Музыка во тьме

      Поморщившись сквозь сон от упавшего на лицо солнечного луча, Вольфганг с головой накрывается одеялом. Не проходит и двух минут, как юноша убирает с лица мешающую дышать ткань. Раскалывающаяся голова, сухость во рту и затекшее от неудобной позы тело не дают ему и шанса снова уснуть. Пытаясь выпрямиться, Амадей упирается ступней в какую-то деревяшку, вынуждающую его поднять голову. Оказывается, он ухитрился завалиться спать на чьем-то диване, причем данный предмет мебели стоит, скорее всего, во дворце.       «Почему я ночевал здесь? Разве Сальери мог меня тут бросить?» — озираясь по сторонам, спрашивает себя Моцарт. Судя по зимнему солнцу, заливающему своим светом комнату, время близится к обеду. Чудо, что его до сих пор не нашли и не выпроводили из резиденции императора.       События прошедшего вечера не спеша выстраиваются в картину в светловолосой голове. Вот он беседует со знакомыми и принимает комплименты, а вот Иосиф объявляет учителя принцессы, и к нему подходит вовсе не Амадей — Сальери. После… после Вольфганг со счета сбивается, пытаясь вспомнить, сколько вина он в себя влил. Однако последние воспоминания затмевают даже похмелье:       «Нет, ну нет», — Вольфганг обхватывает руками голову, будто это поможет избавиться от памяти о его выходке. — «Я при всех набросился на Сальери с обвинениями и полил грязью Глюка. Мне конец».        Живое воображение музыканта будто в насмешку сразу подкидывает картину того, как итальянец выкидывает его из кареты на краю Вены, а дома, в Зальцбурге, отец медленно с наслаждением затягивает на шее сына удавку.        — Срочно нужно что-то предпринять, — бормочет себе под нос австриец, пробираясь по комнатам дворца так, чтобы не быть замеченным прислугой или, не дай боже, знатью.        Перво-наперво стоит встретиться с Сальери: Амадей наговорил ему вчера слишком много лишнего. С одной стороны отсюда до Бургтеатра рукой подать, а с другой — капельмейстер рано на рабочем месте не появляется, да и Вольфгангу не помешает привести себя в надлежащий вид перед важным разговором. Массивные напольные часы показывают пятнадцать минут двенадцатого, когда музыкант покидает Хофбург.        Хозяин дома придирчиво осматривает своего изрядно помятого квартиросъемщика и ворчливо бурчит что-то про пьяные кутежи молодежи. Впрочем, пока квартира стоит целая и невредимая, а в карман исправно падают деньги, мужчине жаловаться не на что.        Умывшись холодной водой, сменив костюм на чуть менее вычурный, но зато более удобный, Моцарт снова чувствует себя приличным человеком. От парика он отказывается — просто расчесывает свои непослушные вихры.        Ранняя зима, по убеждению Амадея, не может никого радовать. Сам он, с детства не отличающийся крепким здоровьем, в данном сезоне ценит только Рождество и свой день рождения. Да может улица, грязь на которой скрыта под снежным покрывалом, и выглядит не в пример лучше, чем в другие времена года, но эти холода… Вольфганг в уме прикидывает, во сколько ему обойдутся дрова для топки камина, и горестно вздыхает, потирая красный от мороза нос. Возможно, ему удастся сэкономить, если он станет больше времени проводить на рабочем месте, а для этого нужно как можно скорее поговорить с капельмейстером. В театр ему удается проскользнуть незамеченным.        — Войдите, — раздается в ответ на нерешительный стук австрийца в дверь. Когда юноша заходит внутрь, Сальери насмешливо произносит: — А, это вы, Моцарт. Пришли извиниться, или еще не все сказали подлецу и наглому итальяшке?        — Извиниться, — невнятно бормочет покрасневший Моцарт. Язвительное упоминание о собственной несправедливой грубости вызывает в душе волну стыда. — Я вчера выпил лишнего и наговорил вам всякого. Простите меня за это, вы не заслуживаете таких слов.        Итальянец долгим взглядом смотрит на Вольфганга, и тому стоит больших усилий не отвести глаза в ответ. Наконец, мужчина вздыхает и указывает ему на кресло для посетителей:        — Присаживайтесь, Моцарт. Нам предстоит серьезный разговор, поэтому слушайте внимательно, — капельмейстер жестом останавливает порывающегося что-то сказать музыканта. — В начале я хочу услышать истинную причину, по которой вы явились сюда.        — Я хотел попросить прощения за вчерашнее. Разве здесь может быть что-то еще? — Амадей присаживается в кресло, недоумевающе глядя на Сальери.        — Ну, например, вы хотите при моем содействии разрешить сложившуюся ситуацию, — брюнет подается вперед и, оперев локти о стол, кладет голову на сомкнутые в замок пальцы. — В конце концов, я имею куда как больше шансов успокоить воду, в которую вы кинули камень.        Задохнувшись от негодования, Моцарт уже хочет вскочить на ноги, чтобы, не стесняясь в выражениях, высказать все, что он думает об абсурдных домыслах в свой адрес, однако, неожиданная мысль останавливает его. Ведь Сальери и вправду способен на такое с его-то влиянием на императора и других высокопоставленных шишек.        — Признаться, мне в голову это пришло только сейчас, после ваших слов, — растерянно произносит австриец. — Но поверьте, даже если все обстоит именно так, я не стану просить или, того хуже, требовать подобного. Ваши дружба и расположение мне дороже людской молвы.        — Что ж, — брюнет заметно расслабляется, откидываясь назад в кресле, — ваш искренний ответ меня не разочаровал. В силу нашей дружбы я не требую от вас публичных извинений. Однако вы нанесли оскорбление маэстро Глюку, и лишь из-за вашего таланта я вчера защищал вас перед ним, прося дать шанс продемонстрировать Вене «Похищение из сераля», — итальянец выдерживает паузу, заставив молодого человека напротив не на шутку забеспокоиться. — Неохотно, но маэстро согласился.        — Спасибо! — в порыве чувств Амадей обхватывает ладонями руку брюнета, прижимая ее к груди. — Благодарю вас, Сальери! Вы — мой ангел-хранитель в этом городе. Я так вам признателен!        — Мне, безусловно, приятны ваши слова, но не стоит настолько пылко реагировать, — композитор высвобождает ладонь из плена пальцев юноши. — И все же принести извинения маэстро Глюку вы обязаны, причем как можно скорее и в присутствии свидетелей, как бы это не било по вашей гордости.        — Да, я понимаю, — Вольфганг на манер болванчика кивает головой. Хотя ему и неприятна даже мысль, что придется лебезить перед кем-то, не осознавать необходимости данного поступка он не может.        — Есть еще кое-что, Моцарт, — твердо продолжает итальянец. — Я могу помочь вам оборвать слухи о вчерашнем инциденте, что неотвратимо поползут по салонам столицы, но сделаю это лишь при одном условии.        — Вы уже многое сделали для меня, — видя серьезность своего визави, Вольфганг и сам весь подбирается, — так что я готов выслушать вас, но эта помощь совсем не обязательна.        — И все же я ее предлагаю, взамен на ваше обещание воздерживаться от чрезмерных алкогольных возлияний. По крайней мере, на официальных приемах и торжествах.        — Разумно. Будь по-вашему, мой глас разума, впредь я буду стараться себя ограничивать, — теперь, когда с насущными вопросами покончено, Амадей переключается на более незамысловатые темы: — Как вы относитесь к зиме? Наверное, после теплого юга, Вена кажется излишне стылой?        