Плохие люди

Once upon a time I was falling in love Рейчел бы ни за что не подошла к Финну просто так. Вот это и есть ответ на вопрос про то, как было раньше. Раньше она только и делала, что подходила к Финну с радостной улыбкой просто так. Солнце светило, потому что он стоит здесь и ждет тебя. Как же ей это нужно было для ее самооценки. Сейчас — они наткнулись друг на друга, как старые знакомые на сходке повзрослевших одноклассников. Как два призрака, которые когда-то хорошо друг друга знали, а теперь — остатки. Берите остатки. И вывозите на свалку. Они встретились случайно. But now I'm only falling apart — Эй, Финн, — должна была начать первой, ведь выбора не оставалось. Около Финна толпы совсем не было, потому что он стоял около пустого и бесполезного стола, за которым никто не сидел. Финн тоже пил сок, но не шатался по залу, а стоял на месте и осматривался. Делал вид, что ему не одиноко. Увидев Рейчел, он перестал кивать в такт музыке и забыл вдохнуть воздуха. Нет воздуха, нет воздуха. — Ты уже голосовал? — Да. А ты? — теперь он кивнул, чтобы подтвердить ответ. Рейчел не улыбается некоторое время, но потом понимает, что это хороший ответ и улыбается. Непривычно впервые в жизни не упасть из-за палок в колесах. — Я тоже. Понятно, за кого. По крайней мере для Рейчел и Финна. Финн улыбается уголком рта и кивает, пытаясь скрыть затухающие глаза, опустив взгляд к серому свитеру. Once upon a time there was light in my life Рейчел хотела вернуть его назад, в хор, вернуть его в хор, на Национальные, потому что он не заслужил такого состояния. Сколько еще вины ты будешь выращивать в себе, пока не сломаешь спину? Расстался с девушкой, расстался со второй, бросил музыку и теперь стоит здесь один, пьет сок. Рейчел пытается посмотреть на него, но не хочет. Понимает, что он рад ей. Как-то странно рад. Саркастично рад. Финну больше не похлопаешь ресничками и не скажешь «Все хорошо». Ты хочешь, чтобы я радовался? Держи. — Ты слышишь песню? — голос не достаточно мягкий. Он толкал Рейчел в стену, но Рейчел чувствовала, что не упирается в стену, а в воздух. Толкает дальше и дальше — пусто. Она падала во всех направлениях. Ты слышишь, блять, эту песню, а? должен был выплюнуть Финн. Именно так Рейчел и слышится. И она правильно слышит. И Финна и песню. И музыку, которой не было. Их просто стирает. О, Рейчел постоянно слышит песни в голове: одна не связана с другой, но они играют и играют, некоторые даже пела не Рейчел. Пальцы, которые она видит на черно-белых клавишах — тоже не ее. But now there's only love in the dark Даже мозги стали, как пластик. На губах темнеет помада. В ушах не те голоса. Не тот голос. Глаза видят Финна и ничего. Ничего. Ничего ее убивает. Она всегда искала защиту в нем и теперь понимает, что должна сама его защитить. Сыграть роль матери. Утереть ему нос, погладить по волосам, сказать что-нибудь ободряющее… и больше ничего. Вернись в хор, Финн, потому что чувство вины меня погубит. Делай, как раньше, Финн, потому что я не помню, как раньше. Финн — не взросление, а детство. Вечное детство. Четыре стены с четырьмя дверями, ведущими в такие же одинаковые комнаты. Кажется, что смотришь в окно, но там заранее нарисованная картина, изображающая солнце, поляну, тошнотворное голубое небо. И каждый раз — идеально. И тебе стало душно, Рейчел. Задушил. — Какую? — Которая играет. Рейчел даже не прислушивалась. Не услышала. Как она могла не услышать и не обратить внимания? Она вспоминает, как два года назад они с Финном расстались, и, услышав их песню в торговом центре, она расплакалась так, что Тине пришлось бежать в ближайший магазин за салфетками. — Мы пели ее, когда все только началось, — усмехается Финн вдаль (ты там что-то видел?). Улыбка сползает с лица Берри. Посмотри, кем ты стала. Посмотри, мы больше ничего не поем. Когда все только началось выстреливает ей в грудь. Как он не видит, что она истекает кровью? Он видит только свое искаженное отражение в ней. Она думает о первом прослушивании в хор, о первом драматичном уходе из хоровой, о руке на ее плече, о первом их дуэте — о чем она вообще думала, когда рвалась спеть с Шустером балладу? Зачем