Музыка во тьме

      Прошедший день Сальери не может назвать иначе как «суматошный», но несмотря на это, он заканчивает его совсем не в постели. Только дверь, ведущая в будуар, закрыться за спиной Терезии, Антонио идет в кабинет, чтобы разобрать накопившуюся гору дел. Возле гостевой спальни ненадолго замирает, прислушиваясь к размеренному дыханию уснувшего Моцарта. Этому, по большому счету, еще юноше раз за разом удается поставить Сальери в тупик. Открытый всему миру мальчик из Зальцбурга играючи заставляет открываться других. Вот только Антонио опасается, что его собственная душа в ответ явит лишь кровь и грязь.       Поджав губы, Сальери уходит. Уже в кабинете, перебирая бумаги, он находит бархатный кисет.       — Вот, держите, — на раскрытой ладони протянул ему Моцарт мешочек. — Как и обещал, возвращаю вам все вплоть до последней монетки.       — Не нужно… — только и успел сказать Сальери, как юноша бесцеремонно вложил деньги в его руку.       «Вот же гордый упрямец», — пряча кисет в ящик стола, с улыбкой думает итальянец. От приятных мыслей работа идет веселее, и к утру Сальери, освободившись, позволяет себе вздремнуть. Из сна его вырывает бодрый голос гостя:       — Ну и охочи же вы спать, Сальери, — весело приговаривает Моцарт, оттягивая в стороны чужие щеки. Недовольный таким обращением Антонио перехватывает слишком хрупкие для мужчины пальцы:       — Что за детские забавы, Моцарт? — он хмуро смотрит в обрамленные темными ресницами глаза, сдерживая неподходящую к словам улыбку.       — Мне нужно было вас разбудить, только и всего. Скоро пробьет одиннадцать, а вы в спячке точно медведь, — хмыкает австриец и отпрыгивает, уворачиваясь от удара по лбу. — Кстати, вы интересно спите: в одежде и поверх покрывала. Неужели так сны слаще?       — Отнюдь, — встав с постели, капельмейстер критически осматривает свою одежду: рубашка и кюлоты чуть смяты, а правый чулок собирается съехать. Не то, чтобы внешний вид плох, но переодеться все же стоит. — Вы уже завтракали?       — Никак нет, — прищелкивает каблуками на военный манер Моцарт, все также дурачась. — Я ждал вас, как хороший и вежливый гость.       — Благодарю. Вы спускайтесь, приступайте к трапезе, я присоединюсь немного позже.       Видимо посчитав, что он сделал все, что от него требовалось, юноша уходит. Наскоро приведя себя в порядок, Сальери спускается в столовую. Моцарт к его приходу отдает должное сладостям, практически не замечая кашу в тарелке перед собой. Рядом стоят нетронутые приборы на одну персону. Перед ними и садится Антонио.       — Ваша любезная супруга распорядилась накрыть на стол, — Моцарт опускает ложку и тянется к чашке кофе, держа в левой руке взятый из вазочки шоколадный шарик. — Просто не могу оторваться от этих конфет. — Надеюсь, вы чувствуете себя хорошо после вчерашнего заплыва по речушкам Вены? — Ну давайте, издевайтесь над моей добродетелью, — гладковыбритые щеки надувается в притворной обиде. Впрочем, надолго Моцарта не хватает: — Раз уж вам стало интересно, то да, чувствую я себя замечательно. Подозреваю, что все благодаря вашему чудодейственному напитку. Я даже подумываю укреплять здоровье с его помощью. — Моцарт, вы слишком злоупотребляете вином, — подобное пристрастие юноши вызывает беспокойство: Антонио уже приходилось видеть, как люди падают на дно в обнимку с бутылкой. — Да я пошутил, — заметив смену настроения Сальери, идет на попятную музыкант. — И коли уж мы вспомнили о вчерашнем: я просил вас обращаться ко мне по имени, а вы снова «Моцарт» да «Моцарт». — Верно. Простите, сила привычки. Впредь буду стараться звать вас по имени. Но пускай, и я для вас буду Антонио. — Согласен, — широко улыбается довольный Моцарт и шумно прихлебывает кофе. — Амадей… Амадей, — раздается в соседней комнате, и следом за этим в столовую заглядывает Терезия. Заметив сидящих за столом мужчин, один из которых старательно пытается прокашляться, она спрашивает: — Вы не видели Амадея? — Нет, здесь он не появлялся, — успевает ответить супруге Антонио, пока их гость все еще восстанавливает дыхание. — Может, он побежал на кухню на запах еды? — Да, возможно, — она кивает и тут же скрывается за дверью. — Амадей? — первым делом спрашивает отошедший от попавшего не в то горло кофе Моцарт. — Котенок, которого вы вчера принесли, — поясняет Сальери. — Терезия нашла вас похожими и решила назвать его в вашу честь. Но если вам это не приятно… — Нет, нет, что вы. Я просто удивлен подобному желанию фрау Сальери. Сам я предпочитаю Вольфганга Амадею. — Действительно? Вас не устраивает быть любимым богом? — Я сильнее заинтересован в любви и признании людей, хотя и о нашем создателе не забываю. Разве мы с вами в этом не похожи? — Боюсь, богом я позабыт, так что мне только и осталось, что тянуться к людям. — Имеете в виду, что всем этим вы обязаны людям? — Моцарт обводит широким жестом помещение, посуду, стулья. — По большей части, — пожимает плечами капельмейстер. Про себя он с досадой отмечает, что слишком сильно разоткровенничался. — Тогда это только плюс в копилку человечества, — легкомысленно заключает Вольфганг, словно уловив нежелание Сальери продолжать эту тему. — Не желаете сегодня присутствовать на репетиции «Похищения»? — С удовольствием приду взглянуть на ваши труды. После плотного завтрака довольный жизнью Моцарт всю дорогу напевает вполголоса, отбивая пальцами ритм по сидению. Итальянец молча слушает своего визави, представляя, как скрипкам вторят флейты в дуэте хранителя гарема и служанки. Сидя в одной из верхних лож так, чтобы оставаться невидимым со сцены, капельмейстер наблюдает за полыхающим энтузиазмом композитором. Вольфганг словно умудряется быть одновременно везде: дирижирует оркестром, показывает актерам, где им нужно стоять в данной сцене, проверяет состояние готовых костюмов. А ведь вначале репетиций юношу заботили исключительно вокальные данные певцов и красота театральных прим. Переведя взгляд на лепнину, украшающую потолок Бургтеатра, Сальери вспоминает, как сам бегал по сцене накануне премьеры «Ученых женщин» в страхе провала, означавшего позор и для него, и для учителя. «Как же давно это было», — отстранено замечает мужчина. — «Или наоборот — совсем недавно? Кажется, до Вены мое время текло иначе». От света свечей слезится правый глаз, и он трет его, желая, чтобы зрение вновь обрело четкость — на мизинце обнаруживается чернильное пятно. Итальянец пытается его убрать платком. Тут же в памяти всплывает, как любящий касаться всех и вся Моцарт держал его ладони в своих, гладких и горячих. Однако пройдет лет двадцать-тридцать, и пальцы станут иссохшими, подрагивающими, кожа похолодеет, возможно покроется пятнами. Сальери одновременно страшится этой картины и жаждет ее увидеть. — Ну как вам моя репетиция? Не кажется, что в опере «слишком много нот»? — доносится снизу голос Моцарта. Поднявшись с кресла, Сальери подходит к краю балкона, под которым стоит молодой композитор. В зале кроме них никого нет: итальянец настолько погрузился в свои мысли, что пропустил весь третий акт. — Не волнуйтесь, в ней всего в меру. Польщенный похвалой юноша улыбается, поигрывая дирижерской палочкой. Он стоит между рядами, неудобно задрав голову. — Знаете, я вспомнил сцену из трагедии одного английского поэта. Там влюбленный юноша точно также стоял под балконом предмета своего воздыхания. — Что ж, думаю, мы не станем ее цитировать, а перейдем в мой кабинет. За чашкой чая вы и расскажете, о чем сие произведение. — Рассказ займет много времени, поэтому я предлагаю таверну и сытный ужин. **** Антонио открывает глаза, разбуженный громким стуком. Ночным визитером оказывается бледная, взволнованная Терезия. Девушка не плачет и не кричит, что часто бывает во время приступов или пугающих видений. Однако вот такое ее напряжение и словно заледеневший взгляд пугают в разы сильнее. — Они узнали о тебе, — не своим голосом произносит Терезия, не дав ему и рта раскрыть. Антонио узнает интонации, характерные для главы клана супруги. Мирче иногда передает срочные сообщения через своих детей этим истинно малкавианским способом. «Лучше бы это было пророчество», — привлекая жену к себе, думает тремер. Бросив взгляд за окно, он подтверждает свои опасения: каждые три новолуния проходит собрание кланов Вены. Судя по всему, на этот раз что-то пошло не так. — Я должен встретиться с Мирче, — осознавая серьезность ситуации, Сальери готов немедленно отправиться к малкавианину, но Терезия отрицательно качает головой: — Днем он сам навестит тебя. — Тогда я буду ждать дома, — неохотно уступает Антонио, недовольный своим неведением. Пока он не узнает подробности произошедшего, покидать особняк опасно. К счастью, его безотлагательное присутствие при дворе сегодня не требуется. — Идем в постель. До рассвета еще далеко. Весь остаток ночи Сальери без сна лежит возле жены, пропуская меж пальцев светлые локоны. «Нет, Мирче не подверг бы дочь опасности. Значит, сегодня нам ничто не грозит», — пытается убедить себя мужчина. Однако вопреки всем доводам рассудка уши чутко прислушиваются к звукам на улице и в доме, а глаза следят за игрой теней на потолке у окна. Кровь бурлит, пробуждая почти забытый азарт ожидания схватки. Единственное, Терезия никоим образом не должна оказаться втянутой в эти территориальные разборки. Девушка, словно почувствовав настроение супруга, прижимается ближе, по-детски трогательно сжав ткань его рубахи. **** — Спасибо за урок, маэстро, — кланяется напоследок ученик и, получив похвалу за усердие, выходит на улицу. Ослепленный слишком ярким солнцем парнишка трет глаза, вслепую делая шаг вперед и сразу в кого-то врезаясь. — Прости…те. Мужчина неохотно склоняет голову, чтобы посмотреть на него. Скуластое лицо скрыто тенью от огромной треуголки так, что на свету торчит лишь подбородок. — Будьте внимательны, молодой человек, — он растягивает в улыбке кажущийся огромным на абсолютно белом лице рот. — Простите, — слабым голосом повторяет паренек и уносится прочь, не видя, как мужчина входит в дверь, откуда он вышел. — Мир вам в дом, — приветствует всех Мирче, переступив порог особняка капельмейстера. Треуголку и камзол он оставляет на ближайшем стуле и, раскрыв объятья, шагает навстречу фрау Сальери. — Отец, — присев в реверансе, с почтительностью, присущей девушке благородных кровей, здоровается Терезия. Мужчина по-отечески расцеловывает ее лоб и щеки, а затем поворачивается к стоящему рядом Сальери. — Приветствую вас, — кланяется тремер. Он проводит малкавианина в гостиную, где все трое рассаживаются вокруг низкого столика. Заметив стоящую в центре столешницы вазочку с конфетами, Мирче тут же потянулся к ней: — Все хотел узнать, чем они тебе так нравятся, доченька, — мужчина подхватывает двумя пальцами один шарик и закидывает в рот. Тщательно прожевав, он выносит вердикт: — Отличная вещь. Вот в мое время самым сладким продуктом был мед, но по сравнению с этим… Положительно, люди могут быть настоящими кудесниками, когда захотят. Не сдержавшись, Сальери раздраженно морщится: разглагольствуя о кулинарных изысках, малкавианин теряет возможно бесценное время. Его гримаса не остается незамеченной: — Не стоит так зло на меня смотреть, Антонио, — беспечно журит его Мирче, съедая сразу две конфеты. Подняв голову, он, не моргая, в упор смотрит в глаза итальянца: — Не о чем беспокоиться. Волна спокойствия смывает тревогу с мыслей Сальери, и он, зная, чем это вызвано, поспешно отворачивается. От навязанного чувства это не спасает: зацепившись, потомок Малкава может довольно долго удерживать под своим влиянием чужой рассудок. Подобравшись, Терезия накрывает кисть мужа тонкими пальцами, чтобы поддержать, но против действий отца не возражает. Затянувшееся молчание заканчивается, когда просыпается свернувшийся клубком в кресле Амадей. Котенок неуклюже прыгает на пол и, путаясь в собственных лапках, бежит изучать гостя. Ткнувшись пару раз розовым носом и поскребя когтями бант на туфле, за что его небрежно почесывают за ухом, он разворачивается и несется к Сальери, чтобы по чулку взобраться наверх. Подхватив животное, Антонио устраивает мурчащий комок шерсти на коленях, а Мирче тем временем переходит к сути своего визита. — Все шло своим чередом: мы собрались, посидели тесным, дружным кружком, Юрген попытался уговорами расширить территории Бруха. Конечно, этого ему никто не позволит, — мужчина печально обводит пальцем опустевшую вазочку, — он уже лет пятнадцать занимается сим неблагодарным делом. Но я к чему? А конфет больше нет? Жаль. Не так жаль, как вынужденное расставание со всем съеденным сегодня, но тоже грустно. Встав с дивана, Мирче проходится по комнате, здоровается со статуей Прометея, присаживается