Сальери отворачивается к окну, будто может видеть заснеженную улицу сквозь плотные шторы. Несколько секунд мужчина беззвучно шевелит губами, словно ищет нужные слова.        — Я не особо чувствителен к температурам, но мне приятно дышать свежестью, что приносит с собой мороз. Каково же ваше отношение к этому сезону?        — Я нахожу его отвратительным, — категорично заявляет Моцарт. Подняв руку, он демонстративно пару раз сжал и разжал кулак: — Мои суставы начинают ныть в ответ даже на самый легкий морозец. А из-за всей теплой одежды, что приходится носить, я выгляжу просто необъятным.        — Вы преувеличиваете, — Сальери улыбается, перебирая стопки бумаг на столе.        — Да нет же! Я действительно напоминаю шар на ножках, — комично скорчив лицо, Вольфганг руками пытается показать масштабы этого ужаса и первым не выдерживает, начиная смеяться. Капельмейстер сдается секундой позже.        За незатейливой беседой они проводят еще где-то час, пока итальянца не вызывает к себе император. Довольный Моцарт, напевая, идет проверять состояние костюмов для своей постановки. Ситуация, казавшаяся еще утром патовой, сейчас представляется ему легко решаемой. ****        Письмо от Сальери юноша получает одновременно с приказом его величества, в котором сообщается, что он должен присутствовать на рождественском балу. Мельком взглянув на послание из дворца, он сосредотачивается на сообщении итальянца. Тот пишет ему, что бал — отличная возможность принести Глюку извинения, а победа в соревновании упрочит положение самого Вольфганга. В конце же мелкими буквами неуверенно выведено пожелание успехов в выступлении. Мысль, что капельмейстер стесняется даже в письмах открыто выражать эмоции, изрядно веселит австрийца. Однако весь смысл тех строчек он понимает, лишь внимательно изучив приглашение императора. В нем ему в добровольно-принудительном порядке предлагают явиться двадцать четвертого декабря в Хофбург на состязание с каким-то итальянским виртуозом. Уж это для него точно не станет проблемой.        — Пожалуй, ради такого стоит принарядиться, — решает Амадей и идет перерывать свой шкаф.        С дотошностью городской модницы блондин примеряет один камзол за другим, меняет кюлоты и чулки, но так и не находит идеального варианта. Отправив обратно в сундук свое любимое, но потрепанное жабо, Вольфганг высыпает на стол все имеющиеся в его распоряжении деньги, скрупулезно их пересчитывая. По всему выходит, что если он сейчас потратится, то придется перейти на хлеб и воду…        — …или неустанно ходить по гостям, — заканчивает свою мысль музыкант и сгребает деньги в кошель. Коли уж ему и суждено унижаться перед Глюком, то это следует делать в новом костюме. ****        Окруженный любопытствующими вельможами и ценителями музыки, Амадей непринужденно скользит пальцами по клавишам клавесина, извлекая из инструмента дивные звуки. Закончив, юноша едва не глохнет от аплодисментов восторженной публики.        — Поздравляю, Моцарт, в вашей игре господствует не только искусство, но и вкус. Вы по праву можете считаться триумфатором сегодня, — Иосиф берет с поданного слугой подноса мешочек, который передает Вольфгангу. Юноша слышит едва различимый звон монет внутри и благодарит императора за проявленную милость.        Когда его величество в сопровождении свиты удаляется, чтобы объявить о начале танцев, Муцио Клементи подходит к Амадею:        — Ваше мастерство поражает, синьор Моцарт, — с заметным акцентом произносит мужчина. — Как вы добились столь ошеломительной техники?        — Тренировки, практика и гениальный талант, герр Клементи, — снисходительно объясняет Вольфганг. Не намеренный продолжать беседу со скучным итальянцем, он молча уходит на поиски более занимательного представителя южного народа.       Сальери обнаруживается близ оркестра рядом с Джузеппе Бонно — главным придворным капельмейстером. Заприметив австрийца, мужчина быстро сворачивает разговор с начальством и приближается к ожидающему его молодому человеку:        — Могу поздравить вас с блестящей победой, Моцарт? — едва заметно улыбаясь, интересуется брюнет.        — Поздравьте, Сальери, — гордо приосанившись, отвечает Амадей. — Впрочем, выиграть было до смешного легко. У Клементи ни на крейцер нет чувства или вкуса, — одним словом, голый техник.        — Вы слишком категоричны в своем мнении об оппоненте, — неодобрительно качает головой итальянец. — Однако признаюсь, от вас мы сегодня услышали по-настоящему великолепную игру.        — И я предлагаю как-нибудь отпраздновать мой заслуженный триумф, — проголодавшийся за день Вольфганг с предвкушением представляет сочный шницель с овощами на блюде перед собой.        — С удовольствием, но у вас, если не ошибаюсь, еще есть здесь одно неотложное дело? — Сальери вопросительно приподнимает брови.        — Ах, да понял я ваш намек, понял! — притворно возмущается Моцарт. — Но если после разговора с Глюком меня выкинут из дворца, с вас как минимум ужин.        — Маэстро должен быть где-то здесь, я его видел минут двадцать назад. Вам стоит поспешить: герр Глюк вряд ли долго здесь пробудет, — словно не услышав последние слова юноши, говорит брюнет. При этом, когда Вольфганг отворачивается от него, чтобы пойти к Глюку, совсем тихо добавляет: –Удачи вам, Моцарт.        Кристоф Глюк без особого восторга встречает Вольфганга, но хотя бы не указывает сразу на дверь, облив изрядной долей презрения. Вдохнув побольше воздуха, юноша начинает:        — Добрый вечер, маэстро Глюк. Боюсь, наше знакомство началось с неудачной ноты, в чем моя вина. Именно за это я сегодня прошу у Вас прощения, — видя, что мужчина не собирается брать слово, Амадей продолжает: — Мои слова были излишне резки в тот день.        — Что же вас подвигло на «излишне резкие» слова? — наконец произносит Глюк. Даже сидя на стуле ему удается смотреть на австрийца свысока.        Разговоры вокруг двух композиторов стихают сами собой: многим уже известна история со скандалом Моцарта, и все хотят лицезреть новый виток конфликта. Амадей передергивает плечами: у него аж спина зудит от многочисленных взглядов.        — Мой нрав излишне горяч, а гордость получила сильный удар, из-за чего я не сдержался. Жаль, что Вы стали свидетелем и невольной жертвой этой вспышки. Но ведь искусство не терпит хладнокровия, верно?        — Не всегда, молодой человек, не всегда, — нравоучительно поправляет композитор, а Вольфгангу хочется глаза закатить от такого ответа. — Но на первый раз вы прощены за свою резкость. Ваша божья искра, показавшая себя сегодня, искупила вашу дерзость, а слова извинения — нахальные фразы. Надеюсь, в своих операх вы будете столь же…страстны.        — Разумеется. Вы сможете вскоре в этом убедиться, — Вольфганг кланяется, и в тот момент, когда его голова находится на уровне лица композитора, тот вполголоса произносит:        — Уж не знаю, почему он так за вас радеет, но постарайтесь в дальнейшем не подставлять вашего благодетеля и его репутацию под удар.        — Я постараюсь, герр Глюк, — серьезно отвечает австриец, безошибочно понимая о ком идет речь.        «Кажется, многие разочарованы тем, что драка не разнообразила скучное пиршество», — удовлетворенный состоявшимся разговором Вольфганг спешит присоединиться к танцующим парам.        