быть влюбленной в Финна и постоянно рваться к нему, не оправдывая ни себя ни его? Чтобы сейчас хлам с верхних полок свалился на голову? Чтобы сейчас слушать Бонни Тайлер и видеть за своей спиной Шустера, когда-то склонившегося над пианино. Рейчел смотрела тогда только на Финна. Там был Джесси, Пак, и Шустер… Шустер смотрел только на нее. В своих мыслях она перестает петь, позволяя и нарисованным музыкантам затихнуть. Позволяя всем в своей голове переглянуться и спросить: почему она перестала петь? Не знаю… Nothing I can say У них до ужаса разные и чужие взгляды, которые не сливаются. Даже не борются за слияние. Уже не надо. Стоят, как две стены. И Финн перестал пытаться, но он что-то ищет в ней. С осуждением. Рейчел бы сжалилась, смягчилась, дернула бы губами чуть искреннее, если бы не его осуждение. Рейчел смотрела, будто бы Финн говорил на китайском. Она знала, что заслужила его холодную интонацию, но, пожалуйста, не надо. — Что происходит, Рейчел? A total eclipse of the heart Ничего. Ничего не происходит и не происходило, но то, что не происходит, тебе не понравится. Я пыталась, Финн. Я тоже пытаюсь, Рейчел. Через кого я только не пытаюсь до тебя достучаться, но все вокруг — будто и есть твои стены. Рейчел не чувствует сранный паркет под ногами. Клянется, не чувствует. Еще слово, еще какой-нибудь, чей-нибудь взгляд и она провалится. Она каждый день приводит себя в порядок у зеркала и тренирует улыбку, но, клянется, еще что-нибудь, еще капля, и она сбежит. В туалет, который сейчас наверняка пуст; будет бить стекла. Должна будет своими кулаками, чтобы почувствовать хотя бы физическую боль. Чтобы ее отражение совпадало с реальностью. Чтобы остальные Рейчел перестали пришивать уголки губ к ушам и тоже были потресканными. Чтобы каждая наконец-то сдалась. Пусть все бегут. Пусть останется настоящая. — Сэм поглотил последние пончики. Чуть не подрался за них, — сзади подошел Курт, положив обе руки на плечи и Рейчел и та тут же вздрогнула, накрыв своей рукой его. На секунду. Ей стало холодно. И она не уверена, кто из них двоих по-настоящему холодный. Он заживляет ее трещины и закрывает от глаз Хадсона. Взгляд Рейчел сворачивает к ножкам стола. Курт не ожидал увидеть Финна рядом с Рейчел, каким бы хорошим предсказателем он не был. В знак приветствия они коротко друг другу улыбаются. Он понял и запомнил все тактики Рейчел, ее прямые и кривые дороги, через кустарники и ядовитые ягоды, но Рейчел находит новые двери. Рейчел ни к чему не может привыкнуть. Значит, Курт должен привыкнуть к этому. — Ты голосовал, Финн? — ладно, попробуем. — Конечно. — Надеюсь, за меня? — это пробрало Рейчел на улыбку чуть шире. — За Бриттани, — слишком агрессивно и показушно он ответил, заглянув Курту в глаза, а тому захотелось в шутку сдаться и поднять руки, мол, ладно, я понял. Он сказал это, тяжело пожав плечами; явно хотел казаться дерзким. — Мы все должны поучиться у нее. Жизни. Еще раз пожимает плечами, разворачивается, пытаясь найти область с меньшей концентрацией людей и пойти в ту сторону. Так он и сделал. Рядом с Куртом и Рейчел слишком много выдуманных личностей, правда. Рейчел еще долго смотрела в стену, которая осталась после Финна. Больше не получается. Ничего не получается. С Куртом не получилось сразу. Еще бы, он буквально стоял за спиной Рейчел на той сцене. Нет, Рейчел, удали. Убери. Нет, Рейчел договорилась быть обычной сегодня. Она будет правильной. — Вряд ли он правда голосовал за Бриттани, — разворачивается Рейчел, в надежде успокоить Курта, который и так был спокоен. Курт позволит ей договорить, в своих попытках успокоить саму себя. По крайней мере, она что-то делала, пусть ее методы были не самыми разумными. Курт готов стоять рядом, пока Рейчел вспоминала свои привычки. Брала длиннющий список вещей, которые она делала раньше и вчитывалась, прокручивая иногда в голове вместо пластинок с песнями. Только ей не пришло в голову, что люди не будут так делать. — Не знаю, что на него нашло. Некоторым игры не по душе, потому что они ушли со сцены. Каждый берет свое от неудач и ты, Курт, взял больше всех. — Много чего, на самом деле, — грустно, быстро поджимает губы