за рояль. Подняв клап, он пробегается пальцами по клавишам, пару раз нажимает на ля четвертой октавы. Видимо, удовлетворившись звучанием инструмента, малкавианин оборачивается к Сальери: — Мы уже расходились, как милая Карлот вскользь обронила фразу, мол, без присутствия четвертого клана Бруха ничего не добьется. Какова чертовка, а? — Мирче закрывает глаза, мечтательно улыбаясь. — С удовольствием бы подвесил ее голову над камином. Эти золотистые волосы будут великолепно сочетаться с гардинами. Какое коварство! Какая ловкость! Тремер не без труда соотносит услышанное имя с известными ему сородичами Вены. Вспомнив, он задается новым вопросом: зачем главе ласомбра помогать своему сопернику? — Не представляю, чтобы кто-нибудь поверил словам той, чей клан буквально олицетворяет собой ложь и интриги, — в конце концов заключает он. Прежде чем ответить, малкавианин снимает со стены средних размеров зеркало и, гордо прошествовав к двери, выбрасывает его за порог. Под звон стекла на ум приходит примета о семи годах несчастий. Антонио тяжело вздыхает, массируя правый висок. — Разумеется, он ей не поверил, но начал сомневаться, — Мирче валится в кресло, от чего резные ножки проезжаются по паркету, издавая неприятный скрип. — Теперь до следующего совета бруха будут собирать информацию о предполагаемом новом клане. В одиночку они, конечно, немного добьются, а ласомбра слишком дорого берут за известные им сведения. — То есть, ничего весомого у них нет? В таком случае, мне следует затаиться, и Бруха придет на совет с пустыми руками. — Увы, не все так просто. Ты с завидным постоянством мозолишь глаза не кому-нибудь, а лично ее милости Карлот. А она, в свою очередь, добивается конфликта между мной и Юргеном. Сегодня она намекает на клан, завтра прямо называет твое имя. Нет, чтобы разоружить столь опасного противника, нужно атаковать первым. Мирче заговорщически ухмыляется и жестом подманивает обоих супругов поближе. Подавшись вперед, мужчина нашептывает им намеченный заранее план действий. Если всем так необходимо четвертое знамя на собрании, то они предоставят его: — Антонио, у тебя же должно было остаться что-либо с гербом Тореадор? Желательно, чтобы таких вещиц отыскалось несколько. — Думаете, мы сможем выдать себя за тореадоров? — итальянец скептически смотрит на Мирче. — Боюсь показаться грубым, но малкавианина сложно спутать с другим сородичем. — Смотря какого, друг мой, смотря какого малкавианина. Эмиль, один из моих сыновей, почти не покидает пределов дома, и наша…семейная черта в нем практически незаметна. Он сыграет роль вашего главы. А твое присутствие, как видного деятеля искусств, убедит их лучше любых слов. Ведь только безумец поверит, что в Вене объявился тремер! — мужчина хохочет над собственной шуткой, запрокинув голову. По всему выходит, что предложенный Мирче вариант является для них самым выгодным. Пообещав преподать Эмилю несколько уроков этикета и обычаев тореадоров, Антонио прощается с малкавианином. Оставшись с женой наедине, он спрашивает, обращаясь больше к себе самому: — Удастся ли нам их провести? — Я пока не знаю, — тихо отвечает Терезия. **** Уставший от долгого сидения в одной позе с пером в руке, Сальери стоит возле открытого окна, вдыхая полной грудью запах майских сумерек и тюльпанов внизу, за клумбой которых заботливо ухаживает Ют. — Антонио! Антонио! — без стука врывается к капельмейстеру Моцарт. От неожиданности мужчина дергается, едва не срывая с карниза штору. Будь они сейчас в Бургтеатре, так уже к вечеру все бы судачили о близких отношениях двух композиторов. А как иначе, когда австриец на все здание кричит имя итальянца? — Вольфганг, когда вы научитесь сдержанности? — задает сугубо риторический вопрос Сальери. — Не сшибите, пожалуйста, вазу. Моцарт на мгновение перестает размахивать руками словно мельница, заметив названный предмет. Пройдя к письменному столу, юноша падает в кресло и протягивает капельмейстеру сложенную трубочкой бумагу: — Вот, прочтите. Развернув предложенный Амадеем документ, Антонио углубляется в чтение, проговаривая некоторые слова вслух: — Я, Иоганн Хризостом Вольфганг Амадей Моцарт, — мужчина несколько удивленно смотрит на австрийца, впервые столкнувшись с его полным именем и не до конца веря, что кого-то действительно могли так назвать. Однако быстро опомнившись, он возвращается к чтению, — …обязуюсь взять в жены… в течение трех лет… выплачивать… триста флоринов… Для верности Сальери еще дважды перечитывает бумагу и лишь потом обращается к беспокойно ерзающему на сидении юноше: — Вы правда скомпрометировали эту девушку? — он бросает взгляд на документ, находя ее имя. Кажется, Вольфганг даже как-то представлял их друг другу. — Нет, что вы! — убежденно заявляет Моцарт, но, стушевавшись, неуверенно исправляется: — Ну, возможно, в глазах некоторых… Что ж, этого стоило ожидать, учитывая ветреность и любвеобильность Амадея. Да, родственники девушки имеют право на некоторую сатисфакцию, но требовать такую сумму с небогатого музыканта… — Сколько я вам твердил об осторожности, — Антонио возвращает договор юноше и открывает один из ящиков бюро, где лежат некоторые сбережения на случай непредвиденных трат. — Но сделанного не воротишь, посему, возьмите триста флоринов для семьи Вебер. Не стоит обрекать себя и девушку на несчастливый брак. — Несчастливый брак? — удивленно переспрашивает Вольфганг, не спеша брать протянутые ему деньги. Когда чувствующий себя неловко Сальери делает шаг назад, он, смеясь, вскакивает на ноги и крепко обнимает застывшего Антонио, упираясь лбом ему в плечо. — Вы невероятны, друг мой! Сбитый с толку Сальери не пробует сдвинуться или убрать чужие руки, приятно теплые даже через жилет и рубашку. Нос щекочет запах пудры, которой щедро посыпан парик Амадея. Наконец, тот поднимает голову — в уголках глаз поблескивают слезы веселья: — Я пришел к вам совершенно не с той новостью, о какой вы подумали. Да, я подписал эту бумажку, но, вы представьте, Констанц выкрала ее у своей матери. Эта нежная и самоотверженная девушка действительно меня любит! Без денег и положения. Я говорю вам первому об этом: я намерен жениться на Констанции Вебер. Поздравьте же меня! Как бы не хотелось обижать Вольфганга, Антонио не может разделить бурный восторг друга. Холодный, расчетливый разум не желает так охотно признавать бескорыстность