Во время менуэта австриец встречается глазами со стоящим в тени колонны Сальери. Мужчина легко кивает ему, на что Амадей отвечает подмигиванием и, хохоча, вместе с партнершей скачет навстречу другой паре. За ночь юноша практически не дает отдыха ногам: либо танцуя, либо стоя в компании знакомых, обсуждающих последние новости. Про сцену с Глюком никто при нем не вспоминает.       Ближе к утру люди начинают расходиться. Попрощавшись с друзьями, Моцарт раздумывает, где ему стоит дождаться восхода солнца, но Сальери разрешает эту дилемму:       — Вас подвести до дома? — спрашивает он, застегивая фрак. Из-за ночных заморозков даже короткий путь до кареты может оказаться серьезным испытанием, если не одеться тепло.       — Буду благодарен, — блондин натягивает повыше воротник, ощутив на коже сквозняк с улицы, когда очередной гость покидает дворец.       Оказавшись снаружи мужчины останавливаются, вглядываясь в бесконечную вереницу экипажей перед парадной лестницей.       — Да, уехать сейчас будет проблематично, — замечает итальянец и отходит чуть в сторону, чтобы не мешать людям, выходящим следом. Почти с каждым из них он прощается, и иногда его слова подхватывает Моцарт.       — Маэстро? — раздается смутно знакомый Вольфгангу голос, когда он уже намерен предложить вернуться внутрь.       — А, Ганс, вот и вы, — сразу узнает юношу капельмейстер. — Как быстро мы сможем отправиться отсюда?       — Минут через десять, не меньше, если дожидаться, пока все господа уедут, — тут же рапортует кучер. — Но если маэстро и герр Моцарт согласятся пройти к экипажу, мы тут же тронемся.       Амадей, подсчитывающий количество карет внизу, переводит удивленный взгляд на юношу: как он смог узнать его, ведь свет бьет блондину в спину, скрывая в темноте лицо. Лишь чуть погодя до него доходит смысл предложения.       — Как вам такой вариант, Моцарт? — обращается к австрийцу Сальери. — Не слишком устали для прогулки на свежем воздухе?       — Я… — расстояние, которое ему придется преодолеть во мраке, невольно бросает Вольфганга в дрожь. Но признать страх темноты перед Сальери он не может, из-за чего решает отговориться: — Я бы с радостью, но боюсь поскользнуться. Мне с трудом удается различить ваш силуэт, что уж говорить о ступеньках.       Сальери недолго молчит прежде чем сказать:       — Ганс, добудьте для нас фонарь.       — Будет сделано, маэстро, — юноша быстро спускается по лестнице, поражая Моцарта умением твердо держаться на заледенелых ступеньках.       Не успевают мужчины закоченеть, как кучер возвращается, освещая дорогу перед собой простеньким фонарем.       Их маленькую процессию возглавляет несущий источник света Ганс, в то время как Амадей с итальянцем идут в ногу чуть позади. Ощутив, что пальцы начинают неметь, Вольфганг лезет в карман за перчатками, но искомого там не находит: либо он их забыл дома, либо выронил где-то в зале. Грустно шмыгнув носом, юноша безуспешно пытается спрятать ладони в карманах, но те недостаточно глубоки.       — Возьмите, — обернувшись к композитору, Вольфганг видит протянутую ему пару перчаток. — С вашими суставами не стоит ходить на морозе без них.       — Эм, спасибо, — холод пересиливает неловкость, и Амадей тут же натягивает на себя приятно-теплые перчатки. Судя по ощущениям, ладонь у Сальери шире, чем у австрийца, а пальцы чуть короче. — Так на самом деле лучше, но как же вы?       — Не волнуйтесь, тут совсем недалеко — замерзнуть я не успею.       От Хофбурга они отъезжают без проблем, и композиторы в экипаже погружаются в тишину. Вольфганг едва может видеть сидящего напротив мужчину, но все равно старается его рассмотреть. Лицо Сальери не является ни утонченным, ни грубым. Оно… обычное, другого определения юноше подобрать не удается. Разве что ресницы закрытых сейчас глаз по-девичьи густые. Не выдержав, Амадей хихикает в кулак, представив кокетливо хлопающего очами капельмейстера.       — Что вас так развеселило? — мужчина поднимает голову, смотрит сначала на Моцарта, затем в окно, очевидно, прикидывая, сколько еще времени займет дорога.       — Да так, ничего. Не обращайте внимания, — отмахивается австриец, не намеренный говорить правду. — Я слышал, вы скоро покидаете столицу. Куда направляетесь и надолго ли?       — В Мюнхен, на карнавал. Мне нужно будет представить там оперу, заказанную курфюрстом. По моей оценке, поездка должна занять не больше двух месяцев.       — Боитесь, что в ваше отсутствие пост капельмейстера кто-то займет? — подначивает итальянца Вольфганг.       — Боюсь, что в мое отсутствие Терезии станет хуже, — без капли юмора отвечает брюнет. — Она с трудом переносит наши долгие расставания.       — О, извините, я не знал, что все так обстоит, — из-за стыда фраза звучит скомкано, а молодой человек чувствует себя сконфужено. — Но почему вы тогда не поедете вместе с супругой?       — Путешествия отнимают у нее много сил — это того не стоит. Кроме того, здесь Терезию всегда поддержит семья.       — Тогда желаю вам как можно скорее вернуться в Вену.       — Ваши слова да богу в уши, — с кривой усмешкой произносит Сальери.       Когда экипаж останавливается напротив дома, в котором располагается новое жилище Моцарта, композиторы желают друг другу счастливого Рождества. Юноша прощается и бежит внутрь трехэтажного здания.       Только дома Вольфганг понимает, что перчатки итальянца все еще при нем. ****       Практически выпытав у Сальери дату отъезда, Амадей заставляет себя встать в нужный день пораньше. Он шустро умывается и надевает одежду, подобающую середине зимы. Перед выходом он проверяет, лежат ли в кармане новые перчатки для итальянца. Блондин и сам не до конца понимает, почему вместо того, чтобы вернуть брюнету старый, он заказал у портного абсолютно такой же аксессуар. Моцарт оправдывает свой поступок тем, что перчатки служат ему одновременно и талисманом на удачу, и доказательством дружбы капельмейстера. Но если мужчина спросит, он скажет, что порвал или где-то потерял их. Сочтя данную причину разумной, юноша бодро шагает к дому Сальери, напевая арию Идаманта из «Идоменея» собственного сочинения.       — Герр Моцарт, — только приоткрыв дверь, сразу узнает его экономка, — маэстро предупреждал о вашем возможном приходе. Заходите, — она отходит в сторону, пропуская австрийца внутрь.       — Амалия, кто там? — доносится из гостиной, и почти сразу в прихожую входит хозяйка дома. Увидев гостя, она ненадолго застывает, но, взяв себя в руки, приседает в реверансе: — Добрый день, герр Моцарт.       — День добрый, фрау Сальери, — отвешивает ей в ответ поклон Вольфганг. — Приятно вас видеть в добром здравии. А я, собственно, к вашему мужу. Кто еще кроме меня произнесет ему напутственную речь?       Фрау выглядит усталой и встревоженной, но все же слабо улыбается в ответ на реплику юноши:       — Прошу вас следовать за мной, герр Моцарт, я провожу вас к кабинету Антонио.       Когда они поднимаются по лестнице, Вольфганг, набрав побольше воздуха в грудь для храбрости, произносит:       — Если в отсутствие герра Сальери вам понадобится помощь, я всегда буду к вашим услугам.       Девушка с недоумением оборачивается к нему, словно не поняв смысл сказанных гостем слов:       — Но мне ничего не нужно.       — И все же будьте уверены, что я всегда готов помочь, — повторяет Амадей.       — Хорошо, — послушно говорит фрау и стучит в одну из многих дверей на этаже.       — Входите, — сразу приглашает их зайти капельмейстер.       