без пяти (никогда)

— В половину девятого? — Я скептически хмыкаю, — Обломалась ночка с одной из длинноногих красоток? Стайлз на той стороне телефона усмехается и отвечает: — Нет, просто проезжал мимо и увидел свет в твоих окнах. Решил, почему бы не пригласить. — Ты будешь каждый раз звонить, когда я не сплю в девять, папочка? — мне искренне, всей душой хочется перевести этот разговор в шутку, поэтому я стараюсь как могу, но переубедить его, кажется, не так-то просто. — Выходи. Я знаю, ты смотришь из окна кухни. Там виден твой силуэт. Я ничего не отвечаю, нажимая на кнопку сброса и резко отпуская шторы так, что те тяжело опадают, тяготясь своим собственным весом. Две части меня — хорошая и любопытная — борются между собой, и, честно говоря, прислушиваться к любопытной мне порядком надоело. Вспомнить хотя бы то, к чему все принятые решения привели? Я осталась в постели Стайлза Стилински, который наградил меня достаточным количеством засосов на шее и ключицах, чтобы перевязывать шарфом эти места еще неделю после. Хотя дело и не дошло до секса, почему, скажите на радость, этим не закончится в следующий раз? Рядом со Стилински никогда не знаешь, что будет спустя пару минут. Честно, это не слишком-то внушает доверительных чувств. Вспоминая о соседней комнате, где мило себе болтают моя мать и ее новый бойфренд, я морщусь. Каким бы классным ни показался мне Барри, возвращаться за стол под его настойчивые взгляды мне совершенно не хочется. Колеблясь еще минуту, я все же поднимаюсь вверх по лестнице. Беру из шкафа вязаный кардиган и достаю с нижней полки кеды — к черту каблуки, скажу я вам. Присаживаюсь на край постели, чтобы обуться, затем подхожу к зеркалу, больше на инстинктивном уровне, желая удостовериться, что с лицом у меня все в порядке — никаких новых видимых уродств, кроме, разве что, тех, что я уже успела умело спрятать косметикой пару часов назад. Выбирая между помадой и бальзамом, я все же останавливаюсь на последнем, легко покрывая маслянистым средством губы. Завожу прядь волос за ухо и, наконец, покидаю спальню. Спускаясь вниз по лестнице, просовываю руки в рукава кардигана и оставляю мобильник в кармане. Мама из столовой окликает меня: — Куда это ты собралась? — Эллисон за мной заехала. У нее что-то срочное, — вру и не краснею, зная, что даже скажи я про парня на джипе около нашего дома, ответ был бы один и тот же — быстрое и спокойное, такое привычное: — Возвращайся. Это всегда заканчивается одним и тем же. Пора, давно пора привыкнуть, и я искренне стараюсь, правда, но все же изредка думаю, что было бы круто, если бы твоя мать заботилась о твоем моральном состоянии хотя бы в половину так, как это делала мать твоей лучшей подруги, земля ей прахом. Не хочу думать о почившей миссис Арджент сейчас. Я морщу нос, непонятно зачем, наверное, пытаясь таким образом отогнать неприятные мысли, и выхожу из дома. Прохлада вечера первого летнего месяца дает о себе знать, пробираясь по моей коже мурашками. Я ежусь и плотнее запахиваю полы кардигана, просовывая несколько верхних пуговиц в петельки, иду по дорожке к живой изгороди и открываю дверь, забираясь в синий джип. — Привет. — Привет, — Стайлз смотрит на меня, улыбается краешком губ и тут же заводит мотор легким привычным движением. Пока его руки умело обхватывают руль, я стараюсь не смотреть в его сторону, все же редко бросая взгляды в пол-оборота, якобы для того, чтобы он этого не заметил. Но Стилински, конечно, все замечает. Не знаю, насколько сильно можно ненавидеть человека в такие моменты просто из-за того, что он многозначительно усмехается, глядя на тебя. Как-нибудь обязательно займусь исследованиями подобного рода, может быть, через год, в Стэнфорде. — Что? — спрашиваю резко, поворачиваясь к нему и глядя на четко очерченный темнотой профиль. Черты кажутся еще более резкими из-за мягкого света фонарей, легко слетающего с его острых скул каждый раз, когда мы минуем очередной столб на редко освещенной дороге. — Что-что? — с