Бывший принц

      — Привет, — поздоровался я, присаживаясь за стойку хорошо знакомого клуба.       Блондин посмотрел на меня с неудовольствием и скривился, словно от горькой редьки. Поёрзал на стуле, отчего слишком низкая талия кислотно-жёлтых брюк с готовностью продемонстрировала ложбинку меж ягодиц омеги.       — Тебе в последний раз было мало? Прости, в последнюю пару раз? — поправился он, хлопая ресницами, словно надеясь сдуть меня прочь.       — Мало, — улыбнулся я, пребывая в на редкость прекрасном расположении духа.       Омега посмотрел внимательней.       — Наркоты объелся?       Мне стало ещё забавней, и я не стал прятать улыбку, демонстрируя зубы.       — Псих, — покачал головой Миша и придвинул к себе поданный коктейль. Больше он на меня не смотрел.       В стороне безумным электрическим экстазом громыхала безобразная музыка. Стоит сдвинуться на пару метров ближе к подмосткам, на которых извиваются танцоры, и меня оглушит. Но здесь, рядом с Мишей, я оказался случайной корягой, прибитой к берегу относительного спокойствия — по крайней мере, мог говорить, не переходя на крик, к тому же никто не падал сверху с братскими объятьями и не пытался опустошить желудок на крошечный отрезок стойки, временно перешедший в наше распоряжение.       От Миши было не оторвать глаз.       От перелома носа не осталось следа. И, несмотря на то, что омега, как и прежде, игнорирует косметику, в неухоженности его мог обвинить только слепой: волосы идеально ровной длины, уложенные прядями, чистая, без изъянов, кожа и запах, не испорченный парфюмом или другими косметическими отдушками.       — Будешь весь вечер пялиться? — пробурчал он, рассматривая вишенку, покачивающуюся на поверхности голубоватой жидкости.       — Да. Ровно до того момента, пока ты не признаешь моё существование.       Миша поднял бровь.       — Что за бред?       — Отчего же, — я ненавязчиво повернулся в пол-оборота к Мише; блондин скосил взгляд. — Ты же меня за человека не считаешь.       Голубые глаза напоминали две льдинки, украденные с самого дна его странного синтетического напитка.       — Как и их всех, — я кивнул в сторону толпы, имея в виду остальных альф. Не удивлюсь, если многие в этот самый миг следили за нашей парой.       Казалось, прошла целая минута, прежде чем омега обдумал мои слова и, откинувшись на стул, слегка развернулся в моём направлении. Спорить он не стал, продолжая скользить губами по ободку бокала без особого интереса.       — Я отношусь к людям так, как они того заслуживают.       — Но ведь должен существовать способ немного поправить положение нас, червяков. Эволюция, — улыбнулся я.       Носок ярко-красного ботинка на высокой рифлёной платформе ритмично покачивался — я сумел зацепить омегу на крючок любопытства.       — Способ существует всегда, но у червяков отсутствует хребет, и вряд ли они его осилят.       — Из каждого правила есть исключения, — поднял я тост за себя, виски обожгло горло.       Миша наблюдал внимательно. Так наблюдают биологи за жизнью микроорганизма на лабораторном стекле под микроскопом: все жалкие метаморфозы проходят на глазах невидимого бога.       — Ты хоть представляешь, как постыдно облажаешься?       — Нет.       Меня окинули оценивающим взглядом с ног до головы.       Новая морда, которая, впрочем, мало чем отличалась от физиономии предыдущего поклонника, вклинилась между нами.       — Проблемы? — влез жалкий мудак, и я был готов раскатать того по стене — «как же ты не вовремя, чмо!».       — Отвали, — бросил Миша и резанул взглядом. — Идём, чудо дарвинизма.       Не споря, я поднялся и устремился за омегой. «Один ноль, друзья», — мысленно обратившись ко всем зеленевшим от зависти альфам, видевшим мой затылок в эту минуту.       Мы сели в мою машину.       — На Ворошиловский мост, — скомандовал Миша.       — Ок. — Где находится мост, я знал.       Ворошиловский мост — парадный въезд для путешествующих вдоль трассы М-4 и ближайший путь в центр города. Перекинутый через Дон, где-то в начале второй половины прошлого века, мост сейчас находился на реконструкции. Движение ограничено. На часах без пятнадцати двенадцать — мост работает на выезд. Ещё четверть часа, и движение повернёт в обратном направлении.       