Сальери стоит возле стола, игнорируя мягкое кресло, и перебирает бумаги. Некоторые листы он раскладывает в две стопки на столешнице, другие кидает к слабо тлеющим углям камина. Получив подпитку, огонь ненадолго оживляется, а затем снова затухает, погружая кабинет в полумрак: итальянец не изменяет своей привычке держать шторы задернутыми.       — Моцарт, — приветствует австрийца мужчина кивком головы. — Решили-таки навестить меня в эту не самую теплую погоду? Рад вас видеть.       — Как же я могу не попрощаться с вами перед вашей поездкой в Мюнхен? — насмешливо отвечает Вольфганг.       — Я распоряжусь, чтобы вам подали чай, — вмешивается в их обмен любезностями фрау Сальери. — Или вы, герр Моцарт, предпочтете что-нибудь другое?       — Буду глубоко благодарен за кофе, если это возможно.       — Мне ничего не нужно, — брюнет прячет одну из бумажных стопок в бюро и опускает лакированную крышку.       Блондинка выходит из комнаты, тихо притворив за собой дверь и оставив композиторов один на один. Итальянец приглашает Амадея присесть в кресло для гостей, а сам ходит по кабинету, перебирая вещи. Некоторые из них он укладывает в средних размеров кофр, наполовину заполненный, как успел заметить Вольфганг, одеждой. Моцарт, осматриваясь, узнает на картине, висящей над клавесином, венецианский Гранд-канал, воды которого отражают последние лучи закатного солнца. А вот людей на холсте художник предпочел не изображать, разве что вдалеке можно угадать две или три пришвартованные гондолы с сидящими в них гребцами.       — Как продвигаются ваши репетиции? — интересуется итальянец как бы между делом, однако взгляд его не отрывается от лица австрийца: вдруг тому захочется слукавить?       — Отлично на самом деле, — честно отвечает Моцарт, с удобством располагаясь на отведенном ему месте в ожидании согревающего напитка. — Даже мои опоздания уже не так сильно цепляют нежные души дирекции театра. А еще говорят, что по вашему возвращению на сцену вернут «Трубочиста», я хотел бы послушать.       — Не думаю, что вы найдете его интересным: это объективно не самое лучшее мое произведение. Зингшпиль никогда не был и вряд ли станет любимым мной жанром.       — Это странно, ведь зингшпиль отличает от оперы-буффа, которую вы, видно, любите гораздо больше, лишь язык исполнения по большей части. Неужели все дело в этом?       — Каюсь, я нахожу немецкий язык несколько… неблагозвучным, — неохотно признает Сальери.       — Что же это? Капельмейстеру самого императора Австрии почти родной ему язык кажется ужасным? — дурачась, Вольфганг округляет глаза и прижимает ко рту ладонь, изображая шокированную услышанным девицу.       — Капельмейстер итальянской оперы, прошу заметить, — поправляет его брюнет, улыбаясь из-за комичного выражения лица юноши. Сальери вообще никогда не злится на выходки и кривляния австрийца, и за эту возможность побыть ребенком Вольфганг втайне ему благодарен.       За чашкой кофе выясняется, что Сальери прежде не доводилось бывать в Мюнхене, кроме как проездом. Поэтому Амадей, как может, объясняет мужчине, где находятся лучшие таверны и лавки, какие достопримечательности стоит увидеть. Итальянец внимательно слушает, иногда что-нибудь уточняя, пока укладывает вещи. Наконец, мужчина закрывает кофр, заперев его на добротный замок. Обводя взглядом комнату — вдруг что забыл? — брюнет задерживает взгляд на туфлях гостя. Моцарт стыдливо пытается спрятать ступни под креслом: сегодня на нем хоть и надежная, но поношенная обувь с держащейся на честном слове одной пряжкой и поблекшей второй. Однако итальянец не обращает никакого внимания на мытарство Амадея:       — Я совсем запамятовал об этом, извините, — не пояснив, за что он просит прощения, Сальери возвращается к столу и достает из ящика бархатный мешочек. Мужчина подходит к юноше и, взяв его ладонь в свою, вкладывает в нее кисет: — Возьмите. Я хочу быть уверен, что в мое отсутствие при любых обстоятельствах вы будете сыты.       — Ваши слова звучат почти как оскорбление, — Вольфганг пальцами ощущает внутри мешочка монеты, и их там немало. Не то чтобы он не нуждается в деньгах, но принимать их от Сальери — последнее, чего ему хочется. — Думаете, я зарабатываю так мало, что мне не хватит на кусок хлеба?       — Нет, но обстоятельства порой бывают сильнее нас. Если у вас в них не будет нужды, просто храните их, мне они без надобности.       — Хорошо. Ради вашего спокойствия. Но по возвращении вы получите их обратно, — Вольфганг кладет кисет в карман, натыкаясь там на перчатки. — Кстати об обмене подарками. Вы одалживали мне свои перчатки, и теперь я вам их возвращаю: в путешествии они понадобятся, будьте уверены.       Получив на руки аксессуар, итальянец с интересом разглядывает его и заключает:       — Видимо, моя память начала ухудшаться: я помню их более потертыми, но да ладно. Думаю, они действительно лишними не будут.       Тут до них доносится бой часов с первого этажа, означающий, что капельмейстеру пора трогаться в путь. Моцарт вызывается помочь мужчине спустить сундук вниз, и, подхватив кофр с двух сторон за специальные ручки, они выносят его в коридор. По дороге Вольфганг обращает внимание на брошь для шейного платка своего визави с очень странным узором, выгравированном на металле: перевернутая звезда между лучами которой находятся полумесяцы. Это определенно не обычное украшение, и наверняка данный орнамент что-то означает, но у Моцарта нет возможности спросить. Мужчины ставят кофр внизу возле двери, и, едва Сальери выпрямляется, как супруга кидается ему в объятья. Смущенный бурным проявлением чувств фрау Сальери, Амадей переминается с ноги на ногу и отходит в сторону, чтобы дать мужу и жене хотя бы мнимое ощущение уединения. Прислуга также стоит рядом и делает вид, что ничего не видит и ничего не слышит. Итальянец взглядом просит прощения у Вольфганга за данную неловкую сцену, и юноша жестом показывает, что все в порядке, он все понимает.        Поглаживая светлые локоны, Сальери что-то неразборчиво шепчет супруге, стараясь приободрить. Улыбка его кажется печальной, а в глазах читается тревога. Вольфганг дает себе зарок хотя бы раз-два в неделю навещать фрау Сальери, чтобы если не утешить, то хотя бы как-то отвлечь ее от печалей.        — Будь осторожен, — блондинка легко целует мужа и поспешно уходит наверх в свои комнаты в сопровождении незнакомой Амадею служанки. Капельмейстер отдает последние распоряжения экономке и обращается к Моцарту:        — Вас подбросить до дома?  — Нет, спасибо. Погода довольно солнечная, так что я, пожалуй, попробую нагулять вдохновение. А вы поедете в своем экипаже?        — Только до ближайшей почтовой станции. После найму другой, а Ганс вернется сюда.        — Что ж, разумно, — кивает австриец и протягивает руку брюнету. — Удачи вам на карнавале, Сальери.        — Удачи вам в Вене, Моцарт, — отвечает ему рукопожатием мужчина. ****        Поудобней перехватив коробку изысканных пирожных, один взгляд на которые вызывает голод и желание попробовать хотя бы кусочек, Моцарт идет по заметенной снегом мостовой. Больше недели прошло со дня отъезда Сальери, и только сегодня юноша смог сбежать из театра, когда Розенберг, чихая так, что трещины по стенам шли, раньше ушел со своего наблюдательного поста. Иногда Вольфгангу кажется, что будь у директора Бургтеатра такая возможность, он бы точно где-нибудь прикопал «этого выскочку», но, к счастью, пока больше везет Амадею.        