усмешкой переспрашивает он, не глядя на меня, как будто специально смотря только на дорогу. Не стоит думать, что я полная, набитая дура, которая искренне верит в то, что влюбленный парень должен не отпускать вашей руки даже во время управления автомобилем, чтобы вам и на секунду не показалось, будто он стал любить вас чуть меньше. Нет, подобные розовые слюни обычно заканчиваются желтой лентой посреди дороги и сигналами машин скорой помощи. Да и кто говорит, что Стилински влюблен в меня? С чего мне в голову вообще пришел этот бред? Господи, я начинаю путаться в своих же чрезвычайно диковинных мыслях. Дайте кто-нибудь таблетку от глупости, тут человек ею заразился от одноклассников. — Почему ты так подозрительно на меня не смотришь? — я специально задаю этот бредовый вопрос. Ну и пусть, пусть поудивляется моей отсутствующей логике. Черт возьми, Лидия, ты что, с дуба рухнула? — Я смотрю на дорогу, — говорит и тут же усмехается, все еще не глядя на меня, — Это ты пытаешься во мне дырку сделать, видимо, когда бросаешь свои взгляды-убийцы. — Взгляды-убийцы? — я прыскаю со смеху, прикладывая ладошку ко лбу, — Где ты такого наслушался? — Не нравятся мои метафоры? — он подшучивает, и я быстро это улавливаю. С самым серьезным видом отвечаю: — Сразу даю понять: сравнение так себе. — Ладно, придется выбрать другое, — он хмурится, будто обдумывает что-то невероятно важное, и, наконец, произносит: — Глаза-омут? Бескрайний океан полнейшего отказа? Что тебе больше нравится? Я заливаюсь смехом, откидывая голову чуть назад и упираясь в сидение. В уголках глаз собираются слезы. — Ты убьешь меня. Да, убьешь меня, а потом спрячешь тело, чтобы никто не нашел. Только пожалуйста, — тяну с угрожающими интонациями, — если положишь в мусорные пакеты, я буду являться призраком и пугать тебя до икоты. Выбери тогда хотя бы пакеты H&M, чтобы мне было не так обидно. Или Victoriaʼs Secrets. В общем, прояви сообразительность. Он улыбается, наконец бросая на меня быстрый взгляд: — С чего ты взяла, что я собираюсь засунуть тебя в мусорные пакеты? — Ах, значит, с убийством я все-таки не ошиблась? Он смеется, ничего не отвечая. Мне становится легко. Так легко, как бывает, когда чувствуешь, что человек рядом — хорошее дополнение тебе самому. Наверное, это первый признак совместимости. Спустя пару минут машина останавливается у чьего-то двухэтажного дома, свет в окнах не горит. Стайлз глушит двигатель и поворачивается ко мне, глядя с нотками истинного плута: — Дом Эрики Рейерс. Мы приехали. С минуту я не могу понять, что он имеет в виду, когда говорит мне это. Зачем привез меня к ее дому? Это что, извращенное развлечение, забава такая — постоянно напоминать, как я несостоятельна в отношениях с Джексоном Уиттмором? Давно стало не смешно. — Зачем мы сюда приехали? — Чтобы ты выполнила следующее твое задание, разве нет? — по губам его медленно ползет кривая улыбка, он забавляется, глядя на мое непонимание. — Избить ее во сне или придушить подушкой? Даже не знаю, что будет гуманнее, — я передразниваю его спокойный тон, — поможешь с выбором? — Я предлагаю что-то более извращенное, — и Стайлз тянется на заднее сидение, чтобы передать мне небольшой тюбик, — вот. — Что это? — я с опаской оглядываю предмет на наличие каких-либо надписей, но там ничего нет. — Кое-что для Эрики, — спокойно отвечает он, — поможет ей выглядеть еще лучше. — Еще лучше? Ты издеваешься? — я пытаюсь вернуть ему тюбик, но Стилински не берет. Вместо этого усмехается: — Синий — хит сезона. Твоим заданием будет добавить это в шампунь. Справишься? Мне хочется воскликнуть: «Если она узнает, что это я, придется во всеуслышание назвать ее тупой шлюхой! Спасибо!». Но вслух я лишь спокойно произношу: — Конечно. Пока Стайлз дает мне последние наставление по поводу того, как именно я проникну в дом Рейерсов, я стараюсь запомнить все как можно более тщательное, поэтому, когда выхожу из машины, сжимая в руке заветное орудие мести, хочется провести свою «операцию» без