Жестокая кукла

Большая стрелка настенных часов лениво ползла вверх, подбираясь к полуночи. А глаза, будто свинцовые и смыкаться не хотят. В голове полнейший бардак, мысли запутались, как веревки, и все кружатся над одним. Я словно закрыт в камере с холодными стенами. Поворачиваю голову то в право, то влево и вижу только темные стены, потолки. И почему так случается, что я умираю от одиночества, желания просто увидеть тебя, пока ты беспечно спишь. Может, и мне стоит подучится у тебя не замечать вокруг себя ничего кроме своих личных желаний. И почему так бывает, что задыхаться от боли суждено в безответном порыве... Мой мир обрамлен твоим рассудком... Случается так что мы сами не пишем свою судьбу — сценарий написан не нашими руками, а холодно-чужими, и мы не вправе вторгаться в чужие судьбы. Но бывает и по-другому — что кто-то играет с другими жизнями в интересные, интригующие игры не вкладывая никакие чувства в игру, просто играет и наслаждается, а потом когда надоест, просто напросто забрасывает игру при выигрыше или проигрывает снова и снова, но для кого-то эта самая игра окажется целой жизнью, положенной, как траншея для игрока... Каждый сам по себе и нельзя состроить все по взаимности которую каждый в хватке ищет... Игра такая загадочная, непредсказуемая, что ничего не остается, только принять ее правила.. Которые устанавливаешь ты, а я только пешка, что повинуюсь, соглашаюсь на все, что ты скажешь... Жизнь расписана на сценарии. У каждого человека свой спектакль и будто в нем есть актеры играющие главные роли и второстепенные. Присутствуют зрители, что только безучастно наблюдают, у которых есть свой спектакль, они лишь смотрят не влияя на игру актеров и изредка тихо аплодируют... И какая же роль досталась мне в твоей жизни? Ответ где-то далеко, но сердце ноет, чувствует что-то, но не подсказывает, молчит, боясь ранить еще глубже? Резкая мелодия на мобильном принуждает покинуть эти тягостные грезы и подняться, дотянуться рукой до тумбочки. Имя высветившееся на дисплее потрясло меня, как гром среди ясного неба. — Алло... — каким рассеянным был мой голос. — Можешь приехать ко мне. Сейчас, — без всяких лишних слов говорил ты как всегда было уверенным, твердым тоном, но я знал, что под всей этой толщей наигранности кроется что-то живое, как гниющая, глубокая рана, что всегда дает о себе знать и ее нужно прятать под одеждой. Она ужасно болит, но никто не видит ее кроме тебя. Видно, что тебя позднее время не смущает и возможность, что мог разбудить меня тоже. Я хотел выяснить зачем спонтанно решаешь позвать меня к себе, но язык не слушался поддаваясь этой силе, что подталкивает меня каждый раз в объятия боли. — Да, приеду... — делаю очередной шаг на встречу боли и разочарованию. Но сейчас было глубоко все равно на отношения. Не покидала только тревога. Ведь неспроста ты звонишь в такое позднее время и просишь приехать к тебе. Автомагистраль освещалась светом машинных фар. Людей на улице почти не было, только два парня громко переговаривались прерываясь на громкий смех. А вон — по ту сторону улицы, целуется молодая пара не замечая вокруг себя никого и ничего. Фонарный свет освещал молодое лицо юной девушки на котором так и искрилась улыбка, что будто кричала счастьем и в ее фальшивости нельзя было усомнится. Мне она показалась некрасивой, но для того парня, что крепко сжимал ее руку, вероятно, она была недосягаемо божественным созданием. Стало не по себе, как-то противно и досадно... Я не предоставил возможности закрыть тебе дверь, а сделал это сам вопреки этикету приему гостей, увидев твой подавленный вид. Пару лет назад я бы наверняка не заметил этой перемены твоего настроения, но сейчас было явным, что что-то произошло значимое для тебя. Ты опустился в кресло и подпер ладонями голову. Молчание затягивалось, а ты не произносил ни звука, свесивши голову пока взгляд потопал в полу. Чужие глаза не проберутся в глубины души, не найдут те затерянные осколки прошлого, что вонзаются в сердце с неимоверной, гнетущей силой. А я ощущаю, как железными кнутами бьется мое сердце, а тело замирает. Твое лицо выглядит бледнее обыкновенного, а приоткрытые губы почти незаметно дрожат... Глаза роняют невидимые, кровавые слезы, которые я хочу испить из твоих щек. — Что... Что случилось? — нарушаю гробовую тишину дрожащим голосом. Холодные ладони накрывают твои руки, что все так же держат голову. Помутневший взгляд проедает одну точку на паркете. Так непривычно замечать отсутствия перстня на твоем указном пальце. Вытлевшие воспоминания врезаются в память. " Ты никогда не снимаешь его" " Это память об одном человеке, подарок" " Всегда с тобой... память никогда не покидает тебя" " Думай, как хочешь" Какой бы ни была правда я уже не смогу отказаться от твоего присутствия, только