поступка девушки. А Моцарт слишком идеалистичен, чтобы разглядеть чужую меркантильность. — Вы уверены, что все обстоит именно так? — решается вразумить товарища Сальери. — Все, кто с вами знаком, знают о вашем таланте и пророчат безбедную жизнь. Возможно, договор вовсе и не воровали? — Что вы хотите этим сказать? Вы считаете Констанц обманщицей? Пускай вы и не знакомы, но это не дает вам право так думать об этой замечательной девушке! Нет, она не способна на подобную подлость! Теперь от их объятья ничего не осталось: Моцарт стоит хмурый, поджав губы, Антонио — напротив, скрестив на груди руки. Кажется, что в комнате даже похолодало, хотя виной тому может быть весенний ветер. — Вольфганг, поймите, — снова начинает Сальери, — вы сейчас под впечатлением от поступка фройляйн Вебер. Но как долго это продлится? Вы молоды, зачем же принимать столь скоропалительные решения? У вас есть в запасе три года, не обязательно устраивать свадьбу немедленно. — Мои чувства не изменятся ни завтра, ни через три года, ни через десять лет, — убежденно заявляет Амадей. — Не говорите так, словно знаете все о сердцах людей. — Но чувствам свойственно проходить… — Пускай. Пускай вы и окажитесь правы. Но и без любви я женюсь на Констанц, — документ мнется в сжавшейся в кулак ладони. — Поймите, она страдает под гнетом своей матери. Она — слуга в собственном доме. Я же могу подарить ей свободу. — Заковав себя в цепи? Не глупите, — в голосе все отчетливее прорезается раздражение. — Ваш отец знает о помолвке и этом договоре? — полный злобы взгляд говорит лучше всяких слов. — Он против, верно? — Я для него все еще несмышленый ребенок, — с горечью произносит Вольфганг. Глубоко вдохнув, он поднимает голову, мрачно смотря на Сальери. — И не получив от него поддержки, я пришел к вам в надежде, что хотя бы вы увидите во мне взрослого человека, который может взять на себя ответственность. Как-то вы сказали мне, что нельзя остаться равнодушным к тому, кто так сильно тебя любит. Так вот я неравнодушен. Использование поступка Антонио, как аргумента в защиту собственных необдуманных действий, становится последней каплей. — У меня были другие обстоятельства! Вы не знаете и половины всего, что стоит за моим браком, но с головой кидаетесь в свой! — в гневе Сальери бьет кулаком по столу — хрустальная чернильница падает на пол, брызжа осколками во все стороны. — Тогда почему бы вам не просветить меня?! — точно так же переходит на крик Моцарт. — Молчите? Вы всегда обрываете все на полуслове, а потом жалуетесь, что вас не так поняли! Знаете, что? Можете и дальше оставаться тут со своими тайнами и верой в собственную правоту. Мне же, не вписывающемуся в ваши рамки, пожалуй, стоит удалиться. Круто развернувшись, Вольфганг вылетает из комнаты, громко хлопнув за собой дверью. **** — Вы снова хмуры, учитель, — заметил Антонио, поправив занавеску, не позволявшую свету проникнуть в карету. Гассман перевел на него тяжелый взгляд, требуя продолжить. — Я заметил, как вы мрачнеете при упоминании… наших друзей. — Мне не нравится эта малкавианка и ее привязанность к тебе, — отрывисто произнес мужчина. — Поверьте, я и не предполагал, что., — начал Сальери, но Гассман прервал его взмахом руки. Вздохнув в попытке успокоиться, тореадор прикрыл алые глаза и помассировал веки пальцами. — Я знаю, что не ты всему виной, Антонио. Знаю и то, что, если бы эта девушка не примчалась к нам в тот день, мы могли потерять дом и даже свои жизни в пожаре. Но ее «любовь», — особо выделил интонацией слово Флориан, — дает Мирче отличный повод привязать тебя к своему клану и отслеживать каждый шаг. — Терезия не способна на подобное. У нее просто не получится, даже если глава клана заставит, — потемнел лицом тремер, безотчетно барабаня пальцами по обивке сиденья. — Ей и не понадобится специально за тобой шпионить. Благодаря их связи, что узнает один — узнают все, — Гассман потянулся вперед, накрыв ладонью отбивавшую ритм руку ученика. — Не ты сделал ее каинитом, и не тебе нести за нее ответственность. Сальери кивнул, давая понять, что внял словам наставника. В то же время он решал, стоит ли рассказывать о своих опасениях, касающихся дальнейшей судьбы Терезии, и все больше склонялся к молчанию. Да, тореадоры чтили иерархию, но далеко не так строго, как другие сородичи. У них власть учителя над учеником редко заходила дальше строгих наставлений, а крайней мерой было отречение. Однако что-то подсказывало тремеру, что малкавиане в этом вопросе придерживались позиции, более близкой его клану, и Мирче ничего не стоило казнить предавшего семью ребенка. Пускай Гассман был во многом прав, но Антонио не мог так легко отвернуться от Терезии, слишком много вины уже давило на его плечи. — Антонио! Антонио! — девушка, ожидавшая их на пороге дома, кинулась к едва выбравшемуся из кареты тремеру, врезавшись в него с неожиданной для ее хрупкой фигурки силой. Сальери поспешно накинул на малкавианку чары защиты от солнца, которое не спеша скрывалось за горизонтом, оставаясь для них не менее опасным. Стоявший под навесом крыльца Иво неодобрительно взглянул на сестру и поприветствовал гостей, приглашая их следовать за собой. Всю дорогу до гостиной, где обычно принимал посетителей хозяин дома, Терезия беспечно раскачивала их сложенными вместе ладонями и не прекращала улыбаться. — Проходите, друзья мои, рад вас видеть, — приветственно махнул им рукой Мирче, на мгновение подняв глаза от массивного тома, лежавшего на коленях. — А я вот изучаю местное законодательство. — Смею надеяться, что этому фолианту меньше сотни, — помрачнев еще больше, пошутил Флориан. Сальери поймал брошенный учителем красноречивый взгляд и постарался придать себе непринужденный вид. — О, — малкавианин вернулся на несколько страниц назад, что-то прикинул в уме и отложил книгу, — я совсем забыл, что люди являются большими любителями сочинять, переписывать и уничтожать собственные законы. Однако моя юридическая не подкованность не станет нам помехой в обсуждении вопроса, ради которого мы все здесь собрались, не так ли? — Разумеется, если только нас введут в курс дела. — Конечно-конечно! Вы наверняка успели заметить привязанность моей дочери к юному Антонио, — Сальери недовольно встрепенулся, но напомнил себе, что для малкавианина он скорее даже мальчик, чем юноша, — и мне в голову пришла одна