Несколько раз стукнув массивным бронзовым кольцом по двери, юноша отходит назад, чтобы его случайно не пришибли.        «Если дома вообще кто-нибудь есть. Что-то слишком тихо для жилого дома, и окна все зашторены», — закинув голову вверх и пританцовывая на месте от холода, блондин изучает темные окна второго этажа, из-за чего не сразу замечает открывшуюся перед собой дверь.        — Герр Моцарт? — неуверенно тянет младшая служанка, просунув голову через получившуюся щель. Ее спадающие с плеч каштановые кудряшки смешно подпрыгивают, когда девушка смещается в сторону, чтобы лучше рассмотреть гостя. Комната за ее спиной погружена в непроглядный мрак.        — Именно так. А вы Ют, верно? — включает свое обаяние Вольфганг, лучезарно улыбаясь девушке.        — Да. Если вы к маэстро, то он еще не вернулся, — шатенка нервно передергивает плечами. Прекрасно видно, как ей хочется поскорее прекратить разговор и спровадить визитера, однако это не входит в планы австрийца:        — Я в курсе, что Сальери все еще в отъезде, и поэтому пришел справиться о самочувствии его супруги. Вы доложите обо мне фрау Сальери?        — Да… нет… я могу, но… — запинаясь на каждом слове, бормочет Ют. — Госпожа чувствует себя хорошо, но едва ли она вас примет.        — Почему? — только и успевает спросить Амадей, как из глубины дома до них доносится женский крик, сменившийся рыданиями. Служанка пытается резко закрыть дверь, однако Вольфганг успевает схватиться за деревянное полотно: будь он слабее, ему бы точно прищемило пальцы. — Это же фрау Сальери. У нее нервический припадок? Я сбегаю за доктором.        — Нет, не надо! — истерически восклицает девушка, сама едва не рыдая, но продолжая тянуть на себя дверь.        Их своеобразное противостояние неожиданно прерывает грозный окрик:        — Ют, что ты устроила?! Почему дверь открыта? — из темноты холла к ним выходит экономка, держа перед собой простенький подсвечник с одной свечой.        — Про-простите, фройляйн Амалия, — шатенка отпускает дверную ручку, хлюпая носом. Неожиданно получивший в свое распоряжение всю дверь Амадей едва не падает на землю, резко потянув ее на себя. — Я сказала герр Моцарту, что госпожа не сможет его сегодня принять, но он сначала отказывался уходить, а потом хотел пойти за лекарем.        — Герр Моцарт? — поравнявшись со входом экономка выглядывает на улицу. Вольфганг ежится, когда она обращает на него строгий холодный взгляд. — Здравствуйте, герр. Вы что-то хотели узнать у госпожи? К сожалению, она не сможет с Вами побеседовать до возвращения маэстро.        — Ей же плохо, я слышал. Нужно позвать доктора! — принимается убеждать девушку австриец, на что она лишь качает головой:        — Поверьте моим словам, герр Моцарт: все, что могли сделать лекари, они уже сделали. Лекарства у нас есть, и скоро прибудут сестры госпожи. Мы знаем, что нужно делать.        — Это происходит не в первый раз, да? — растерянно заключает юноша. Сейчас, немного успокоившись он понимает, какую глупость, по крайней мере в глазах других, совершил. От стыда у него краснеют щеки. — Простите, я просто испугался за фрау Сальери. Мне не стоило совершать столь опрометчивых поступков. К тому же я невольно привел в ужас фройляйн Ют, я очень сожалею, — он, извиняясь, кланяется служанке, робко кивнувшей в ответ.        — Ваше беспокойство в какой-то мере даже похвально, но вовсе необязательно, — смягчается Амалия. Она даже позволяет себе улыбнуться. — Приходите, когда приедет маэстро — госпожа будет рада вас видеть. А теперь позвольте нам вернуться к своим обязанностям.        — Да… да, конечно, — Вольфганг послушно отступает назад, чтобы позволить девушке закрыть дверь, однако, вспоминает, что при нем все еще коробка пирожных: — Амалия, постойте! — экономка останавливается, вопросительно смотря на композитора и на протянутую им коробку. — Вот, боюсь, что они успели несколько помяться, но должны быть все еще вкусными. Возьмите.        — Спасибо, я передам. Приятного дня, герр Моцарт.        — И вам хорошего… — только и успевает произнести австриец, когда дверь перед ним захлопывается.        В смешанных чувствах юноша возвращается домой. ****        — Вольфганг!        Погруженный в мысли о третьем акте Моцарт не сразу обращает внимание на окликнувший его голос. Лишь когда его имя звучит раз в третий, юноша оглядывается, замечая машущую Констанцию Вебер, стоящую на другой стороне улицы. Махнув рукой в ответ, Амадей подбегает к ней, ловко обходя многочисленные повозки.        — Здравствуйте, фройляйн Вебер. День только начался, а вы уже вся в делах. Или вы на прогулке?        — Да вот, выбежала за продуктами, — в подтверждение своих слов девушка покачивает накрытой тряпицей корзинкой. — А вы идете куда-то по делам? Просто… просто у вас такой нарядный сюртук, — робко заканчивает она, заправляя за ухо выбившуюся черную прядь.        — Ваш румянец смущения очарователен, — откровенно, хоть и невпопад, говорит Вольфганг, плененный ее оробелой красотой. Девушка краснеет еще пуще, ошарашено приоткрыв коралловый рот. Налетевший порыв ветра снова выбивает непокорный локон из ее прически, и на этот раз юноша убирает его. — Я был в театре, а сейчас свободен как птица. Не желаете составить мне компанию на прогулке?        — Да, с удовольствием! — радостно восклицает Констанц, и Моцарт, смеясь, подхватывает ее поклажу.        Вместе они направляются в парк, по дороге перепрыгивая лужи подтаявшего на солнце снега. Амадей в лицах повествует девушке, как две оперные дивы едва не подрались на глазах у всего театра из-за какого-то подарка от очередного поклонника. А Констанц так тихо, что австрийцу приходится наклоняться к ней, чтобы расслышать, рассказывает о Жозефе, случайно перевернувшей ведро с водой на голову их постояльцу. Представив себе эту картину, блондин смеется так громко, что проходящие мимо две пожилые фрау неодобрительно косятся на него.        — Давайте свернем здесь, — указывает брюнетка на довольно неприметную тропинку, ведущую в глубину парка. На вопросительный взгляд Моцарта она поясняет: — Так мы выйдем к пруду. Летом там очень красиво, особенно, когда прилетают лебеди. Идемте, Вольфганг, вы должны на это взглянуть.        Пруд оказывается в самом деле живописным, пускай на его глади сейчас и не резвятся пернатые и не плавают кувшинки. Впечатленный открывшейся картиной юноша взбегает на деревянный мостик, чтобы рассмотреть поближе ледяную воду под ногами. Рядом со светловолосой головой в отражении появляется темная:        — Интересно, здесь водится рыба? — опершись руками о перила, Констанц склоняется ближе к воде, в надежде заметить в ее глубине мелькание серебристой чешуи. Девушка настолько увлекается, что чуть не падает в пруд, однако, Амадей успевает раньше, обхватив ее за талию и потянув назад. На мгновенье они застывают в объятии, а затем девушка касается краешка его губ в благодарном поцелуе. — Спасибо.        — Я категорически не мог позволить вам упасть в воду, милая Констанц. Таким красавицам не пристало дрожать от холода, — мягко произносит Вольфганг и накрывает девичьи губы нежным поцелуем.        