Курт. — Ты видела тот мейл? — меняет тему на более веселую, как ему казалось. Господи, Курт, ты ведь знаешь больше всех и все равно до конца не можешь узнать. Конечно, видела. Она до сих пор видит. Рейчел останавливается, не придумав заранее причины — почему. Не в ее стиле. Просто ее слишком сильно ударили по лицу и ей надо прочувствовать жжение, понять, что оно действительно тут. Курт лишь хотел фыркнуть и усмехнуться, но теперь сам останавливает дыхание, поставив улыбку на паузу. С таким взглядом Рейчел он не хотел встречаться. Напуганным, вопросительным. Внезапно оттолкнувшим Хаммела от себя так, что он должен был тоже вопросительно на нее посмотреть и на мятый пиджак. Но отпечатки ее пальцев можно найти только в воздухе или на чьем-нибудь другом пиджаке. — Откуда ты знаешь? — тихо спрашивает она, не сдвигая с Курта пристального взгляда, заранее выстреливающего и заранее бросившего пистолет на пол. И ей в голову не приходит, что нет никакого реального способа, с помощью которого Курт мог бы знать. У нее ни один адекватный механизм переработки информации не работал. У нее есть только проигрыватель. И много-много пластинок. — Все знают, — он дергает плечами, проехавшись взглядом по всему залу. Он не дал ей секунды, на которой ее сердце бы встало. Она благодарна. — Вся школа получила знаменитый мейл от Сью Сильвестр, — пальцами изображает кавычки, — ее же взломали. Опять этот тупой взгляд. Опять его надо изменить. Опять жизнь — не только театр и сцена, на которой вы не играете. Оказывается, дальше театра — разрушено. Дальше нас — ничего нет. Прах можно ощутить в воздухе, в легких. Здесь все прах, когда поднимешь руку вверх и проведешь по прозрачному воздуху и небу. Как Рейчел могла видеть что-то в этих развалинах? Как она по-прежнему видела красные шторы? Ей надо было ответить, чтобы не заставлять Курта подумать. Он преуспел в этом деле. Но она долго не отвечает, понимая, что бесполезно. — Да. Было весело, — криво усмехается она, позволяя губам треснуть от напряжения. Опускает взгляд. Его ответ — тишина. — Ты же должна пойти считать голоса, вроде. Что? Ах да, рисуется в застекленных глазах Рейчел, вдруг застывших на месте. Подсчет бюллетеней для максимально плотного заявления в НЙАДУ. Она помнила, просто забыла продумать и подготовиться, будто бы это желание — было временным порывом занять себя чем-то. Она заняла. Тогда. А теперь надо делать. Рейчел уверенно и коротко кивает. — Да, я иду, — смотрит не в том направлении, не в тот свет. — Походу, это сейчас. Никого уже не пускают, — Курт осторожно осматривает зал с поднятым подбородком и легко касается любопытным взглядом всех будок. Ну, или их подобия. — Как только закончишь, скажешь мне, — уже тише говорит он одним уголком рта, наклоняясь в сторону Рейчел. — Хотя нет, ничего не говори. Даже если за меня вся школа проголосует, — ему нужна секунда, чтобы спуститься с небес, — ладно, вся школа точно не проголосует… — Курт, — она останавливает его панику за плечо и смотрит в глаза. Теперь она права и ему это нужно. Он останавливается, но не потому что голос Рейчел всегда имел свойство исцелять и замедлять учащенное сердцебиение; ее искренность удивила. Нет, он не на шутку охренел и с пустым вопросом даже для самого себя взглянул на нее. — Я ничего тебе не скажу. Сам узнаешь. Хорошо? Настоящая Рейчел. Где тебя искать? Обстоятельства, при которых ты исчезаешь — я знаю. При каких обстоятельствах ты появляешься? Ты здесь и я скучал. Мне нравится, когда мы играем честно. Через секунду тебя нет. И меня там тоже нет, потому что мероприятие и правда сворачивалось. Рейчел осталась шататься неподалеку, для начала выбросив пустой стакан. Музыка стала тише. Начали скользить уборщики. И веселая Бист, направляющаяся прямо к одной из будок. Настолько веселая, будто бы у нее в голове играет музыка, задающая настроение. Рейчел бы хотела ее пластинки. Рейчел подходит к Бист выключенной. Как старинный музыкальный аппарат на колесиках. — Тренер Бист, я тоже участвую в подсчетах. Директор Фиггинс сказал Вам? — можно догадаться, что Бист тоже доброволец по двум коробкам, в щели для конвертов которых она сунула пальцы и