Для нас это не имеет никакого значения, Миша просит остановиться на пятачке перед въездом. Выбирается из машины и, не дожидаясь меня, идёт вперёд. Я позади — не отстаю ни на шаг. Слегка остывший воздух треплет светлую макушку, позволяя наслаждаться его запахом.       Мы идём вдоль неширокой дорожки для пешеходов, за парапетом которой тянутся две полосы. По другую сторону — неспешно толкающая свои воды река.       Едва оказавшись на середине моста, Миша останавливается, резко разворачиваясь ко мне.       — Вопрос, — произносит он, оглядываясь вокруг.       За его спиной темнеет левый берег, позади захлёбывающийся огнями город, подо мной сорок метров пустоты и чёрная вода.       — Ты бы умер за меня? — спрашивает омега, словно просит купить хлеба по дороге домой, волнуясь, для приличия, будет ли мне удобно.       — Да, — просто отвечаю я.       Миша кривится:       — Слишком просто. — Омега явно недоволен, считая мой ответ пустой болтовнёй. Его оголённые плечи покрыты мурашками, словно следы оторванных у золотой рыбки чешуек. — Ты бы убил за меня?       Я спокоен, вопрос меня не шокировал — это наша четвёртая встреча.       — Да.       — Осторожно, — шипит он. — Не произноси обещаний бездумно.       Мы меряем друг друга взглядами, стараясь разглядеть, как глубоко в каждом из нас находится омут.       — Ты… — задаёт он третий вопрос, — готов жить ради меня?       Тяжёлый гул парохода отдаёт предостережением — мне не следует раскрывать рот, мне не нужны эти проблемы.       — Да.       — Желание становится слабостью, — тихо отвечает Миша. — Слабость даёт власть.       Он играет в открытую, говоря, куда ведёт моя дорога.       — Ты хочешь этого? — ветер свистит в ушах его голосом.       — Хочу.       — Повтори, — требует он.       — Очень хочу.       Миша снова кривится, фыркая — не верит, ни единому моему слову.       — Ну, так давай начнём с твоего первого обещания, — смотрит он мёртвым взглядом тысячелетней змеи. — Прыгай.       Бросаю взгляд вниз.       Миша разворачивается спиной и ловко запрыгивает на парапет, усаживаясь поудобней; одно неосторожное движение — и не помогут лучшие врачи. Но омега расслаблен, будто примостился на лавочке во дворе.       Запрыгиваю и сажусь рядом.       Между нашими руками сантиметры, между нашими жизнями — пропасть. Я сверлю его пристальным взглядом, жду, когда он наконец посмотрит на меня.       Проходит пара нестерпимо долгих минут, Миша поворачивает ко мне лицо. Кривой изгиб губ — ещё секунда, и он собирается похоронить моё достоинство окончательно. Обвинения в трусости, слабости, бахвальстве и пустословии станут самыми терпимыми «лестностями» в мой адрес. Червяк захотел Его, смел желать.       Миша смотрит на меня.       Едва дрогнувшие черты лица омеги говорят о том, что он не упустил лёгкого наклона тела, и вот я уже несусь спиной вниз. Метры тают подо мной с немыслимой скоростью, тело с силой тащит вниз. Я камнем бьюсь о мёртвую воду. Ничего не слышу и уже не соображаю, не понимаю, что трещат кости и от удара лопаются ткани…       Миша сидит на перилах один — перед ним остаются миллионы чужих глаз, которым он позволяет разглядывать себя вечера напролёт.       Омега разворачивается к воде и с невероятной лёгкостью вспрыгивает на узкую, не больше ладони, опору. Он больше не видит этого отшибленного на всю голову альфу — река съела его.       Миша не боится. Широко расставив руки, он падает вниз.       Он не ныряет головой вперёд, будто хорошо подготовленный пловец. Как и альфа секунды назад, он просто падает, принимая смерть в любом её проявлении.       Но смерть не может забрать омегу так просто. Она с лёгкостью выпускает его из ласковых объятий, позволяя погрузиться глубже и отыскать потерянное.       С потугами Миша выволакивает тело на землю. Альфа, именем которого он так и не озаботился, кашляет, отхаркивая грязную воду и кровь.       — Ты чертовски везучий мудак, — произносит омега, всматриваясь в полуживую тушу. Сложно поверить, но этот альфа жив!       Тот перехватывает мокрую прядь, заставляя Мишу нагнуться ниже. Омеге больно, но он не обращает внимания, позволяя кусать свои губы.