сучка, без задоринки. — Эрика с родителями за городом, но тебе все равно нужно поторопиться. Буду ждать в машине. Справишься за десять минут? — Быстрее, — бросаю я, хлопая дверью, и бегу через лужайку под покровом ночи, собираясь пробраться в дом стервы с самым отвратительным именем на свете — Эрика. Как и говорил Стайлз, окно на кухне, выходящее на задний двор, оказывается открытым. Я проникаю через него в дом, в темноте пересекаю просторное помещение и поднимаюсь по лестнице на второй этаж. Не тратя времени на открывание каждой двери, я мысленно прикидываю, за какой из них ее комната, поэтому не ошибаюсь, когда вторая справа оказывается нужной. Мне, честно говоря, откровенно плевать, как выглядит обитель моей когда-то соперницы за накаченное тело Джексона Уиттмора, поэтому я сразу перехожу в ванную и, включая свет, разыскиваю глазами в скоплении баночек нужную мне. Это оказывается не так-то просто, потому что Эрика, видимо, просто обожает вкладывать в себя деньги — по периметру ванной и на полочках стоит огромное количество разнообразных продуктов для ухода. Я все же нахожу в этом многообразии то, что мне надо, и быстро откручиваю колпачок, чтобы с превеликим удовольствием выдавить в горлышко все содержимое тюбика. Закрываю и встряхиваю, упиваясь своим делом. О, этот момент триумфа… Мне хочется петь. Ровно до того момента, пока я не понимаю, что в коридоре кто-то есть. Не знаю, наверное, мое присутствие выдала приоткрытая дверь в спальню или дорожка света, исходящая из ванной, но голос, чуть сонный мальчишеский голос раздается откуда-то из коридора, и у меня останавливается сердце, когда я слышу: — Эрика? Вы уже вернулись? — Стой! Стой, не заходи, я не одета! — пулей срываюсь с места и плечом захлопываю дверь в ванную, искренне надеясь, что парнишка не узнает меня по голосу. Ее младший брат, как я могу судить по шагам, останавливается где-то на пороге комнаты. — Ты скоро выйдешь? — спрашивает он, — А где мама с папой? — Остались. Я вернулась одна, — мой голос вздрагивает на последнем слоге, и он это слышит. — Все в порядке? Ты опять что ли с ними поссорилась? — Нет, нет, что ты, все отлично. — Уверяю я слабо. Слушайте, несите уже Оскар. Если сегодня меня не заберут в полицию за незаконное проникновение, то я явно удостоюсь высшей награды киноакадемии. Я не шучу. — А-а, — тянет мальчишка, — ну хорошо. — Я сейчас оденусь и выйду, — пробегаюсь взглядом по ванной, и понимание того, что халата тут нет, окатывает с головой приблизительно в тот же момент, что и голос из-за двери. — Тебе подать халат? Ты его на кровати оставила. — Черт. Черт, черт, черт… — тихо ругаюсь я, прикрывая глаза руками. Затем громче: — Да, спасибо. В небольшую щель, нехотя сделанную мною, мелкий сует мне халат, и я резко вырываю его, опять захлопывая дверь. В ванной нет окна, а мальчишка явно не планирует уходить. Вести с ним долгие беседы я тоже не могу себе позволить — мой голос все еще не так охренительно сильно похож на голос Эрики. Да и сотни, чтобы предложить ему за молчание, у меня тоже при себе не имеется. Поэтому я мысленно матерюсь на проектировщика этого дома, не предусмотревшего в ванной комнате даже безбожно мелкой форточки, дыба спасти мою грешную душу от ночи в полицейском участке и выставленного обвинения. Другого выхода нет — мне придется быть его старшей сестрой до конца. Быстро расшнуровываю кеды, снимая их и пряча в ближайший выдвижной ящик, затем стягиваю волосы в хвост на затылке, чтобы ни одна прядь не выдала во мне не-Эрику, и надеваю халат, мысленно благодаря Бога за свой маленький рост — мальчонка не заметит моих ног из-под подола и не догадается, что я — не его сестра с ножищами от ушей. Все же мне придется слегка пройтись на носочках, чтобы скрыть недостаток в нескольких сантиметрах. Мой план прост и понятен: обмануть ребенка, чтобы спасти свою задницу. Глубоко выдыхая, я опускаю капюшон как можно ниже и открываю дверь навстречу удивленному взгляду. Быстро, словно