несла коробку. — А, да, Рейчел. Я знаю, — она закрывает за собой шторку, — Пошли, — и они идут, — возьми еще вон ту коробку, — она кивает в сторону, и Берри понимает, о какой оставшейся коробке шла речь, — мы будем в зале, подтягивайся. Рабочий кивок. Улыбка. Все правильно. Она сказала мы? Два шага, стук каблуков в тишине. Как лучше всего взять коробку? За нижнюю часть, за стенки или просунуть пальцы? Она сказал мы, говоря не про себя и Рейчел. Про кого-то еще. Не важно. Еще три шага. За нижнюю? Не видно будет дороги. Нас там будет трое, но не важно. Не раздумывая берет коробку за стенки и держит в районе живота. Не слишком тяжело, хороший обзор и не болят пальцы. Рейчел стучит каблуками до двери, у которой уборщик спокойно протирал полы. Дальше — пустые и темные коридоры. Ученики разбежались по домам и Фиггинс не станет тратить электричество на пару человек в здании. Больно надо. Да он сам со свечкой в туалет ходит, о чем речь. Рейчел не удивляется ничему. Идет вглубь коридора по прямой слишком уверенно. Сама с собой молчит, странно. Обе Рейчел молчат, правда, странно. Все понятно со старой — что с новой? Ей тоже не нравится. В зале слышались голоса, которые моментально отдавали эхом. А потом жутко низкий и хриплый смех Бист, от которого любой чужой бы сбежал из МакКинли. Рейчел заходит и неосознанно, нехотя тормозит на входе. Резко замедляется, будто бы на поводке. А начало проводка — что угодно подальше от какой-нибудь очередной херни. И вот сейчас ее дернуло, потому что длина веревки не вечная. Коридор не вечный. Выдуманная зона комфорта — не вечная, а выдуманная. Шокирующе, правда? В последнее время она только и делает, что срывается с поводка и бежит… Вообще не туда бежит. В горле горячо, противно. Как неумелое распивание водки. Как удар молнии в районе груди и на секунду ты чувствуешь все, но только на секунду. В следующую ты следишь за процессами в организме и не позволяешь себе загнуться, задохнуться, развернуться, оставить коробку и уйти… Глупости. Какая же это все большая всемирная глупость. Где бы мы все были, если бы позволяли себе чувствовать? Она смотрит на Шустера, как впервые. Как будто не знала. Будто бы Бист должна сказать: «О, вы не знакомы. Рейчел, это мистер Шустер». Это мистер Шустер, твой учитель испанского, руководитель хора, твой наставник, друг… Знакомься. Но мы ведь и так знакомы. Может, хватит? Он смотрит, убив в себе все. Даже самого себя. Поэтому такой спокойный и непоколебимый: даже если бы на него покатился каменный шар размером с машину, он бы, наверно, все еще смотрел. Ему было бы насрать, раздавит он его или по теории вероятности прокатится мимо, оставив ожоги порывом ветра. Ему искренне все равно. Любой признак жизни бы поднял ему настроение. — Поставь это сюда, Рейчел, — пытаясь совладать смех, командует Бист и указывает пальцем на область около стола. Тренер Бист не выбирала слова, которые выплюнула в сторону Рейчел, и Уилл позавидовал бы ей, если бы что-нибудь слышал. Он бы хотел, чтобы ее имя слетало перышком с языка, а не ножницами. Он хотел бы вздыхать и не думать, Рейчел она, или Рейчел Берри, или Рейч. Сейчас она — это она. И он бы сказал, что это самый подходящий и безопасный для него вариант, но ведь она — не подушка, которой он мог бы придушить образы в голове. Она — это никчемное слово-оправдание. У него таких — целая коллекция. Наличие постороннего шума (Бист) отрывает его от Рейчел и он дергается, достав руки из коробки. Оглядев их, будто бы эти руки могли быть железными и вовсе не его, он с наигранным облегчением выдыхает и сует их обратно в коробку, чтобы продолжить доставать оттуда бумажки и бросать на стол. Ноль реакции. Потому что мы с тобой пробовали все. И веришь или нет, я больше к тебе ничего не чувствую. Это не как раньше, Рейчел. Помнится, ты наслаждалась моей компанией. Тебе нравился мой голос. Твое будущее представляло из себя дорогу, по которой мы пройдем с тобой за руку, а теперь мы даже не идем дальше. Мы не на дороге. Уже без рук. Это странно. Это было бы интересно любому психологу: засунуть этих двоих в клетку и посмотреть, кто заговорит первым. Потому что Рейчел та, которая закипала