Еще какое-то время после поцелуя они стоят, обнявшись и глядя на иву, растущую на другом конце пруда. Вдыхая слабо различимый запах духов своей спутницы, Амадей наслаждается спокойствием, царящим в душе. Словно вспомнив о чем-то, брюнетка отстраняется и поспешно начинает приглаживать смявшуюся накидку:        — Мне нужно идти. Маменька наверняка уже меня хватилась.        — Вы позволите вас проводить? — Моцарт подставляет девушке руку, которую она сразу подхватывает.        — Признаться честно, мне немного страшно находиться здесь после полудня, — произносит доверительным тоном Констанц, когда впереди уже видны центральные ворота парка. — Все время боюсь, что замечтаюсь, и стемнеет.        — Вас пугает темнота? — удивленно спрашивает блондин, невольно вспоминая свое ночное приключение. А ведь с ним все это произошло как раз из-за того, что он слишком долго сидел в парке.        — Да, — девушка ежится и теснее прижимается к своему спутнику. — К тому же, говорят, что после заката здесь иногда пропадают люди. Вы никогда про это не слышали?        — Нет, я живу в другом районе, довольно далеко отсюда, и слышу об этом впервые. Может, дикие звери из окрестных лесов приходят поохотиться? — Амадей несколько раз моргает, усилием воли стараясь прогнать восставший перед внутренним взором образ черной фигуры с алыми глазами и звериными когтями. Заметив, что Констанц испуганно сжалась, с опаской оглядываясь по сторонам, он спешит ее успокоить: — Впрочем, вряд ли это так. Я читал, что дикие животные крайне редко приближаются к людям, и тем более охотятся на них. Вам не о чем беспокоится. Да и по ночам здесь разве что пьяницы проветривают головы.        — Может вы и правы, а я просто напридумывала себе всякого, — слабо улыбается приободренная девушка. Однако по-настоящему она расслабляется лишь когда они подходят к «Оку Божьему».        Не желая лишний раз попадаться на глаза фрау Вебер, Вольфганг расстается с Констанц на углу улицы, с шутовским поклоном возвращая ей корзинку. К его глубокому сожалению, вокруг них постоянно снуют прохожие, из-за которых ему не удается урвать прощальный поцелуй. Хотя перед тем, как развернуться, девушка соглашается встретиться с ним завтра на этом же месте. ****        Постепенно встречи с Констанц становятся каждодневными, и увлеченный девушкой, Вольфганг вспоминает о Сальери лишь столкнувшись с ним на ступенях Бургтеатра.        — О, Сальери, с возвращением, — приветствует итальянца юноша.        — Здравствуйте, Моцарт, — с немного усталой улыбкой отвечает мужчина. — Вы как обычно полны энергии. Вижу, серое небо не отражается на вашем настроении — похвально.        — Что не скажешь о вас, — Амадей склоняет голову набок, изучая капельмейстера. Покончив с осмотром, он неодобрительно цокает языком: — Только не говорите, что приехали сюда сразу как вернулись в город. Верьте или нет, но Бургтеатр не развалится, лишившись вашего бдительного присмотра.        — Ни на миг не допускал другого варианта. Хотя я не без опаски оставил вас один на один с герром Розенбергом. Надеюсь, вы не досаждали друг другу?        — Лишь он мне, — пренебрежительно отмахивается Вольфганг, — но я стойко терпел. А степени моей кротости и святой позавидовал бы. Как себя чувствует фрау Сальери? Я как-то приходил ее проведать, но так с ней и не встретился. Ваши слуги горой стоят за хозяйский покой.        — Ей уже гораздо лучше, спасибо за участие. Амалия докладывала о вашем визите. Наверняка это был не самый галантный прием на вашей памяти, и, боюсь, что вина заключается в моей муштре. Вас не оскорбила их грубость?        — Ни на столько, чтобы затаить смертельную обиду, пускай они и повели себе несколько бесцеремонно. Да и обед в вашей с супругой компании начисто сотрет данное событие из моей памяти, — на правах друга беззастенчиво напрашивается в гости блондин.        — Тогда на этой неделе после воскресной службы мы будем ждать вас, — без экивоков соглашается Сальери.        Пожав друг другу на прощание руки, композиторы расходятся, спеша каждый по своим делам. ****        Давным-давно сбив дыхание, Вольфганг продолжает бежать, прижав к груди спрятанную под камзолом ношу. Встречающиеся на пути люди с недоумением оборачиваются ему вслед и ждут, когда мимо пробегут служители правопорядка или какие-нибудь бандиты. Однако единственным аккомпанементом для юноши служат его тяжелое с присвистом дыхание и хлюпанье воды в туфлях. Добравшись хорошо знакомым маршрутом до нужного дома, Амадей, упершись лбом в одну из створок, бьет кулаком в дверь.        — Боже правый, Моцарт, почему вы весь мокрый?! — восклицает Сальери, едва открыв дверь. Австриец хочет пошутить на тему того, что ему-таки удалось вывести итальянца из равновесия, да только стучащие зубы не дают и слова внятно произнести.       К счастью, капельмейстеру особых слов не нужно: схватив юношу за руку, он тянет его во внутрь. На шум, созданным композиторами, уже собрались почти все обитатели дома. Хозяйка дома стоит ближе всех к мужу, с беспокойством осматривая их гостя. Амадею в этот момент приходит в голову совершенно дурацкая мысль, что он наверняка испортит им ковры в прихожей.       — Здравствуйте, Сальери, фрау, — не к месту вспоминает о манерах Вольфганг.       — Оставьте эти формальности, — бросает итальянец, пытаясь снять с австрийца камзол. — Почему вы держитесь за грудь? Вы ранены?       — А? Нет, нет, — Моцарт послушно дает освободить правую руку из плена мокрой ткани. Чтобы снять левый рукав ему нужно убрать от груди руку, поэтому он достает свою ношу из-за пазухи, обращаясь к фрау Сальери: — У меня тут для вас неожиданный подарок.       Вытащенный на свет рыжий котенок, такой же мокрый, как и Моцарт, слабо пищит, лишившись согревающего тепла. Вольфганг передает девушке, подставившей ладони лодочкой, мяукающий комок, и их ладони случайно соприкасаются. Вскрикнув, блондинка отшатывается, и, если бы не проявивший почти нечеловеческую реакцию Сальери, котенок точно бы упал на пол.       — Амалия, Ют, живо грейте воду на ванну, — прикрикивает на служанок мужчина, передавая супруге дрожащее животное. Та сразу прижимает его к себе, без какой-либо брезгливости кутая в белоснежный платок. — Позаботишься о нем?       — Конечно, — кивает девушка и поспешно убегает вверх по лестнице, на ходу зовя служанку.       Позабытый на время Моцарт громко чихает, едва успев прикрыть лицо камзолом. Сальери тут же возвращается к нему, настойчиво подталкивая к одной из боковых дверей:       — Идемте, вам срочно нужно согреться.       На слабое возражение Амадея, что он здесь все полы перепачкает, капельмейстер лишь раздраженно отмахивается. Заведя юношу в скромную по размеру комнату с медной ванной в центре, Сальери велит ему снимать мокрую одежду. Сам же мужчина склоняется над камином, разжигая огонь.       — Как вы ухитрились вымокнуть до нитки, когда дождь в последний раз шел неделю назад? — спрашивает брюнет, вороша разгорающиеся дрова.       — В реку прыгнул, — стягивая через голову рубаху, невнятно отвечает Вольфганг. Полностью раздевшись, блондин заворачивается в одно из полотенец, лежащих на полке в банными принадлежностями. Ткани достаточно, чтобы сделать нечто напоминающее одежду древних греков. Поймав себя на такой ассоциации, Амадей думает, не попросить ли ему лавровый венец, но решает, что это будет не к месту. Прихватив с собой низкий стульчик, Моцарт садится возле камина, протягивая к огню озябшие пальцы. — Я шел по мосту, когда заметил мешок в реке. Ну и прыгнул за ним. Догнал довольно быстро, вылез на берег, открыл, а там котята. Четверо, но выжил только один, крепкий малый, а?       — Безусловно, — выпрямившись Сальери поворачивается к юноше и неожиданно треплет по только начавшим подсыхать волосам. — У вас горячее сердце, Моцарт, но абсолютно бестолковый разум. Даже сейчас, в тепле, нет уверенности, что вы не сляжете с какой-нибудь болезнью.       — Да ладно вам, я свое за эти полгода уже отболел, — отшучивается юноша, наслаждаясь прикосновениями теплых пальцев, перебирающих влажные пряди. К его огорчению, Сальери вскоре убирает руку и уходит, пообещав вернуться со сменной одежной.       Кажется, Вольфганг даже успевает задремать, пока служанки наполняют ванну горячей водой. По крайней мере, когда он, встрепенувшись, открывает глаза, Амалия подкидывает в камин свежие поленья, держа в другой руке пустое ведро. Поблагодарив экономку и дождавшись, когда та покинет комнату, австриец со стоном удовольствия погружается в воду. Рядом на маленьком столике лежат мыло с мочалкой и пара флаконов с маслами, которые любопытный Моцарт тут же открывает, чтобы понюхать. К его удивлению, и содержимое склянок и мыло имеют едва различимый, хоть и очень приятный, запах. Не любящий полумеры Амадей щедро льет в ванну розовое масло, чтобы аромат получился сильнее, и затем погружается с головой в воду.       Плескаясь в воде, юноша совсем теряет ход времени, поэтому возвращение Сальери становится для него неожиданностью:       — Развлекаетесь? — тактично отводя взгляд в сторону, итальянец ставит на столик бокал. Под мышкой у него, как и было оговорено, зажата сменная одежда. — Только не ждите, когда вода остынет.       — А это что? — интересуется Амадей, приподнимаясь, чтобы рассмотреть принесенный композитором напиток. Вода, растревоженная движением юноши, покачивается, грозя вылиться на пол.       — Горячее вино со специями, — поясняет Сальери.       С куда большей охотой, нежели бы там был простой чай, австриец тянется к бокалу, но неловко поскользнувшись с громким плеском падает обратно. Подхватив австрийца под локоть, брюнет помогает ему сесть ровно и подает напиток:       — Моцарт, — тяжело вздыхает Сальери, воздерживаясь от дальнейших реплик.       — Прошу, зовите меня по имени. Вы мой друг, а друзья не фамильничают, тем более, когда видят друг друга в таком виде, — беззаботно произносит Вольфганг, пригубив вино и покачивая ступней, которую он закинул на бортик ванной: — Ммм, прекрасный вкус, расскажите, что туда добавили?       — Конечно, но лишь когда вы покончите с банными процедурами, — присмотревшись, блондин замечает порозовевшие щеки итальянца, упорно изучающего противоположную стену. Такая реакция кажется Амадею донельзя забавной, и он решает немного подразнить композитора:       — А вы потрете мне спинку? Так я точно закончу раньше, — игриво спрашивает юноша, часто хлопая ресницам. Сальери в ответ снова вздыхает, не впечатленный видом блондина.       — Думаю, вы и без меня прекрасно справитесь, — мужчина вдыхает воздух, от чего его ноздри трепещут, — особенно если не будете так увлекаться маслами. Запах и без того получился довольно резким.       — Разве? — Моцарт демонстративно шумно вдыхает запах, исходящий от воды. Странно, но несмотря на достаточно большое количество вылитого им масла, аромат все равно слабо ощутим.       — Я буду ждать вас в гостиной, — пользуясь тем, что юноша отвлекся, Сальери меняет промокшую одежду на сухую и уходит.       Как бы Вольфгангу не хотелось подольше поваляться в любезно предоставленной ванне, покинуть ее все же приходится. Поэтому, тщательно вымыв из волос речную грязь, Моцарт вылезает из воды, вздрагивая от вездесущего сквозняка. Неизменно черные кюлоты и чулки одеваются легко, а вот рубашка и камзол широки юноше в плечах, из-за чего выглядят мешковато.       — Будто на поминальную службу собрался, — бурчит себе под нос блондин, продевая очередную пуговицу в петлю. Нет, Сальери в таком костюме всегда выглядит представительно, и вообразить его в чем-то ином у Вольфганга не получается, но вот что до него самого…       Взъерошив напоследок волосы и разгладив пару складок на рубашке, Моцарт идет в гостиную. Благо, дом не настолько большой, чтобы заблудиться в одиночку. Чета Сальери чинно восседает в креслах, занимаясь каждый своим делом. На коленях фрау лежит принесенный Вольфгангом котенок, завернутый в платок. Жмурясь от удовольствия, зверек подставляет рыже-белую мордочку под ласковые прикосновения пальцев.       — Вы не против, что я принес его вам? — спрашивает Моцарт, присаживаясь на диван. Сальери кивком указывает на стоящие на столике чашку и вазочку со сладостями. Юношу долго уговаривать не нужно — подхватив конфету и отправив ее в рот, он запивает ее чаем. Только после этого австриец продолжает: — Я бы оставил его у себя, однако, хозяин снимаемой мной квартиры не в восторге от животных. Еще меня беспокоит тот факт, что животное может быть вам в тягость.       — Ну что вы, герр Моцарт, — тут же начинает его разубеждать хозяйка дома, неосознанно прижимая котенка ближе к себе. — Мы очень рады вашему подарку.       — Верно, — подхватывает ее слова Сальери. Просматривая, очевидно, какую-то партитуру, левой рукой мужчина перебирает в воздухе, словно нажимая на клавиши музыкального инструмента. Вольфганг, пытаясь угадать мелодию, даже забывает о взятой конфете, сосредоточившись на движениях пальцев с непривычно длинными для музыканта ногтями. — Этому дому не повредит оживленность.       Смотря на умиротворенные улыбки супругов Сальери, Вольфганг задается вопросом, почему они, женатые уже несколько лет, бездетны:       «У Сальери много учеников, так что вряд ли он не любит детей. Наверное, это из-за здоровья его жены», — заключает Амадей, пряча сочувствующий вздох в чашке чая.       Почти до глубокой ночи все трое сидят в гостиной, обсуждая последние новости и события, приносимые в Вену из других стран. После ужина, по уже сложившемуся обычаю, Моцарт импровизирует за роялем, получая восхищение фрау и лаконичную похвалу герра.       После полуночи Вольфганг из последних сил старается не закрывать глаза и зевать незаметнее, но итальянец все-таки отправляет его спать. Поднявшись в гостевую спальню, уже подготовленную прислугой, Амадей останавливается перед зеркалом. Раскрасневшийся в тепле, без парика, с торчащими во все стороны светлыми вихрами и в черной одежде, он представляет собой совершенно диковинное зрелище.       «Да уж, костюм не добавил мне стати своего хозяина», — думает юноша, рассматривая вышитый на рукаве узор. Сняв камзол, он в смутном порыве прижимает ткань к лицу, пытаясь почувствовать запах, кой всегда сопровождает капельмейстера. Осознание глупости и странности своего поступка приходит в момент, когда Моцарту кажется, что ему удалось ощутить этот неуловимый аромат. Покраснев, он отдергивает руки и оглядывается по сторонам: вдруг кто увидел? На его счастье, свидетелей его поступку нет.       