. Это просто скрытое облегчение. Словно таким образом можно задобрить судьбу, проявляя немного сочувствия, дабы не оказаться в том же чёрном списке. — Юнги никогда не был хорошим. Внимательным? Да. Сильным, волевым? Возможно. Знал, когда нужно поддержать, но он никогда не был хорошим. Даже не пытался, — Херин едва ли не со злостью прервала разговорившихся парней. — Он игнорировал друзей и родных, если был чем-то расстроен, не считался образцово-показательным парнем и не бросал мелочь просившим в метро. Он просто жил так, как считал нужным. Чувствую, как губы медленно расплываются в улыбке, а на глазах появляются слёзы. Херин говорит, не отрывая взгляда от земли. Не для других старается — свою боль хочет заглушить. Посвятить это время его памяти, чтобы после закрыть все воспоминания и возвращаться к ним лишь в отчаянный момент, когда тоска начнёт пожирать едва зажившее сердце. Я понимал её чувства, хоть и знал, что пройдёт время, и даже эта боль утихнет. Настанет день, когда мертвенно бледное лицо лучшего друга не будет первым, что встанет перед глазами, когда я проснусь, а совместное фото больше не заставит украдкой сжимать ладони в кулаки, гадая, почему одному из нас суждено было умереть. Однажды так и случится, но пока всё, что нам остаётся — это терпеть в ожидании и помнить. Помнить о тех, кого с нами больше нет. — Чимин умер сразу же. Человек, отсутствие которого можно заметить даже по атмосфере вокруг. Он умел поднять настроение даже в моменты, когда улыбаться совсем не хотелось, а сейчас его нет. Погиб, — теперь настала моя очередь высказаться. Хватаю небольшую хворостинку, на одном конце которой уже разгорелось небольшое пламя, и, медленно наблюдая за тем, как оно заухает от морозного ветра и падающих снежинок, продолжаю марафон рассказов. Просто захотелось признаться, что даже вечно раздражающий своим жизнерадостным настроем Пак был мне очень дорог. — Юнги пролежал в бреду два дня, но от полученных травм скончался. Находясь всё это время без сознания, я даже не получил возможности попрощаться с другом. И всё же надеюсь он знал, как был мне дорог, — бросаю ветку в огонь и поднимаю голову, натыкаясь на недоуменные и одновременно сочувствующие взгляды со стороны. И только один из них даёт мне силы продолжить начатое. Сказать о том, что уже несколько дней томится на душе, как камень. Да, мне не выпал шанс поговорить напоследок с другом или признаться ему, что лучшего товарища не найти. Я обещал ему, что мы вернёмся. Обещал, что всё закончится хорошо, хоть и понимал, что «хорошо» война закончиться не может. Проиграем — значит, жизнь круто изменится. Получим победу — на груди полковника Кима и его отца появится ещё одна медаль. И в том и в другом случае выигрыш будет определяться далеко не жертвами бесконечного чёрного списка. Окончательно отчаявшись, сжимаю челюсть до хруста, дабы не сказать лишнего, и только сейчас замечаю, что Херин нет. Вижу в нескольких метрах её удаляющуюся спину и обещаю себе, что обязательно поговорю с ней ещё раз. Расскажу о том, как мечтательно Юнги рассказывал о совместных планах на будущее, и подарю несколько фотографий, которые парень наснимал без её ведома. Их отдали мне как близкому другу сразу после смерти Мина, и теперь они лежат в рюкзаке, аккуратно завёрнутые в бумагу и смешанные с теми, где на фото мы вдвоём. Последние снимки я оставлю себе. Таким образом у меня и Херин на память останется несколько моментов с Юнги. Об этом он позаботился. Когда станет совсем плохо, я обязательно просмотрю их, чтобы убедиться в том, что острые черты лица, светлые волосы и открытая улыбка всё ещё остаются в моей памяти.***
Совсем поздно. За воспоминаниями и душевными разговорами не замечаю, как начало смеркаться. Ночь так коротка сегодня, и она совсем не такая, какой была ещё вчера. На душе до сих пор тяжко, но уже легче принять реальность; легче почувствовать себя живым и посмотреть вперёд. Туда, где дорога не обрывается, а белый день длиннее чёрной ночи. По привычке оставляю обувь за пределами палатки и заползаю внутрь, первым делом замечая спящую боком девушку. Подложила под щёку замочек из ладоней и спит, жмурясь на шум, что я неосознанно создаю, стягивая с себя вещи. Холодно ли ей было спать одной, насколько сильно мороз коснулся своими колючками её тела — меня волнует всё, что было во время отсутствия. — Спишь? — тихо спрашиваю, укладывая свою голову на её плечо. Обхватываю талию двумя руками и сильно прижимаюсь к спине, греясь о тело. Такая тёплая и уютная. — Тебя ждала. Всё хорошо? — второй раз за день интересуется она, накрывая своими ладонями мои. Совсем не удивляюсь бессоннице девушки: Нари остаётся прежней. — «Хорошо» давно не было, — хрипло даю ответ, — и я до сих пор не могу поверить, что всё закончилось. Девушка поворачивается ко мне лицом и, посмотрев в изнурённые глаза, отдающие моральным истощением, складывает ладони на щёки. — Всё будет хорошо, младший лейтенант Чон. Мне ли вам об этом говорить? — убедительный голос Нари вызывает небольшую, пускай грустную, улыбку. Я прикусываю нижнюю губу и смотрю на неё прямо, вспоминая дни нашего знакомства. С того времени столько всего произошло, что сейчас слабо верится, что рядом лежит та самая Сон Нари, которую, такое чувство, ещё вчера отчитывал за глупости и дурной характер. — А ты поможешь этому случиться? Поможешь почувствовать того, чего никогда ещё не чувствовал — жизни? Взгляд девушки в ответ остаётся таким же мягким, каким был до этого. Мои слова ничуть не испугали её, наоборот сделали более уверенной. Заправляю выпавшую прядь волос за ухо и очерчиваю взглядом контур лица, молча им любуясь. Даже небольшая родинка на кончике носа кажется мне родной. — Согрей меня, — опускаюсь к острому плечу и, сделав пару тёплых выдохов, целую. — Я нуждаюсь в твоей ласке.