и которая не все еще, а теперь способна посмотреть ему в глаза и просто смотреть. Мы деградируем в разных направлениях. Джейкоб лжет и преувеличивает в 9-ти случаев из 10-ти и почему-то Рейчел уверенна, что ее мейл — тот самый исключительный случай. Шустеру никогда не везло. Рейчел аккуратно подходит к столу, Уилл не двигался. Аккуратно ставит коробку на пол, опускаясь на пол вместе с ней, Уилл не двигался. Рейчел достала свою гору с бумажками и рассыпала по столу, Уилл огородился только своим полем зрения, а все что сбоку, сверху, снизу — не его собачье дело. — Боже, ни за что не забуду эту кричащую курицу, — досмеивала Бист остатки разговора с Шустером до прихода Рейчел, но Уилл больше не смеялся. Он на одну оборванную секунду поднимает голову, расширяет поле зрения, усмехается, и сужает его обратно до размеров картонной коробки. — Так что у вас в хоре, ребята? Оба застывают. Кто расскажет ей, почему мы именно проебались? Ты или я? Будет полезно выслушать обоих, потому что у них наверняка разные точки зрения. Поэтому они до сих пор наматывают круги вокруг сцены и не возвращаются туда, не разговаривают, не поют. Все наши подростковые проблемы решались песнями. И что же у нас за проблема, о которой мы не нашли песен. О таких вещах не поют, Рейчел, но ты пыталась. Шустер даже не пытался. Им так хотелось взглянуть друг на друга и телепатически договориться, обсудить заевший вопрос, но они никогда прежде его не обсуждали и жили новыми жизнями, так с чего бы им сейчас нуждаться друг в друге? Шустер был готов ответить, пусть и не хотел. Он был готов. Это важно. — Национальные на носу, — Рейчел спокойно поднимается с корточек и бросает еще одну кучу бумажек на стол. Уилл по инерции качнул взгляд в ее сторону и оставил рот приоткрытым, облизнув губы. Придержал свою готовность. Она кинулась отвечать первой намеренно, а Уилл не может чувствовать себя в безопасности по этому поводу. — Мы в процессе выбора соло. Мы. Не рано ли ты кидаешься этим словом? Может, уже поздно. Рейчел произносила это так решительно и непоколебимо, словно намеренно хотела задеть Шустера своей поверхностью и сухостью. Ей хотелось внутренней уверенности. Ей хотелось отчаянной стойкости, сарказма, потока смышленных предложений, которых достаточно накопилось. В какой-то момент она может даже сломать себе шею, повернуться к Уиллу и спросить: «Правда, мистер Шустер?». Этот риторический вопрос она и молчала, разговаривая с Бист. Ей хотелось заставить его отчитываться, потому что он так ничего и не сказал тогда. Он никогда ничего не говорил. Он, наверно, знал, что Рейчел именно до такой степени сломалась. Что они дошли до той точки невозврата, где только вопрос времени, когда вода начнет литься через край. Он боялся каждой секунды. — В процессе? Я думала, ты всегда поешь соло, — Бист начал небрежно раскидывать бумажки по сторонам, перед этим рассмотрев выбранного кандидата. Рейчел застревает на одном месте с одной бумажкой, подозрительно долго рассматривая выбранного кандидата. Она и не рассматривала. — В прошлом году вы с Хадсоном облажались, но песня была отличная. Какой поток розового фонтана только что испортил им воздух. Бист слишком искренне говорила. Наверно, поэтому Рейчел странно и непривычно ее слушать. Разве в их время кто-то еще говорит то, что думает? Звучит сказочно. Звучит не как новая Рейчел Берри. Не как старая. Звучит не как Шустер и его автоматическая коробка передач: несколько скоростей, несколько привычных движений и все, машина едет. Каждый день. Один и тот же маршрут. Дом-работа, работа-дом: это его усердные попытки. Дом-дом: была бы его первая правда, первое признание в чем-то. Работа-работа: его самая распространенная ложь. Он настолько заработался, что забыл, что над прошлогодним проигрышем он никогда не насмехался. Он смотрел вдаль и поджимал губы, когда кто-то заводил разговор. А щас дергает уголком рта, словно… было действительно забавно умирать. И Финну и Рейчел в черных костюмах (словно они знали заранее), и ему в зрительном зале. Финн с белым галстуком, потому что он никак не теряет надежды. А Шустеру так хотелось выиграть тогда. Он даже не дышал, лишь бы