мысль. Пускай мы и не практикуем такое, но у людей это встречается повсеместно. Я имею в виду договорной брак. Он, безусловно, только сильнее укрепит наши с вами дружеские отношения. Подумайте, мы все останемся в выигрыше! У вас будут на руках гарантии нашего расположения к вам, а я буду уверен в безопасности и благополучии дочери. Гассман откашлялся прежде, чем ответить: — К чему все эти сложности, друг мой? Наше сотрудничество не нуждается в столь кардинальных переменах. Не стоит отрывать девочку от семьи. Особенно учитывая ее особенность. — Мы ценим твою заботу, но об этом не стоит беспокоиться. Даже наоборот: Терезия и думать ни о чем кроме возлюбленного не может, уж мне-то поверьте, — Мирче улыбнулся многозначительности своих слов. — Боюсь, как бы она совсем не потеряла голову. Услышав последние слова малкавианина, тремер напрягся, невольно прижав девушку ближе к себе. Задремавшая Терезия продолжала тихо посапывать, положив голову ему на плечо и не реагируя на манипуляции. Гассман взглядом призвал ученика к спокойствию. — И все же мне кажется, что… — Это великолепная идея! — перебил Флориана Мирче. Сальери удивленно посмотрел на воодушевленного малкавианина: а ведь это предложение и в самом деле заманчиво. Если Терезия будет рядом, то он сможет вовремя помочь ей, возможно даже введет ее в общество, где она забудет свое жестокое прошлое. Почему он раньше открещивался от столь очевидного решения? — Не хочу оскорбить своими словами, — уже не так решительно, как прежде возразил тореадор, — но Антонио почти всегда находится при дворе, и женитьба на девушке без рода и манер сильно ударит по его репутации. — Это не проблема, друг мой, — широко улыбнулся малкавианин, поняв, что Гассман практически сдал свои позиции. — Пара месяцев, и такой невесты вы не сыщете во всей Европе. **** Придержав для Терезии портьеру, Сальери следом за ней проскальзывает в ложу, занимаемую маэстро Глюком. Композитор благосклонно кивает супругам и, стоит им занять свои места, спрашивает: — Неужели всем пришлась по вкусу опера Моцарта? Что ты о ней скажешь? — Думаю, дебют Моцарта в Бургтеатре можно с уверенностью назвать успешным. Не все, конечно, остались от нее в большом восторге, но император покинул свою ложу в отличном расположении духа. Венская публика открыла для себя неизмеримый талант в зальцбургском юноше. Глубина звучания каждой арии поражает, а от инструментальных переливов сковывает дыхание. — Вижу, ты также поддался очарованию «неизмеримого таланта», — усмехается Глюк, в задумчивости постукивая тростью по ковру, устилающему пол. Несколько смущенный Антонио поспешно переводит тему с сегодняшнего спектакля на возможные будущие постановки. Пока мужчины обсуждают репертуар Бургтеатра, фрау Сальери, занимающая стул по правую руку от мужа возле балконного бортика, читает один из театральных буклетов. Беседа в их ложе сходит на нет, равно как и шум внизу, когда в зале начинают гасить свет. Увертюру «Похищения» Антонио слышал едва ли не с десяток раз, но неконтролируемый душевный трепет ощущается как впервые. Улучив момент, капельмейстер бросает взгляд на своих спутников: Глюк чуть хмурит брови, очевидно ища хоть сколько-нибудь фальшивую или выбивающуюся из гаммы ноту. Терезия, напротив, сидит, не дыша, целиком поглощенная событием, развернувшимся на сцене. Каждая ария срывает аплодисменты, и, вторя залу, Сальери представляет счастливую, полную торжества улыбку Моцарта, дирижирующего сейчас оркестром. После того злополучного разговора композиторы больше не общались: австриец явно был обижен словами итальянца, также не спешившего идти навстречу, считая себя правым. Хотя по прошествии вот уже трех недель Антонио все чаще задумывается о том, чтобы первым вручить Вольфгангу оливковую ветвь. Во время антракта в их ложу стекаются друзья и ученики Глюка, желая обсудить оперу, ее композитора или просто последние события музыкального мира. Понимая, каким испытанием для супруги является общество многочисленных незнакомцев, Сальери вместе с женой выходят в коридор. Они неспешно прогуливаются по театру, то и дело встречая знакомых капельмейстера. Некоторые зрители, тоже решившие размять ноги, не сводят с Терезии очарованного или просто любопытного взгляда. На миг Антонио испытывает гордыню, оттененную стыдом за столь низменное, ничем незаслуженное чувство. Ведь это Мирче выполнил свое обещание, преобразив необразованную сироту в эталон аристократических манер и утонченного вкуса. — Вы поссорились с герр Моцартом? — тихо спрашивает Терезия, когда они поднимаются обратно на второй этаж. На ее лице привычная для выходов в свет маска отстраненности, но пальцы через чур крепко сжимают рукав камзола мужа. Вопрос сильно удивляет Сальери, ведь до этой минуты супруга не проявляла интереса к исчезновению Вольфганга. — Почему ты так думаешь? Если это из-за того, что он перестал гостить у нас, то мы часто пересекаемся здесь и во дворце, — несколько кривит душой Антонио: он действительно иногда пересекался взглядом с юношей, но с того дня они еще ни разу не общались. — «Похищение из сераля» — его первая крупная постановка в Вене, поэтому свободного времени у Моцарта было совсем немного. — Правда? Это хорошо, — Терезия улыбается, видно, что слова супруга успокоили ее. — Я боялась, что вы поссорились. Обычно ты по вечерам рассказываешь что-нибудь о нем или наигрываешь его мелодии. Но с тех пор, как герр Моцарт выбежал расстроенным из твоего кабинета, я больше ничего о нем от тебя слышала. Все эти дни ты казался таким огорченным и мрачным. — Я так выглядел? — удивленно спрашивает Антонио, считавший, что конфликт с Вольфгангом на нем никак не отразился. Но, возможно, он переоценивает свое хладнокровие, как и недооценивает прозорливость супруги. — Знаешь, — решается он на откровенность, — мы на самом деле серьезно повздорили с Моцартом. Настолько серьезно, что с того дня не сказали друг другу ни слова. Я лишь хотел предостеречь его от неверного выбора. Моцарт слишком юн и неопытен, чтобы принимать столь скоропалительные решения. — Это его выбор, — осторожно поправляет мужа Терезия. — Герр Моцарт считает тебя своим другом, ему важны не только твое мнение, но и поддержка. Все еще важны. Капельмейстер тяжело вздыхает прежде, чем открыть дверь ложи. Слова супруги погасили обиду в его душе, однако они же породили некоторые