Поспешно раздевшись, Вольфганг забирается под одеяло и, укрывшись с головой, старается заснуть. ****        Первое, что почувствовал Амадей — запах моря, приносимый ветром, бьющим в лицо. За его спиной шумели волны, сталкиваясь друг с другом. А впереди раскинулся город, выглядящий словно набросок из серых и красных линий на черной бумаге. Окруженный тьмой, Моцарт прислушался к себе, пытаясь отыскать внутри привычный страх. Однако вместо ужаса он ощущал будто бы чужеродное спокойствие. Закинув голову, юноша увидел повисшую в небе бледно-серую луну.        — Что мы делаем на набережной? — принес ветер слова молодого мужчины. Обернувшись, Вольфганг заметил идущих в его сторону двух юношей.        Один, тот, что повыше, волок по земле мешок и держался хладнокровно, не реагируя на вопросы. Его спутник, напротив, казался нервным: он то и дело осматривался по сторонам, передергивал плечами. Амадей готов был свою скрипку поставить на то, что будь у мужчины оружие, он руки бы не убирал с эфеса. В этой странной цветовой палитре они оба походили на ожившие мраморные статуи, на лицах которых постоянно играли черные и алые тени.        — Не волнуйся, — криво улыбнулся хозяин мешка, — псы не любят воду, мы здесь одни.        — Ты ни с того, ни с сего выдернул меня на эту, с позволения сказать, прогулку, ничего не объяснив. Думаю, у меня есть повод для беспокойства, — скрестив на груди руки, юноша останавливается, буравя угрюмым взглядом своего спутника. Эта полная недовольства поза показалась наблюдавшему всю сцену со стороны Вольфгангу знакомой, хотя ему и не удалось вспомнить откуда.        — Эх, — демонстративно вздохнул первый, показывая, что поведение спутника утомляет его. — Вот почему мы с тобой равны в иерархии? Если бы я мог просто тебе приказать, проблем было бы куда меньше. Неужели ты мне все еще не доверяешь?       — Ставь под сомнение, опровергай и доказывай, — отчеканил юноша, тряхнув короткими волосами. Мыском сапога он сбросил в воду камешек и только затем посмотрел на человека рядом с собой. — Разве не эти слова так любят повторять Старейшины? Я поставил по сомнение цель нашего прихода сюда и хочу вернуться. Докажи, что мы не зря прошли полгорода.       — Вот это ты запомнил, — молодой человек отпустил мешок и зеркально скопировал позу своего визави. — А то, что ученик во всем обязан слушаться наставника — явно прошло мимо тебя. Мы здесь ради твоего урока, и, если поторопимся, сможем даже закончить до рассвета. Ну же, когда я тебя обманывал? — неожиданно подмигнув, он снова схватился за свою ношу и потащил ее вперед. Юноша, хоть и довольно неохотно, но пошел следом.       — Эй, простите, — попытался окликнуть их Амадей, когда оба подошли достаточно близко. Ни один не отреагировал, и тогда, рванувшись им навстречу музыкант попытался толкнуть более низкого юношу, но в итоге, пройдя его насквозь, повалился на влажные от морской воды доски. Те продолжили свой путь как ни в чем не бывало.       Остановившись у самого края причала юноши некоторое время просто стояли, глядя вдаль, где виднелись огни проплывавших мимо судов. Затем высокий склонился над мешком, развязал горловину и начал там рыться.       — Нужна помощь? — второй юноша тоже наклонился, но от него небрежно отмахнулись.       — Я уже все нашел, — разогнувшись он продемонстрировал спутнику ножные кандалы, второй конец которых остался спрятанным в мешке. — А теперь будь добр, не шевелись.       — Что ты собрался делать? — не сводя взгляда с оков, спросил юноша, отступая назад. Это движение не осталось незамеченным. Недовольно щелкнув языком, парень с кандалами сделал быстрый пас рукой — его спутник застыл не в силах двинуться. Похоже из всего тела ему подчинялась лишь голова: — Лино, что ты делаешь?! Отпусти меня!       — Не волнуйся, — повторил высокий юноша, закрепляя оковы вокруг худых лодыжек. Повернув в замочной скважине ключ, он демонстративно потряс им перед бледным лицом молодого человека, а затем бросил его в воду у причала. — Ключ к спасению, хорошо заметный в воде, теплое море. Наслаждайся, друг мой, — все с той же кривой ухмылкой он толкнул юношу в воду вместе с мешком.       — Лино! — полный злобы крик поглотило собой море.       Не раздумывая ни секунды, Вольфганг, до этого не вмешивавшийся в разговор, прыгнул следом за уходящим на дно юношей.       Амадей помнил морскую воду зеленовато-голубой, но сейчас он погружался в месиво серых красок, среди которых черное пятно волос человека в кандалах походило на придонные водоросли. Опустившись рядом с ним, Вольфганг попытался приподнять мешок, схватить человека за руку, но все для него было не плотнее воздуха. Между тем, извивавшийся в попытках освободиться юноша дергал цепь, надеясь, что она оборвется. Когда воздуха совсем не осталось, он отчаянно забил руками, пытаясь всплыть вместе с грузом, но тот лишь дернул его назад. В конце концов, не выдержав, брюнет широко раскрыл рот, выпуская бесполезные пузыри — охваченный таким же отчаяньем Моцарт понял, что ему суждено увидеть еще одну смерть.       Однако вместо того, чтобы, захлебнувшись соленой водой, утонуть, юноша замер, схватившись за горло. На его лице застыло выражение шока. Вольфганг не сразу понял, что произошло, но, присмотревшись, увидел плотно сжатые губы, не дававшие брюнету набрать в легкие воды. Больше ни одного пузырька воздуха не выходило из рта или носа. Юноша перед Моцартом просто не дышал.       Видимо, осознание отсутствия необходимости в воздухе прояснило его мысли, и юноша уже спокойно опустился на колени, принявшись водить пальцами по песку, смело погружая их в водоросли. Наконец, брюнет извлек из растений ключ и сумел освободиться от кандалов. Оттолкнувшись ногами от дна, он устремился наверх. Вольфганг последовал за ним. Ухватившись руками за край причала, юноша подтянулся и повалился грудью на доски. На нетвердых руках он поднялся на четвереньки, громко откашливая воду, которой успел наглотаться за мгновения паники. Амадей, воспользовавшийся преимуществом бесплотного тела, стоял рядом, с беспокойством наблюдая за ним.       — Ну, как искупался? — ухмыляясь, спросил подошедший Лино. Как только перед лицом юноши оказались сапоги спутника, он взвился на ноги и коршуном налетел на него:       — Для тебя это развлечение? Я думал, что умру там, — рычал брюнет в лицо парня, схватив его за лацканы накидки. — Ты мог рассказать мне об этом как угодно, но решил просто утопить меня. Ответь, почему я не должен сейчас вырвать твое гнилое сердце?       — Хотя бы потому, что вид тебя, пылающего от гнева, — особое удовольствие для меня? — насмешливо тянет Лино. Обхватив ладонями лицо брюнета, он склонился к нему в очевидном порыве.       К слову сказать, Вольфганг небезосновательно считал себя знатоком искусства поцелуя, умея даже легким касанием губ, задавать правильное настроение. Но то, что происходило перед ним сейчас ввергло его в ступор. Большинство девушек робки и ведомы, они не приемлют грубого напора или жестокости, даже в моменты страсти. В отместку всем им поцелуй юношей на причале был похож на битву хищников, где каждый пытался установить власть над соперником и не хотел уступать. Поначалу обескураженный действиями парня брюнет, быстро пришел в себя и, бросая вызов, прикусил зубами нижнюю губу Лино, потянув ее на себя, чем вызвал стон одобрения. Теперь и хватка мокрого юноши походила не на угрозу, а на способ прижаться ближе. Все время, пока их губы соприкасались, ни один не отвел взгляда.       Амадей подскакивает на кровати с громко колотящимся сердцем и полыхающим жаром лицом.