потому, что ты неразделимая, не отъемная часть меня и, уверен, тебе не нужная. Губы тянуться к тыльной стороне твоей ладони и со всей нежностью накрывают, как лепестки камелии касаются кожи. Для тебя — наши жизни автономны, способствующие существовать отдельно... И на самом деле — это самое гнетущее, горестное, заставляющее кричать немым криком, который не долетает до твоих ушей. — Тебя не касается это, — сухо, без заинтересованности, публично, как на сцене мямлишь ты и продолжаешь свое бесполезное, рутинное занятие — прожигание паркета арктическим взглядом. Укол боли вонзается глубже обычного. Я вскидываю твое лицо, держась рукой за подбородок и заставляю взглянуть на меня. Так и не сдерживаюсь, чтобы не сделать очередную глупость и накрываю твои губы своими. Отвечаешь на поцелуй, как некогда бывало с непривычным интересом и подвижно водишь языком во рту, кусаешь губы, а я языком, как карандашом очерчиваю контур твоих аккуратных губ. Твоя раскованность проявляется, когда ты сам углубляешь поцелуй, ставя меня в неловкое положение. Это боязнь становится больше. Страх потерять тебя навсегда лишившись сейчас рассудка. Тобой движет совершенно не то, о чем я мечтал в таких минутах. Чувствую, как твои руки тянут меня за талию ближе к тебе. И это становится невыносимым, пытаюсь выкрутиться, как то избежать пока окончательно не поздно, а ты, словно в беспамятстве углубляешь поцелуи все упрямее, страстнее. Стягиваешь шарф свободными руками и ставишь меня в тупик. " Прекрати, прекрати..." — так и кружатся в хороводе мысли. Новая попытка отстранится, летит к чертям и твои руки уже расстегивают пуговицы на моем пальто одну за другой. Страх подступает к горлу. И ловлю себя на мысли, что я не должен поддаваться этой иллюзии, такой азартной игре. Но с тем, же понимаю, что как бы ни пытался мне не выплутаться с твоих сетей. Они расставлены очень ловко, чтобы не поддаться им. Последним ходом остался нежный поцелуй в область шеи. Все происходящее начало плыть, а я потихоньку начал закидывать все предрассудки на второй план, отдаваясь полностью ощущениям. Все было решено и назад я бы уж не смог вернуться, насколько бы не было велико мое желание. Уже в комнате, в которую мы благополучно добрались, натыкаясь на стены, мы повалились на пуховую кровать. Я устроился сверху, а ты лежал подо мной, как колода и только руками обвивал шею, притягивая ближе за порцией новых поцелуев. Воздух наполняется жаром нашего горячего дыхания. Впиваешься хищным поцелуем, закрываешь глаза и полностью вверяешься в мои руки. Букет противоречивых эмоций врывается, с новым напором вталкиваются в меня эти чувства... Ты как ветер внутри меня, свободный и холодный, всегда дующий в одну сторону, заставляющий ежится от холода, чувствовать, что этот холод пробирается наружу, как мурашки пробегают траншею по телу. И я все ищу исключения из твоих правил, которые я уже изучил. Но жизнь не выключает кого-то, а ставит перед фактом, что ты человек, а раз так, то человеческие правила распространяются на всех без исключения. Кто-то ломает тебя, кого-то ломаешь ты. Верно, ты тоже кому-то так принадлежишь, также бледными костяшками сжимаешь ворох постели и молишь что бы это продлилось вечность. Целую мягкую кожу шеи и натыкаюсь на пару синеватых бутонов — засовов, оставленных не мною. Этого достаточно, чтобы нахмурится, ощутить, как мир трескается пополам, понять, что то о чем хочется не думать, просто не замечать, что так внезапно дает о себе знать. Увиденного предостаточно, чтобы сцепить зубы от боли, поймать твой непонимающий взгляд, который ловлю сквозь полутьму. Кто-то стремительно ломает твою жизнь, как кукольный домик, что мешает пройти. Я читаю в твоих глазах и вижу в них ту бездонную боль, что бьет с новым набатом и становится невыносимым, от чего хочется лезть вон из кожи, рвать волосы на голове, а не лежать здесь и отдаваться совершенно ничего не значащему человеку. В воздухе повисла напряженная пауза, не было слышно ни шороха, кроме нашего громкого дыхания и неистового стука моего сердца. Меня пленит совершенно непонятное чувство, затмевает все мысли, прерывает дыхание, жаждущее только убить в себе эту злость. И как нередко бывает, тело не спрашивает у разума спроса, отдаваясь той искре эгоизма, мелькнувшей и затмившей все вокруг, задушив нежность в краткость секунды. Уверенно подымаю руку и действую неосознанно, происходящее, кажется, как в тумане и только резкий звук пощечины по чувствительной коже лица возвращает в реальность. Усталыми глазами смотришь на меня, так чуждо, и морщишься от боли, облизывая сухие губы языком. Осознания сделанного приходит позже, когда ты в ярости пытаешься спихнуть меня: брыкаешься руками, вырываешься, негодуешь в точности как обиженный ребенок. А я застываю, как