Тебе не будет вечно семнадцать, и твоя вечная любовь закончится тоже

      Когда наступило утро и я выбралась из страшного кошмара, называемого сном с участием Льва Романовича в главной роли, дома уже никого не было. Потянувшись, я заметила на тумбочке записку от мамы, в которой красивым почерком было написано:       Тебе надо отдохнуть денёк-другой. Мазь я оставила на столе в прихожей. Если будет сильно болеть, звони. Целую.       В любом случае, сегодня должен был проходить фестиваль, на который я хотела попасть. Не зря же вчера помогала с подготовкой… Но куда мне с больной ногой идти? Это меня расстраивает. Не хочу всех напрягать своим хмурым лицом и выслушивать вечные вопросы о моем самочувствии.       Немного оклемавшись ото сна, я пытаюсь встать и сразу чувствую сильную боль. У меня была мысль посетить фестиваль ближе к вечеру, но сейчас эта идея выскочила из моей головы. Необходимо принять душ, умыться, покормить кошку, а я даже на ногу наступить не могу. Никогда еще не чувствовала себя такой беспомощной. Мой переезд же должен сопровождаться не только потраченными нервами и новыми знакомствами, но и боевыми ранениями даже тогда, когда ты их не хочешь.       Зазвонил телефон, когда я уже почти вышла из комнаты. Мелкими прыжками на одной ноге, добираюсь до него и аккуратно перебираюсь на кровать. Номер не определен.       — Да?       — Алиса, ты в порядке? Тебя не видно в школе, — по голосу узнаю Веронику.       — Да, все хорошо. Падение со стремянки не увенчалось успехом, и теперь я не могу наступить на ногу, — безнадежно усмехаюсь и направляюсь в ванную.       — Боже, говорила я ему… — еще минут пять она высказывала Егору свои нотации, иногда переключаясь на меня, спрашивая о самочувствии. — На фестивале тебя не будет? — грустный голос в трубке даже трогает.       — Вряд ли.       Еще немного мы поговорили, и Ника сбросила вызов, ссылаясь на нехватку людей на открытии. Теперь чувствую себя неаккуратным и безответственным человеком, который подвел людей в решающий момент. Ах, а еще пугливым: кто ещё мог испугаться взрыва шарика, кроме меня?       Когда я все-таки добралась до раковины, сразу же умыла лицо теплой водичкой. В моей семье только я мерзлявая, и даже такие простые процедуры не могут обойтись без теплой воды, когда все остальные умываются холодной. Заканчиваю в ванной и медленными шагами иду на кухню, чтоб взять корм в холодильнике и по пути захватить мазь и эластичный бинт. Самое время поиграть во врача, хоть я и не умею вообще перевязывать что-либо. Будем выживать своими силами.       В комнате меня встречает Мята. Начинает тереться об больную ногу и пытаться укусить пальцы. Слегка прикусываю губу от неприятной боли, открывая пакетик с желе и высыпая это все в ее мисочку. Удовлетворенно мурлыча, кошка приступает к еде, а я, тем временем, добираюсь до кровати и аккуратно, но не без усилий, ставлю ступню на поверхность. Наношу мазь, заматываю это дело бинтом и, напоследок, закрепляю. Что ж, для первого раза неплохо, хоть и выглядит ужасно. Когда на ум никаких идей не приходит, я решаю поспать до обеда, а там определиться — идти на мероприятие или нет.       Мой, и без того не спокойный сон, прерывает громкий и противный звонок в дверь. Сначала я просто лежала и ждала, пока мама достанет ключи и откроет дверь сама, но потом до меня дошло, что человек, долбящий в дверь минут пять, не может оказаться ей. Кое-как добравшись до прихожей, я открываю дверь и тут же жалею об этом.       — Ну, привет, — передо мной стоит директор и приветливо машет ладонью. Я молчу, он молчит, пускать его в дом никак не хочется. — Может, впустишь?       Оставаться с ним наедине тоже нет желания, может, поцелуй был только началом? И, если вчера мне понравилось, сегодня мое мнение поменялось в обратную сторону. Как я поняла, нехватка мужского внимания отразилась на мне, и я испытала противоречивые чувства.       — Почему не пришла сегодня? — спрашивает Лев Романович, облокачиваясь о стену. — Прячешься?       Отрицательно махаю головой и, отпрыгнув с прохода, пропускаю его внутрь. Он опускает взгляд на мою ногу, но не придает этому значения. Пока я закрывала дверь, директор уже вальяжно расселся на диване и ждал меня на разговор. Предлагаю кофе, на что Лев Романович охотно соглашается. Что ж, придется потрудиться, чтоб добраться до кухни.       — Зачем пожаловали? — спрашиваю и наливаю горячую воду в кружку. Закидываю туда ложку кофе, сахарницу беру с собой.       — Мне сказали, что ты заболела, но теперь я вижу, что они явно приукрасили.       — С каких пор директор лично навещает своих учеников, когда они неважно себя чувствуют? — протягиваю кружку в руки Льву, а сахар ставлю на столик. Сама стою в пару шагах, не желая садиться рядом.       — Ты — особенный случай, — улыбается он, медленно накладывая сахар. — Я уж думал, тебя вчерашний случай смутил. Это не так? — он поднимает голову и смотрит на меня.       — Нет, — коротко и холодно. — Что ж, наслаждайтесь напитком и уходите.       Я разворачиваюсь, чтобы направиться на кухню и переждать присутствие директора, но он меня останавливает, хватая за руку и дёргая на себя. Из-за больной ноги сразу теряю равновесие и падаю на диван, пытаясь ухватиться хоть за что-то.       — Блять! — вскрикивает директор. Не поднимая голову, слышу, как кружка столкнулась с полом. Боюсь посмотреть на него, ведь уже мысленно понимаю, что произошло. — Ты можешь быть аккуратнее?       — Но Вы ведь сами виноваты! — вскрикиваю от возмущения, и даже от какой-то легкой обиды. — Сейчас принесу лед, сидите спокойно!       Быстрыми прыжками добираюсь до морозильника, голыми руками достаю лед и заворачиваю его в полотенце. Черт! Теперь он мне еще причитать будет за это грёбаный кофе! Не надо было меня трогать, ничем хорошим это не оборачивается. Видимо, я — ходячая катастрофа. Максимально быстро возвращаюсь в комнату и замираю. Директор, наполовину голый, с красивым телом, и все это у меня в доме, когда никого нет. Тяжело вздыхаю (я всегда была падка на красивые тела) и медленно подхожу к мужчине. Смущает.       — Чего ждешь? Прикладывай давай уже, а то ожог будет, — не дожидаясь моих действий, он отбирает лед и делает всю работу сам. — Пока тебя дождусь, погибну.       Ох уж эта ирония. Ловлю себя на мысли, что даже слегка расстроилась.       — Вам еще на бедро попало немного.       Он опускает голову и ухмыляется. Потом смотрит на меня и хриплым голосом говорит:       — Неужели так хочешь, чтобы я снял штаны? — я смущаюсь, а он смеется. — А ты развратница, Краснопольская!       Сама от себя того не ожидая, хватаю подушку и бью ей директора по макушке, а потом скрываюсь за дверью ванной комнаты. Всплеск прохладной воды в лицо сейчас не помешает, а только поможет. То ли от смущения, то ли от простуды горит лицо. Смотрю на себя в зеркале и замечаю, что уши тоже покраснели. И от чего? От его наглости, я полагаю.       В зал я возвращаюсь уже с папиной футболкой в руке. Черная, простая, как раз под темные джинсы Льва Романовича. Нахально бросаю эту футболку ему в лицо, и стараюсь сесть на подлокотник. Он довольно смотрит на меня и благодарит за помощь, но его благодарность я не воспринимаю всерьез.       — Кофе, думаю, предлагать уже не стоит. Спасибо, было вкусно, — смеется.       Даже не думала. И по моему лицу это понятно. Еще раз такого я не переживу.       — Ты придешь на фестиваль? — отрицательно верчу головой и показываю на перемотанную лодыжку. Лев Романович сначала секунд десять пытается там что-то разглядеть, а потом выдает, — Ну, кто ж так заматывает? Давай ее сюда.       Не дожидаясь моего ответа, мужчина аккуратно поднимает мою ногу и кладет себе на колени. Я не возражаю и поддаюсь вперед, чтоб удобней было сидеть. Зачем сопротивляться, если в итоге будет еще лучше для тебя. Он медленно, не причиняя боли, разматывает бинт, берет подушку, недавно столкнувшуюся с его головой, и кладет ее на диван, опуская туда ступню.       — Где мазь у тебя находится? — показываю на дверь, ведущую в мою комнату, и остаюсь в полной тишине, пока директор не возвращается с мазью в одной руке, и с кошкой в другой. — А у тебя милый домашний питомец. Как назвала?       — Мята, — он улыбается, целует ее в носик, на что я с удивлением наблюдаю, и ставит кошку на пол.       Нанося прохладное средство и перематывая лодыжку, Лев Романович изредка интересовался, не больно ли мне. Такая его забота даже пугала, или у него методы такие в соблазнении невинных девушек? Пусть это все и специально, но мне было приятно.       — Все, я закончил, — победно огласил он и улыбнулся. Его улыбка была обычная, человеческая, не такая, как обычно — отталкивающая и вызывающая сомнение.       Буркнув под нос слова благодарности, я поменяла свое положение. Теперь я стояла и смотрела на него сверху вниз. Примерно на минут пять в комнате повисла гробовая тишина. Мы смотрели друг на друга и не говорили ни слова. Лишь пару раз бубенчик на ошейнике Мяты прерывал это молчание. И, как только я хотела что-то сказать, директор встал и направился к выходу.       — Вы уже уходите? — с каким-то огорчением спрашиваю и пытаюсь успеть за ним.       — А ты хочешь, чтобы я остался? — Лев Романович резко останавливается и оборачивается. Не ожидая этого, я оказываюсь в его объятиях из-за своей неуклюжести. — Тебе надо быть осторожнее с такой ногой.       — Возвращаясь к Вашему вопросу… — возможно, я и правда хотела, чтоб он остался и скрасил мое одиночество. — Нет, не хочу.       — Это было ожидаемо, — чувствую родной отцовский запах на футболке и невольно прижимаюсь ближе, чтобы ощутить это еще немного. Некоторые вещи еще не были разложены из чемодана, а эту футболку он собирался надеть в аэропорт под толстовку, поэтому заранее побрызгал на нее свой одеколон. — Эй… Я понимаю, что ты очень благодарна, но это как-то не в твоем стиле, не находишь?       Фак… Надо было опомниться еще в самом начале, а не прижиматься к двадцати пятилетнему мужчине в пустом доме около десяти минут. Извинившись, я отскочила от него, совершенно позабывав про боль, которую тут же ощутила. Черт…       — А ты забавная, — Лев Романович проводит тыльной стороной ладони по моей щеке и, накинув куртку, самостоятельно выходит из дома. — Выздоравливай, Краснопольская.