Дай мне силы подняться

      Гермиона проснулась в холодном поту, её рот раскрылся в безмолвном крике. Вокруг было темно и тихо. Драко держал её руку, сидя в кресле рядом с ней, и спал, а Скорпиус свернулся калачиком у неё под боком. Он подпирал её своим мягким подгузником и ласково посасывал свой большой палец во сне. Она поудобнее устроилась на подушке и попыталась закрыть глаза, потрясенная своим кошмаром. Ей снился Рон. Темно, сыро и холодно… так холодно… Она медленно поднялась с кровати, поправила покрывало, подошла к двери своей комнаты и распахнула её, в последний раз взглянув на Драко и Скорпиуса, прежде чем выйти. Она не слишком жестока с ними? Разве Драко не заслуживает кого-то здоровее, а Скорпиус не заслуживает того, кого не преследовали бы кошмары? Может быть, это неправильно с её стороны, так нуждаться в них… Она любила Скорпиуса и, возможно, была немного влюблена в Драко, но она была больна. Потрепана и сломлена. Как будто что-то ломали много-много раз и столько же раз склеивали снова. Её выдают шрамы. Драко не сможет заботиться о ней так же, как о Скорпиусе. Она бездумно бродила по коридору, смотря в пол. Было темно, и крошечные острые лучики света светили сквозь закрытые двери палат. Она была полна решимости стать лучше, она была полна решимости перевернуть страницу, где в её жизни был Рон, она была полна решимости заслужить Драко, и она была полна решимости стать лучше для Скорпиуса… Когда она повернула за угол, её внимание привлек шаркающий звук, и Гермиона, испугавшись, бросилась обратно в свою палату. Астория Гринграсс выползла из тени в коридор, следуя за Гермионой, скрытно вернувшейся в свою комнату; они выгнали её из маггловской больницы, потому что она больше не могла позволить себе оплатить лечение. Она пришла сюда, чтобы украсть необходимые для лечения зелья, но затем увидела Гермиону и решила проследить за ней. Астория увидела, как густая каштановая шевелюра исчезла в маленькой палате в конце коридора, и последовала за ней. Немного подождав, она толкнула дверь и молча заглянула в комнату. Скорпиус проснулся, и Грейнджер укачивала его. Даже отсюда, где она стояла, Астория могла разглядеть любовь, освещающую лицо Гермионы, когда она держала маленького мальчика, и глазки Скорпиуса, которые смотрели на неё с таким миром и довольством. Астория почувствовала что-то тяжелое в груди, слёзы выступили на глазах. Возможно, у неё никогда больше не будет сына, но она была счастлива видеть кого-то, кто любил её ребёнка как своего собственного. Это было так душевно… Эта любовь и так очень мимолетна. Словно трепет крыльев бабочки, легкий и теплый… Он разрывал её сердце, она чувствовала такое горько-сладкое счастье, глядя на них. Горькое, потому что однажды она хотела так же держать своего ребёнка, и жестокое, потому что она знала, что никогда не будет достойной матерью для своего маленького мальчика… Астория не могла больше это выносить, и собиралась закрыть дверь, как вдруг Грейнджер подняла глаза. Сначала на её лице отразился шок, а затем страх, но постепенно Гермиона поняла, что Астория им не угроза. Астория выглядела опустошенной, когда смотрела на своего сына. Гермиона почувствовала, как жалость и понимание к девушке овладели ей. Она подошла к двери, и Астория отступила. Гермиона вышла из комнаты и закрыла дверь, всё ещё держа Скорпиуса в руках. Выражение лица Астории не изменилось: её глаза жадно пожирали сына, как будто она изголодалась по любви. — Мне просто нужно было его увидеть. Для себя. Извини, если моё пребывание здесь доставляет тебе неприятности, я могу уйти, — сказала она тихо, не уводя глаз от Скорпиуса. — Я не могу смотреть на него или быть рядом с ним. Я сразу вспоминаю, как едва не продала его. Несмотря на то, что вы думаете обо мне… несмотря на то, что я… Это было слишком больно, я чувствовала, что моё сердце разорвётся от вины, и весь день я молилась, чтобы кто-то услышал его, в маленьком уголке моего сердца, потому что я осмелилась не рассказывать ничего Маршалу. Я каждый день слушала его плач и знала… знала, что я была причиной этих слёз. Это ломало меня изнутри каждый день… До сих пор я боюсь, что я — просто кусочки сожаления… кусочки, которые никогда не смогут стать целыми снова, — сказала Астория, гордо глядя на своего теперь спящего ребёнка. — Не слишком нагло будет просить у тебя прощения, даже если я этого не заслуживаю? Гермиона мягко улыбнулась. — Я благодарю Бога за то, что я легко прощаю. Астория, я не могу судить о выборе, который ты сделала в своей жизни, я не была на твоём месте, но, — сказала она, подняв руку и положив её на сердце Астории, — сердце глупо, и оно делает ошибки, и оно же несёт вину. Сколько оно уже вынесло? Я не пытаюсь упрощать то, что ты сделала; я не пытаюсь оправдать тебя. Я просто говорю, что, возможно, прощение не так уж трудно получить, если ты просто… Астория не могла отвести взгляд от сына, и слёзы начали стекать по её щекам. — Если я скажу тебе, что делала… Что я делала для того, кого любила. Кого-то, кого я действительно очень сильно любила, и как он сломал меня, и мне жаль… мне так жаль, — прошептала она не Гермионе, а ребёнку. — Очень жаль… но я очень рада, — свирепо сказала она, когда посмотрела на Гермиону: — Я рада, что он никогда не узнает, что я с ним сделала. Это делает меня эгоистичной, жестокой, злой… это ведь так? — Ни одна мать не хочет, чтобы её ребенок знал о совершённых ошибках в жизни, Астория. В конце концов, мы люди, и ты сделала то, что делают все люди. Ты совершила ошибку. Хотя это было больше, чем просто ошибка. Так что двигайся дальше, мы не можем стереть наше прошлое, но мы можем стремиться вперёд. В бой! Бороться, чтобы идти дальше, бороться, чтобы оставить позади свои ошибки, но ни в коем случае не забывать их, бороться за свет в конце туннеля, бороться за искупление, за любовь своих детей. Сражайся, потому что ты того стоишь. — Что с тобой сделал Уизли? — внезапно спросила Астория. Лицо Гермионы помрачнело. — Он почти разрушил мою душу, — резко ответила она. — Могу я тебе кое-что сказать? Я думаю, ты поймешь, — начала Астория, посмотрев на неё. Гермиона просто кивнула и поняла, что, возможно, они были не такими уж и разными.