молния, пролетаю мимо парнишки и бросаюсь в постель, предварительно откидывая одеяло прямо с покрывалом, а затем натягиваю его с головой. — Эрика? С тобой точно все в порядке? — спрашивает он, приближаясь. — Да, — бурчу ему из-под толстого слоя ткани, что перекрывает мне дыхание. Ну уж нет, я не умру здесь, и мой труп не найдут в постели Рейерс. Я просто не могу себе этого позволить! — Может, ты заболела? — Нет, — выдавливаю, ртом хватая воздух, теплое пуховое одеяло, капюшон и покрывала настойчиво желают моего удушения, искренне верные своей хозяйке. От приторного запаха ее духов мне хочется блевать. Фу. — Ну, тогда я пошел к себе. Зови, если что. У меня начались галлюцинации на фоне кислородного голодания, или братец и правда покинул комнату? Я слышу его шаги в коридоре, как прикрывается дверь… И вырываюсь наружу с первым нормальным глотком воздуха. Я жива, черт возьми. Полдела сделано. Теперь остается лишь выбраться из этого поганого дома. Идти через главный вход не кажется мне хорошей идеей — не хочу, чтобы мелкий назойливый одиннадцатилетка, или сколько ему там, вызвал полицию, завидев меня без моего прикида-прикрытия. Остается одно — выйти в окно. Звучит так себе, но выбора у меня нет, поэтому я выбираюсь из-под слоя тканей и стягиваю с себя халат. Отодвигаю шторы, поднимаю раму и выглядываю. Внизу метра четыре, и я вполне могу спустится по решетке для вьющихся роз, что находится в нескольких десятках дюймов от окна. Да, так я и сделаю. Клянусь, если не сломаю себе шею, то поверю в существование Высших сил. Но это не точно. Перекидывая вначале одну ногу через подоконник, затем другую, ухватываюсь за край и на мгновение повисаю так. Затем тяну левую в сторону и опираюсь о выступ решетки. Перехватываю правую руку, берясь за выступ стены, а пальцами левой сжимая край моей «спасательной лестницы». Мне требуется недюжинная ловкость, чтобы спустится вниз, не расцарапавший в кровь о шипы роз. Спасибо, миссис Рейерс, что посадили их только год назад, иначе я бы уже напоминала кровавое месиво. Когда мои ноги касаются земли, мне кажется, нет ощущения приятней. В прямом смысле — газон Рейерсов шелковистый на ощупь, а треклятые кеды я оставила в ванной. Пусть подавится ими, мне не жалко. Босиком я бегу через лужайку прямиком к машине Стилински и открываю дверь, буквально выпадая в салон с улицы. — Почему так долго? — Поехали! — я захлопываю дверь, а Стайлз уже выжимает газ. Мы выруливаем с улицы, сворачивая на главную дорогу. — Тебя не было минут двадцать, — он поворачивается, глядя на меня, вопросительно смотрит, замечая отсутствие обуви, — и почему ты босая? — Ты не сказал мне, что у Эрики есть младший брат! — я пристегиваю ремень безопасности. — Брат? Я не знал. — Ну, а вот я с ним только что познакомилась. Хороший мальчишка, так и не понял, что я не его сестра. — Ну, а обувь твоя где? — Там осталась. Я бросила ее в ванной, когда решила вылезать из окна. И он смеется. Буквально заливается, сворачивая к обочине и откидывая голову назад. Машина останавливается, а Стайлз не перестает смеяться. Я делаю первые несколько истеричных полу-всхлипов, полу-смешком и, наконец, тоже прорываюсь, будто снося выстроенную нервозностью дамбу. Мы смеемся минут пять, то успокаиваясь, то снова начиная, пока на глазах не появляются слезы, а живот не сводит от спазмов. Это так глупо, глупо и безрассудно, то, что я только что сделала. Хочется кричать об этом на улицах, но я понимаю, что не расскажу даже Эллисон. Единственный, кто будет знать о моей проделке — парень, сидящий напротив. Тот, чьи глаза удивительно отражают свет фонарей, когда он смотрит на меня. Смех внезапно исчезает, сменяясь резко наступившей тишиной. Мы смотрим друг на друга не дольше десятка секунд, а потом Стайлз резко подается вперед, притягивая меня к себе за шею, и его губы находят мои, сплетаясь в поцелуе. Это так неожиданно, но в то же время чертовски ожидаемо, почти необходимо, что у меня исчезает дыхание, а сердце пропускает несколько