новые дилеммы. Весь второй акт Сальери проводит в размышлениях. К сожалению, желаемого облегчения они ему так и не приносят. — Как тебе опера? — спрашивает он у Терезии, чтобы как-то отвлечься от собственных путанных мыслей. — Она замечательна, — тихо, только для них двоих отвечает фрау Сальери. — В нашей гостиной эта музыка звучала совсем иначе. Здесь она более., — она заминается, подбирая нужное слово. — Яркая, — подсказывает Антонио, разделяющий ее чувства. — И глубокая. — Если хочешь, я провожу тебя к Моцарту после спектакля. Он будет рад узнать, что ты видела его зингшпиль. — Но вы ведь в ссоре. — Наши с ним отношения не должны тебя затрагивать: я рад вашему общению и не собираюсь ему препятствовать. На том и порешили, замолчав, дабы насладиться квартетом четырех главных героев. В конце спектакля занавес опускается под несмолкающие аплодисменты. Оглядывая зал внизу, Антонио замечает мелькнувший с краю сцены светлый затылок и ярко-малиновый камзол. Видимо он все еще беспокоится об успехе своей оперы или же стремится впитать в себя как можно больше людского восторга. Сальери покидают ложу вместе с Глюком, но на первом этаже их пути расходятся. — Решили лично поздравить виновника торжества? — интересуется маэстро, постукивая тростью в ритме речитатива из третьего акта. — Что ж, заодно известите его о том, что он приглашен ко мне на обед в нынешнюю пятницу. На ваше присутствие я ведь могу рассчитывать? — К сожалению, мы никак не можем прибыть к вам в этот день: я обязан присутствовать на одной очень важной встрече. Взяв с Антонио обещание навестить его после воскресной мессы, Глюк прощается с супругами, которые направляются в сторону гримерных. По обычаю, труппа собирается после каждого спектакля в одном из самых больших помещений театра, чтобы поделиться впечатлениями, обсудить реакцию зала и просто выпить. Встревоженная громкими возгласами, доносящимися из-за двери в конце коридора, Терезия прижимается ближе к мужу. Едва ли она сможет долго сохранять спокойствие среди взбудораженной толпы. Тут, на их удачу, из своей гримерки выходит Катарина Кавальери — ведущее сопрано «Похищения» и ученица самого капельмейстера. — Маэстро, фрау Сальери, — поравнявшись с супругами, здоровается певица. Она все еще одета в платье своей героини, которое несколько не вписывается в современный австрийский антураж. — Фройляйн Кавальери, — кивает девушке Антонио и, прежде чем она заходит в комнату, просит: — Позовите сюда, пожалуйста, герр Моцарта. — Хорошо, сейчас. Моцарт не заставляет себя долго ждать. За собой он тянет крайне неохотно идущую брюнетку. В девушке Сальери узнает ту самую фройляйн Вебер, послужившую камнем преткновения дружбы двух композиторов. Она смущенно мнется за спиной Вольфганга, комкая в ладонях края распашного платья. Выглядящий поначалу обрадованным Вольфганг мрачнеет, по одному виду капельмейстера поняв, что тот пришел не с извинениями. Мужчины прохладно здороваются друг с другом, и Амадей знакомит Терезию со своей будущей супругой, затем приглашая гостей присоединиться к их маленькому празднеству. Чета Сальери вежливо отказывается, после чего фрау берет слово с молчаливого одобрения мужа: — Ваша опера изумительна. Она живая, удивительная и волнующая. Благодарю вас за то, что вы поделились с нами своей музыкой. — Ну что вы, — смущенно краснеет Вольфганг. Антонио уверен, что раньше его комплимент заставил бы Моцарта широко улыбнуться, может быть даже рассмеяться. Однако сейчас едва ли он добьется такого же эффекта. Капельмейстер чувствует во рту непонятную горечь. Австриец тем временем продолжает: — Рад, что вы смогли прийти сегодня. В стенах театра музыка звучит совсем иначе. — Верно, но домашнее исполнение куда уютнее, а вы так давно у нас не были. — Простите, — улыбка Вольфганга выходит немного кривой, будто неохотной. Перед тем как продолжить, он переводит взгляд на Сальери: — Боюсь, теперь я не самый желанный гость в вашем доме. Какое-то время композиторы не сводят друг с друга глаз. Антонио видит, чувствует чужую обиду, враждебность и вместе с тем будто бы тоску. Она странным образом резонирует с его собственной печалью, заставляет оставить позади злость: — Не говорите ерунды. В нашем доме вам рады всегда и в любых обстоятельствах. Допустим, на этой неделе, в любой день, исключая пятницу, ждем вас к ужину. Фройляйн Вебер, надеюсь, вы окажете нам честь и придете вместе с герр Моцартом? — А? — удивленно восклицает девушка и тут же исправляется: — Да, конечно. Благодарю за приглашение. Антонио едва удерживается на ногах, когда на него в ту же минуту налетает Вольфганг. — Герр Моцарт, ведите себя прилично, — сдавленно произносит он, стиснутый руками друга. — Спасибо, — шепчет Амадей, щекоча дыханием шею выше границы воротника — Антонио чувствует непривычные для себя мурашки, сбегающие вниз по спине. Столь открытая радость Моцарта не оставляет никаких сомнений в правильности произнесенных слов. **** Сделав два шага назад, тремер критически осматривает юношу перед собой: спустя почти месяц регулярные занятия с Эмилем помогли сделать из него если не творца, то уж точно ценителя. Благо, что им на руку играет и его внешность, будто сошедшая с полотен художников ренессанса. Малкавианин непринужденно сидит в кресле, с томной улыбкой наблюдая за своим ментором. — Полагаю, на совете мы не будем обсуждать современные веянья в архитектуре, месье Сальери, — тянет он слова на французский манер и небрежно отбрасывает со лба белокурый вьющийся локон — мелькает перстень-печатка на указательном пальце. Сальери несколько нервозным жестом поправляет брошь на платке с таким же символом, что на кольце. Герб Тореадор на украшениях призван подтвердить их принадлежность к этому клану, пускай и не являясь абсолютным тому доказательством, а скорее данью уважения. — Надеюсь, вообще любые разговоры будут как можно меньше требовать нашего участия, месье Тома, — в тон ему отвечает Антонио. Плохое предчувствие ввиду непредсказуемости других кланов, особенно Ласомбра, не отпускает капельмейстера весь день накануне собрания. Антонио несколько раз обходит гостиную, прежде чем опуститься на диван возле супруги. Терезия откладывает в сторону пяльцы с вышиванием и придвигается ближе, накрывая его руку своей маленькой ладонью. Ее молчаливая поддержка помогает собраться с мыслями: чем бы не