не тратить секунды на что-то кроме их песни. Ему всегда хотелось победы сильнее, чем кому-либо из детей. Наверно, вопросы надо было задавать уже тогда. Will we ever have a happy ending? Когда Финн отдал ему песню в хоровой, а Уилл, с воодушевленной улыбкой прочитав, спросил: «О ком это?». Искренне интересовался. Or will we forever only be pretending? Финн выпускает поток воздуха, прежде чем ответить, что песня о Рейчел и о нем. Уилл сказал что-то вроде «О» тогда, бросив еще один легкий взгляд на ноты, «это чудесная песня, Финн. Вы должны ее спеть». Посмотрите на него сейчас. Бесцветный, холодный, равнодушный. Он помнит даже утешительные открытки. Мне жаль, Шустер. Но это не твоя вина. Вы были хороши, как всегда, Уилл. У нас будет шанс в следующем году, мистер Шу. Вы не были хороши сейчас. Все последние шансы переоценены. И теперь все это — твоя вина. В этом году облажался ты сам. Как ощущения? Финн и Рейчел, хотя бы, наслаждались моментом. А ты? Ты как? Что ты получил, кроме расклеенного хора? Разве начальная мотивация была не склеить его? Какая ирония, что все разъебал именно ты и взамен получил остатки, высланные по почте. Любуйся. Повесь на стену. Может, ты наконец, посмотришь. Шустер был готов ответить на другой вопрос, но на этот вопрос он ответить не может. Не имеет права. — Я, наверно, оставлю место Мерседес, — приятно создавать иллюзию выбора в хоре, да? Жалкие попытки демократии, которой никогда не было. Всегда пели лучшие голоса, а сейчас поют те, кто всегда мечтал, потому что у лучших голосов есть чувства. Есть жизнь. Есть связки. И они ломаются. Шустер хотел дать соло Финну, но Финн сломан. Он дал соло Сэму, но его захотела Мерседес, поэтому… Ладно. Пускай поет она. — Она этого хочет. И она заслужила это. Мне в этом году нужно волноваться о поступлении, — Рейчел бросает бумажки по стопкам и слишком прямо отвечает тренеру Бист. Вопрос задала она, ответ получает она, хотя Шустеру тоже интересно. Бист с понимаем кивает, — а хор, — теперь усмехается она и Уилл поднимает взгляд с бюллетени. Ему трудно смотреть, когда Рейчел так острит. Она машинально раскидывает бюллетени вместе с Бист и только мужской руки не хватает в воздухе над столом, — на него тратишь слишком много сил. — О, да. Каждый раз, когда вы зовете меня слушать ваши песни. Блин, я не знаю как вы постоянно можете и петь, и танцевать, и искать костюмы, это же… Она продолжает говорить о том, как хор выматывает детей, а Уилл впервые задумывается. Начать говорить или сдерживаться? Ему полезно сдерживаться. Последний раз, когда он не смог, он послал ей мейл. И ей это не дает покоя. Уилл чувствует. Он слышал, что Сью взломали: она испортила завтрак всей учительской, обвиняя школьную систему в отсутствии безопасности. Ему показалось это удачным совпадением. И он использовал Сью, потому что ему следует чаще сдерживаться. А Рейчел не узнает. Она опять ничего не узнает. У него совсем крыша поехала, потому что Рейчел покинула его кабинет и он счел это за попытку доказать ему что-то. Рейчел выучила гребанный испанский, как ни в чем не бывало, и он не понимает, как она могла. Рейчел кладет тест ему перед носом, а он видит не примеры ее глаголов в Pretérite imperfecto, а я справляюсь лучше, чем ты, я могу лучше, я могу, как угодно, посмотри. Он стал настоящим художником, раз рисует ее портреты по собственной памяти. Какой из него педагог, если он намеренно хочет завалить своих учеников? Уже никакой. Шлет им мейлы, а потом прикрывается другим педагогом? Они бы с Сью стали лучшими друзьями, не правда ли. Если бы она только знала. Ты могла сделать тест лучше, видимо — все, на что способен Уилл. И он прав. Рейчел могла лучше. Поэтому она припечатала к шкафчикам Джейкоба и чуть не припечатала Шустера. Рейчел внимательно смотрела на Бист, кивала, вскидывала брови, но не слушала. Уши закладывает его наигранным молчанием. Оно, в последнее время, оглушало. Шустеру не обязательно воспринимать лично, но черта с два: все, что говорит Рейчел, воспринималось лично. Конечно, обязательно. Рейчел знает, что он знает. И эти игры начинали отравлять нас новым ядом, не замечаешь? Совершенно новый сорт. Смесь