ударов, останавливаясь в клетке из ребер. Его рот горячий, он целует быстро, поспешно, почти жадно. И я отвечаю, размыкая губы, касаясь кончиком языка его нижней, проводя легко и проникая глубже. Разряд бежит по моей спине, когда его пальцы слегка надавливают, заставляя меня придвинуться еще ближе. Я обхватываю ладонями его лицо, приоткрывая глаза, и закрываю вновь, проваливаясь в упоительный жадный ритм его поцелуев. Не знаю, сколько это длится, но когда Стилински все же отстраняется, переводя дыхание, мне кажется, будто что-то потерялось, какая-то частичка удивительной магии, связывающая нас двоих. Я улыбаюсь и тянусь, чтобы снова поцеловать его, когда в кармане кардигана вибрирует телефон. На экране горит «Мама», и мне приходится поднять. — Ты видела, который час? — спрашивает она тоном явно недовольным, — Возвращайся домой. — О чем ты? — я удивленно отрываю телефон от уха и гляжу на монитор — без двадцати одиннадцать. — Домой, Лидия, — шипит в динамик мать и отключается. Я убираю телефон и хмурюсь, отворачиваясь к окну: — Прости, мне нужно вернуться. Подвезешь? — Конечно, — Стайлз кивает, больше не задавая никаких вопросов, и поворачивает ключ в зажигании, отъезжая. Около моего дома он останавливается и поворачивается ко мне, глядя каким-то странным взглядом. Почти задумчиво. — Что-то не так? — спрашиваю, чуть хмурясь. — Нет, все в порядке. Иди, тебя наверняка ждут. Я выхожу из машины, прикрывая дверь, и иду по дорожке к дому. Внезапно оборачиваюсь, глядя на джип — Стайлз не заводит двигателя. И, поддаваясь порыву, я возвращаюсь. Открываю дверь, опускаюсь на сидение и притягиваю его к себе, целуя. Это кажется таким правильным — его губы, мои губы, этот чертов джип и тикающее время на экране мобильника в моих ладонях. Я хочу его целовать. И сейчас это мое единственное желание. Отстраняюсь, глядя на него, и улыбаюсь: — Пока? — Пока, Лидия, — он легко отводит прядь за ухо и задерживает пальцы на моей скуле чуть дольше, пока я ощущаю, как толпы мурашек пробегаются вверх-вниз по моей спине, — Я позвоню.

***

Когда я вхожу в дом, мама уже в бешенстве. Я вижу это по ее нахмуренным бровям и тому, как она поджала губы. Мать стоит на пороге гостиной, и руки ее скрещены на груди. Мне совершенно не хочется с ней спорить, обычно я принимаю сторону индифферентную: учусь на отлично, не даю поводов волноваться о моем нравственном поведении (разве что сегодня, да и то она об этом не узнает), почти никогда не вступаю в ссоры с ней, молча слушая или вовсе уходя в свою комнату. — Ты знаешь, сколько времени тебя не было? — ее голос, полный искреннего недовольства, доносится до меня, пока я стягиваю кардиган и вещаю его на крючок в прихожей. Тот самый крючок, на котором Барри оставлял свою куртку. — А тебя начали волновать подобные мелочи? — стараюсь говорить как можно спокойнее. — Где твоя обувь? — А где твой парень? Мама кривится и отворачивается, ничего не отвечая. — Поссорились? — спрашиваю я участливо, подходя ближе. Она кивает. Тяжело вздыхает и говорит: — Я такая старуха… Лидия, посмотри, какая я старая… Ему даже нет тридцати, конечно, у нас разные взгляды на жизнь… — Мам, — обнимаю ее, не обращая внимания на то, что она не обнимает меня в ответ, — ты никакая не старуха. Что ты такое говоришь? Выглядишь лучше некоторых тридцатилеток, вообще-то. Она усмехается: — Ты так думаешь? — А я стала бы врать? — Ох, Лидия, — и внезапно ее руки дергаются в попытке меня обнять. Я позволяю. Просто стою так и думаю, что нет ничего прекраснее, чем ее теплые ладони на моей спине, притягивающие меня к себе, легко похлопывающие, дарящие то единственное, что нельзя купить ни за какие деньги — материнскую любовь. Какими бы ни были наши с ней отношения, я люблю ее. Ведь это моя мама. — Он позвонит завтра, вот увидишь, — шепчу я и отстраняюсь, — все у вас отлично будет. Она улыбается мне, поглаживая по волосам, а затем говорит: — Ты ведь не с Эллисон была, правда? — Правда, — пожимаю плечами. И улыбаюсь.