обернулась сегодняшняя ночь, он сделает все необходимое ради безопасности семьи. Через полчаса после того, как луч солнца, проникавший сквозь щель между шторами, совсем исчез, за окном слышится дробный стук копыт — за ними прибыл экипаж Мирче. Все трое понимаются с мест и идут ему навстречу. Уже на пороге дома Терезия приветствует выглянувшего из кареты отца и подставляет мужу лоб для поцелуя. — Мы вернемся не позже восхода, не беспокойся, — касаясь губами белой кожи, тихо увещевает ее Антонио. — Верь мне, я смогу нас защитить. Девушка кивает, а после долго стоит на пороге, пока экипаж совсем не скрывается из виду, уносясь все дальше от центра Вены. Собрания из года в год проходят в здании на границе владений трех кланов, недалеко от края города. Почти одновременно с малкавианами и псевдотореадорами прибывают бруха: темноволосый мужчина во главе не сводит с них пристального взгляда из-под кустистых бровей. Вылезший из кареты вслед за Эмилем Антонио наталкивается на этот взгляд как на стену и вынужденно кивает мужчине в знак приветствия. Стоящая за плечом предводителя девушка поднимается на цыпочки и шепчет что-то слишком тихо даже для нечеловеческого слуха Сальери. Впрочем, он не сомневается: спутница Юргена узнала его, о чем и докладывает. — Господа, приветствую вас, — первым нарушает тишину Мирче, обращаясь к бруха. — Прекрасная ночь, не правда ли? — Так ласомбра была права, и вы все это время скрывали от нас четвертый клан? — игнорирует слова малкавианина Юрген. Блондин позади него гневно раздувает ноздри и подается вперед, но без разрешения главаря напасть не может. — Если вы, друзья мои, сможете сдержать свой пылкий нрав, то уже через десять минут, как мы займем места за столом, ситуация прояснится, — насмешничает Мирче. Подобно безумию малкавиан клан Бруха несет на себе проклятие необузданности. Каждый из них — фанатик, готовый разодрать глотку любому, кто затронет важную для этого конкретного сородича тему. Вкупе с превышающими даже других каинитов силой и чувствами, они являют собой крайне опасных противников. Прекрасно зная все это, Мирче своими словами дергает тигра за усы. На их счастье, вспышки гнева ни от кого не следует, и, оставив на страже по одному сородичу, они проходят внутрь. Залом для собраний служила комната на втором этаже, почти всю ее площадь занимал круглый стол, за который в честь новоприбывших поставили четвертый стул — помощникам полагалось стоять за спиной сюзерена, подмечать детали и изредка нашептывать советы. Подойдя к подготовленному для Эмиля месту, Сальери вешает на стену заранее подготовленный гобелен все с тем же гербом Тореадор. С главой малкавиан они почти сразу решили, что Антонио следует выдавать себя за младшего в клане, чтобы не привлекать внимание. Ровняя складки на ткани, он чувствует колющий спину взгляд и усилием воли, не выдавая собственного напряжения, неспешно оборачивается. Пустующий минуту назад стул напротив уже занимает женщина в свободной накидке: в следствие специфики метода перемещения в пространстве, ласомбра редко утруждают себя излишней одеждой. Сейчас Карлот мало напоминает напудренную фаворитку, с которой иногда сталкивается при дворе Сальери, однако отсутствие «человеческого» образа как ничто обнажает ее опасное нутро. Осмотрев герб, Антонио и Эмиля, она на миг кривит лицо в недовольной гримасе, и тремер мысленно возносит благодарность высшим силам и тем каинитам, что установили запрет использования клановых способностей на нейтральной территории. В ином случае вполне стоило бы ожидать проверки знаменитой тореадорской скорости. Когда все четверо глав занимают свои места за столом переговоров, Мирче первый берет слово: — Что ж, позвольте мне представить Эмиля Тома и его друга Антонио Сальери, что по давнему соглашению пользуются малкавианским гостеприимством в Вене. — Любой клан должен в первую очередь быть представлен на совете, а не прятаться от наших глаз, как крысы, — предсказуемо перебивает Юрген. — Или юродивые с любым сородичем заключают свои сделки в обход устоявшихся норм?       Ничуть не задетый оскорблением Мирче только шире улыбается, хотя безумный блеск в алых глазах разгорается ярче: — Об обычаях и нормах мне вещает бруха, я не ослышался?       В разговор поспешно вмешивается Эмиль:       — Боюсь, тому виной мое затворничество. Мы не предполагали пользоваться гостеприимством месье Мирче более пятидесяти лет, охотиться вне малкавианских владений или давать кому-либо становление. Посему мы рассудили, что принимать участие в собраниях будет излишним.       — Скромность — такая редкая черта в тореадорах, — сладко тянет Карлот, до того наблюдающая за действием, которое ее, видимо, забавляло. — Впрочем, вы частенько так «гостите» и в других городах.       — По-твоему, это — оправдание? — бросает ей Юрген. Не найдя поддержки в третьей стороне, он вынужденно сбавляет напор.       — Скажем так, я не удивлена. К тому же, тореадоры безобидны, это мирный клан, максимально далекий от грызни за влияние. Волноваться стоило бы, пригрей малкавиане цимисхов, тремеров или гангрелов.       «Слишком очевидный удар», — отмечает про себя Антонио, сохраняя отрешенное выражение лица. Похоже, что расчет Мирче удался, и ласомбра не собираются играть в открытую.       — Ну, для одних наши места недостаточно глухие, а другие обитают очень-очень далеко, — разводит руками глава малкавиан. — Вот и довольствуемся такими редкими, человеколюбивыми путниками. Сами все слышали: пара творцов не намерены тревожить вас или обосновываться в этом славном городе. Не имея территорий, тореадорам не о чем здесь распыляться.       — Ваше «гостеприимство» — не повод держать под контролем почти половину города.       Дальнейшая беседа протекает в привычном для всех русле, редко когда затрагивая новых участников. Несмотря на это, Сальери не ослабляет бдительности до тех пор, пока они не садятся в экипаж. Мирче с младшим сыном абсолютно счастливы, явно не разделяя более пессимистичный настрой Иво, который также присутствовал на собрании. Тяжелый вздох срывается с губ запрокинувшего голову Антонио.       — Пока мы водим их за нос, но это преимущество не будет постоянным, — стенка кареты постоянно подпрыгивает, неприятно ударяя по затылку, словно растряхивая застоявшиеся мысли. — Они поймут, что их провели. И это станет поводом для объявления войны, к которой нас подведет Ласомбра.       — Надо бы ударить на упреждение, — тянет Мирче, тоже принявшись разглядывать крышу. — Но необходимо поддерживать…как говорят?.. амплуа мирного клана. Вот и будем ждать. А до тех пор — не задерживайтесь на их территории даже днем. Одиночная охота под запретом. К слову, надо бы проверить, как там два наших козыря в подвале. **** Ужинают они с будущей четой Моцартов в неожиданно мирной атмосфере. По большей части этому способствует Вольфганг, болтающий за четверых. Он много шутит и перебирает все возможные темы, которые только могут прийти в голову. Скучавший по многословию друга Антонио изредка дополняет его, но больше слушает. Единственное, частые, непонятные взгляды, бросаемые Амадеем на него, заставляют несколько встревожиться.       Поначалу зажатая Констанц постепенно открывается, показывает живой и доброжелательный характер. В один момент Антонио без опаски оставляет их с Терезией наедине, поднявшись с Моцартом в кабинет. — Предположу, что вы хотели о чем-то поговорить с глазу на глаз? — задает вопрос Сальери, плотно закрыв за ними дверь. Вольфганг проходит вглубь комнаты и присаживается в гостевое кресло, нервно барабаня пальцами по сиденью и покусывая губы: — Вы очень наблюдательны, — его улыбка выходит натянутой, а взглядом он старается не пересекаться с Антонио. Не выдержав, Моцарт подрывается с места и начинает ходить вперед-назад. — Ваша лихорадочность внушает мне опасения: что же случилось? — решив остановить метания, Сальери преграждает Вольфгангу дорогу, вынуждая остановиться, и берет его руки в свои. Жест для Антонио не привычен, но так часто делает голодный до прикосновений Амадей, а значит, и сейчас это может помочь ему успокоиться. — Обещайте, что выслушайте меня, — Моцарт смотрит на свои чуть подрагивающие пальцы в ладонях Сальери и упорно не желает поднять глаза выше. Чуть помедлив, добавляет: — И если вам мои слова и действия будут вам не приятны, то вы просто обо всем забудете. Сделаем вид, что этого разговора не было, хорошо? Просьба кажется Сальери донельзя странной и даже в некоторой степени пугающей: не узнал ли Вольфганг о его сущности и не планирует ли это подтвердить? Следующие слова Антонио подбирает с особой осторожностью: — Боюсь, память не подконтрольна мне до такой степени. Однако обещаю выслушать со всем вниманием, и чем бы не окончилась наша беседа, мое отношение к вам не изменится. По всей видимости, Амадея его заверения несильно обнадеживают, но, собравшись с духом, Вольфганг произносит: — Наша ссора заставила меня прозреть. Осознать, что ваше расположение, ваша благосклонность стали мне необходимы. И это не только из-за вашего положения, опыта или навыков. Я жажду вашей поддержки и одобрения больше, чем можно было ожидать даже от близкого друга. Не перебивайте, — заметив, что Сальери собирается что-то ответить, он поспешно продолжает: — хотели сказать, что как наставник мне? Это не так. У вас же не возникало желания проводить с наставником каждую свободную минуту, узнать о нем все до мелочей? Я изнемогаю от желания касаться вашей кожи, — он легко поглаживает большими пальцами Антонио, где может достать, не разъединив их руки, — хочу целовать изогнутые в снисходительной улыбке губы. Замечали, как часто вы мне ей улыбаетесь? Да, это — смертный грех, вы женаты, а я почти женат, но мука переполняющих чувств сильнее меня. Лучше сделать шаг вперед с обрыва, чем трусливо вглядываться в темноту. Делая тот самый шаг вперед, Вольфганг приникает к Антонио поцелуем. Страстный поначалу напор стихает: уже неуверенно он ведет ртом по губам Сальери, чуть прихватывает нижнюю. Не ожидавший подобного Антонио машинально облизывается — на язык попадает чужая кровь. Ее слишком мало, чтобы вызвать жажду или различить эмоции, но она действует словно катализатор, и вот уже Сальери целует Амадея, слизывая медный привкус. Понадобилась не одна минута, прежде чем у них получается оторваться друг от друга. Свет и тень от свечей канделябра причудливо играют на лице тяжело дышащего Моцарта: — За такое попадание в ад не страшно, — он улыбается совершенно пьяно, восторженно. — Не думайте об этом, Вольфганг, — Антонио легким движением откидывает с лица визави непослушную прядку волос. — Этот грех за нас двоих я возьму на себя. **** В день свадьбы Моцарта даже погода под стать празднику солнечная и теплая. Садясь в темном углу на последнем ряду скамей в соборе Святого Стефана, Сальери окидывает взором остальных собравшихся. Гостей неожиданно мало, а со стороны семьи Вольфганга так и вовсе никто не присутствует. — Это и правильно, в долгий путь, да при такой жаре ради речи пастора, вот еще, — пытался отшутиться Амадей, но по одному взгляду было заметно, насколько отсутствие отца и сестры его ранило. Вольфганг стоит у алтаря в ожидании невесты, теребя манжет парадного сюртука. Своим внутренним чутьем, развитым еще в театре, он находит глазами Антонио, подается вперед, но обрывает себя, в сомнении хмурит брови. Только взгляд на сидящую в первом ряду фрау Вебер возвращает былую решимость. — Иногда я словно просыпаюсь и понимаю, что поступаю бесчестно, любя, по-разному, но все же любя сразу двоих, — откинувшийся на грудь Сальери Амадей, не глядя, скомкал очередной черновик письма отцу и бросил его в тускло горящий камин. — Мы можем прекратить все сейчас, — слова лишь немного отдавали тоской. Антонио понимал, что их отношения являлись тяжелым испытанием для морали Вольфганга. Понимал и заранее принимал возможный отказ продолжать. Ему самому поможет справиться холодная и мертвая сущность. — Нет, я не могу, — Моцарт испуганно вцепляется в обвившие его руки. — Не могу отказаться от вас. Как и не могу бросить Констанц. Пускай меня потом накажут Небеса, но здесь, на земле я хочу быть рядом с вами. Когда начинается церемония, Вольфганг весь подбирается и уже без волнения, четко произносит торжественные слова клятвы, что подхватывает фройляйн Вебер. Ее голос немного дрожит, а руки комкают букет, однако у присутствующих нет сомнений, насколько она счастлива. Смотря на них, Сальери невольно вспомнил собственную свадьбу, такую же скромную, только проводимую ночью находящимся под внушением малкавиан священником. Сомневаясь, что его услышат, Антонио все же мысленно просит Христа благословить союз двоих, что стоят сейчас у распятия.