нас двоих. Отвратительно. — Хор любит то, что делает, Шэннон. Ради своей страсти к пению и выступлениям они готовы на многое. Тебе дать микрофон, Шустер? Не хочешь подняться на сцену? Потому что такие театральные речи именно для больших сцен, но никак не для зрительного зала. Не для тишины. Не для обыкновенных вопросов, на которые ты больше не можешь адекватно ответить. На вопросы, которые даже не задавали, но у тебя рефлекс ответить что-то обтекаемое. Не для трех людей. Или лучше сказать, для двоих. Бист — как проводник. Как тот общий друг, через которого общаются обиженные друг на друга дети. Многое, но не на все. Если бы я был готов на все, Рейчел, мы бы сейчас здесь не стояли. — Конечно. Ты прав. Можно я сейчас скажу кое-что? Они оба поднимают головы. — Что-то не так с бюллетенями, — Бист потеряна в этих бумажках. Они не сразу опускают головы. — Их было меньше, могу поклясться. Уилл сдвигает брови и недоуменно осматривает каждую стопку. Рейчел не сдвигает брови. Продолжает смотреть. — Слишком много проголосовало за Курта Хаммела. Я насчитала 118 его голосов. — С чего Вы взяли, что бюллетеней было меньше? — Рейчел придумывает вопрос. — Я точно помню. Фиггинс показывал мне список, — она разговаривает сама с собой, словно не услышав вопрос Рейчел, но он был кстати. — Это неправильно. Надо найти его. — Может быть, Вы просчитались. Нужно просто вспомнить, — красная футболка Бист исчезает, уходит, скоро скроется за дверью. Рейчел не помнит, почему именно пытается остановить ее и даже делает несколько шагов за ней, оказываясь на другом краю стола. Бист оборачивается, чтобы удрученно взглянуть на Рейчел и наконец-то уйти за директором Фиггинсом. Хлопок двери, как конец света. Как начало; как причина больше не дышать. И Рейчел не дышит несколько секунд, смотря на эту дверь и рисуя на ней силуэт Бист. Вот-вот она одумается и вернется, одумается и вернется… Она не возвращается. Взгляд Рейчел перестает держаться: отпускает, становится свободным, но предпочитает остаться на своей стороне зала. Мы теперь так работаем. Делим сцену. Чертим белую линию. Нужно было начертить раньше. Закрывает глаза, потому что за спиной так тяжело. Хочется дышать сильнее, хочется вспомнить то, что не забывается, и плакать. Особенно хочется плакать, но… ничего особенного. — Это ты? — спрашивает он тихо в стол. Рейчел стояла к нему спиной в пару метрах и ему все равно лень поднять голову? Она дышит сильнее, как и хотела. Представляет его движения перед собой, прислушиваясь к тишине. Он не двигался. Не хотел дышать так, чтобы она слышала. Стоял, уперев руки в стол, взгляд в стол; если бы он мог, он жил бы в столе. Он спрашивал это, потому что вынужден. Потому что в трудовой книжке написано, что он учитель. — Почему это я? — ее голова слегка дергается, поворачивается. Это не заставляет его посмотреть. — Потому что это Курт. Наверно, этого теперь достаточно. Рейчел на секунду вышибает из этого зала куда-то в коридор, в женский туалет, где она упорно прикладывает салфетку к уголкам глаз, но в следующую секунду она уже здесь, усмехается. Смотрит наверх от досады. В голове непонятно чей мейл, Финн, сцена, Рокки Хоррор, Национальные, ее будущее, Курт-Курт-Курт, и она не может хранить это все в голове, потому что это Шустер. Зачем ему это знать? Незачем. Потому что он это и так знал. Мы теряем связь с каждым, дай мне спасти хотя бы Курта… Потому что мы слишком близко даже сейчас, раз ты по взгляду Рейчел знаешь, кто засунул 50 лишних голосов в коробку. Черт, какой взгляд. Если бы ее здесь не было, ты бы все равно знал. Сходу. Это Рейчел. И вместо Рейчел, ты бы останавливал Бист. Мы искреннее смотрим друг на друга в хоровой. При всех. Когда злимся. Ненавидим. Сейчас это просто попытки. Сейчас, если мы посмотрим, это убийство без алиби. В зале ведь нет свидетелей, а мы к такому не привыкли. — Вы должны были и это послать мейлом, — она смотрит на сидения рядом с Шустером, но не всегда, потому что взгляд соскальзывает и летит по всему актовому залу. Где бы она не смотрела с повернутой головой, боковое зрение не отпускало его силуэт. У Рейчел сводит скулы от желания. Шустер не поднимал к ней взгляда и не хотел до сих пор. Мозг ведь уцепится за любую информацию, любое платье и волосы, и использует эту информацию против Уилла во снах. Ему это не надо. Но у него тоже есть нитки, за которые можно потянуть. Рейчел тянет, Уиллу неприятно, он реагирует с осуждением в ее сторону. Непониманием. Непониманием вроде как ты могла узнать про мейл? — Ты действительно могла больше постараться. — Могла, — Рейчел разворачивается со сложенными руками на груди. Боевая поза. Громкий и решительный голос не должен действовать на нервы Шустеру, но он действует. Он смотрит вынужденно. Не устало, но и не бодро. Полностью нейтрально, чтобы всегда быть оправданным. Его твердый и спокойный голос на фоне ее — такого же. Они копируют интонации друг друга. Рейчел знает, как сделала тест; она знает, сколько времени она посвятила учебе к тесту и сколько от этого времени она провела в словаре, запоминая одни и те же слова. Читая одну и ту же страницу. Ей было тошно учить, было тошно сидеть на уроке и даже сейчас тошно разговаривать об оценке. Раньше она бы перевернула целую школу, пытаясь выяснить причину, по которой завалили ее или она себя. Сейчас-то она знает, где искать, — но с каких пор это так важно? С каких пор ее оценка заслуживает отдельного мейла? С каких пор успеваемость в испанском определяет ее будущее? С каких пор Шустер не мог найти ничего более колкого, чем жалкую оценку? С каких пор даже мейл — это уже перебор. Настолько, что Уиллу нужно соврать еще раз. Доносятся два неумолкающих эха вдалеке. Голоса разговаривают и приближаются. Самое время им двоим заткнуться. Рейчел медленно разворачивается ближе к столу, когда в проеме двери показываются Фиггинс и тренер Бист, и начинает рассматривать бумажки, которые уже лежали на своих местах. Вдруг они не лежат на своих местах? Вдруг галочка у выбранного имени могла кого-то запутать? Дать второе значение? Рейчел должна перепроверить. Уилл не мог играть. Ему плохо от самого себя. Он съедает нижнюю губу и не делает ничего. Даже Рейчел, которая повернута к нему: он не смотрит. Она — как размытый фон, но если честно, у него все перед глазами размыто. Даже Эмма. Даже дети. Отражение в зеркале. И он думал, что он хорошо старается, но ведь он стоял с закрытыми глазами. — … не должен этим заниматься. Если бы я занимался, американское государство бы платило мне намного больше, но как вы все знаете, — он обращается в глаза каждому и Уилл медленно открывает глаза, — оно не платит! Поэтому давайте сравним лишние голоса с количеством бюллетеней, отстраним какого-то кандидата и покончим с этим. Рейчел меняется в лице. Бумажки на столе ее пугают, злят, сбивают с толку и она поднимает голову к Фиггинсу. Нечестно. Нечестно. Нечестно. Дайте ей хоть раз сделать в жизни что-то правильное, но так, чтобы ее не окунули за это в грязь. Чтобы она сама не провалилась. Шустер же не захочет утопить ее еще раз. Себя еще раз? А Курта? Хоть раз, позвольте ей восстать из мертвых, а не холодеть с каждой секундой. У нее больше нет сил карабкаться в одиночку и тащить на себе хор. Ей самой себя уже достаточно. Уже падает. У нее не осталось аргументов, поэтому просто поверьте ее глазам. Мне плохо. И я больше не могу. Рейчел не смотрит на Уилла, но смотрит на их общую территорию, на стол, будто бы этот кусок дерева — ее последняя надежда. Кусок дерева — нейтральная земля и даже Рейчел иногда нужно там прятаться. Скитаться в лесах, лежать мертвой на полянах. — Зачем отстранять? — будто бы вспоминает случайную информацию. Он интересовался без намека на противостояние какой-то идее, а интересовался просто потому. Чисто людское холодное любопытство. То же самое, если бы он спросил: «Кажется, сегодня грозу обещали» для поддержки разговора. Он смотрит в глаза Фиггинсу, а тот смотрит на Шустера, будто бы он задал ему нерешаемую математическую задачу. — Конечно отстранять! У тебя есть другие предложения, Уилл? Если подумать, дерево живет лучшей жизнью, чем Шустер. У дерева нет выбора. А мы выбираем каждый день и выбираем неправильно. Он коротко улыбается в знак извинения и глубоко вздыхает, ведь придется заново разбирать все голоса. — Нет. — Тогда считайте.