в дурмане и пытаюсь переварить то, что произошло, не сводя глаз с алого пятна на бледной щеке. Внутри рождается ненависть, презрения к самому себе и тысяча проклинаний моего мизерного поступка. Пытаюсь удержать твою настырность, завожу руки тебе за спину, пробую успокоить твою злость и дать объяснения. Ты только разводишь руками и злишься, но глаза заполняет не злость, а все та же болезненная горесть. Я знаю эту тревогу и разделяю ее — тоску по самому сокровенному. Вырываешь руки и толкаешь, что я не удерживаюсь и падаю на спину. Переходишь в сидячее положение, и не думая вставать с постели. — Почему ты молчал, — негромко сказал я, глядя в потолок, нервно кусая нижнюю губу. — Не говорил, что у тебя кто-то есть, — добавил я, громко дыша, что слова были прерывистыми и тихими. Некоторое время молчишь, жадно глотая воздух, закрываешь глаза и проводишь подушечками пальцев поредевшей щеке, пострадавшей от моего удара. Подхватываюсь и твердо, уже решив, не обращать внимания на твои возгласы обнимаю. Протеста так и не последовало. — Я же говорил много раз. Личная жизнь остается для каждого своей. Закрытая тема, в которой не могут присутствовать посторонние люди, — как всегда демократичен и краток. — Я знаю, как тебе больно. Не выкручивайся, у тебя ничего не получится. Спрятать видное — невозможно. И достаточно уже выпрыскивать все на других, — тихо и искренне. Касаюсь губами поредевшего участка мягкой кожи щеки и только остается слушать стук кричащего сердца, унимать твою боль, насколько возможно и молить о невозможном... — Прости. Я не хотел, причинит тебе боль... — опять целую, а на глазах проступают хрустальные слезы. Никогда я не плакал за все свои годы, это ведь неприемлемо мужчине, но прозрачные капли боли непроизвольно катятся по щекам, они не спрашивают разрешения и их невозможно остановить. — Я знаю о том, что ты уже догадался, кто ты для меня. Пойми, я не оставлю тебя, не бойся, сколько бы ты не прогонял и не говорил, насколько тебе наплевать на этот безвольный маскарад. Это необъяснимо... — говорить было до невозможности трудно, но не сказать, о том, что просится наружу — губительно. Назойливые капли наполняют влагой похолодевшие щеки. Мы замираем в неосведомленности, что будет дальше, что произойдет в следующие минуты и я только склонил голову тебе на плечё. Ты не отвечал, но я немой верой надеялся, что ты услышал эти слова, нет, не слухом, а всеми фибрами души, ведь мы в одинаковых положениях. Неуверенно обнимаешь меня и притягиваешь ближе, забираешься руками под кофту и воровато гладишь спину. Просишь о продолжении спектакля. Наши роли должны быть сыграны до конца, придерживаясь одной-единственной роли. Принимаюсь расстегивать пуговицы твоей полу расстегнутой рубашки. Губами нежно ласкаю кожу шеи, прочерчивая влажную дорожку к ключице. Постепенно теряю связь, с реальным миром растворяясь в прикосновениях, ласковых, местами грубых поцелуях. Громкий вдох, пытающийся вобрать больше воздуха, не хватающего легким, затем судорожный спелый выдох горячего дыхания в область твоего подрагивающего живота. Постепенно тепло в низу живота становиться больше и больше. Томно вздыхаешь, сдерживая стон, когда через ткань брюк провожу пальцами в области паха. В очередной раз изводишь укусами губы, закатываешь глаза. Лицо твое такое беспомощное, настоящие, несдержанное в эти минуты, выражающее игру мимики, такую непривычную. Я тебя таким не видел раньше. Одежда, дополняя части гардероба, летит на пол. Ловлю жадный поцелуй, проникая вглубь твоего рта скользким языком. Тонкими пальцами комкаешь шелковую простынь, цепляясь острыми ногтями, таким образом, выпуская из себя мучительно-сладкую пытку. Сдерживаешься, чтобы не стонать только громко душишь, забавно морщишь лоб, оголяешь белые зубы, покусывая губы. И даже в такие моменты я нахожу в тебе дольки забавного и непосредственно детского. Естественно, мне только это кажется. Нагие тела в сводящем с ума экстазе образуют движущуюся тень на стене. Громкие вздохи-выдохи, уже не пытаясь сдерживать волны удовольствия, хрипло стонешь, иногда переходишь на полу вскрики, что теряются в глуши комнаты. Запрокидываю голову назад, мутно наблюдая над собой однотонный потолок, что как мираж плывёт перед глазами. Ты путаешься пальцами в волосах, при каждом проникновении в твое тело сжимаешь пальцы сильнее и заставляешь меня вскрикивать. Только здесь и сейчас мы одно целое, только тела наши могут быть едины и то ненадолго. И больно представить, что будет потом, когда буду понимать, что этого больше не повторится и это всего на всего для тебя развлечение. Даже скорее удовлетворение. Если же при первом раскладе мог бы преспокойно найти себе другого рода занятие или же воспользоваться кем-то другим. Несвойственно тебе проявлять такую страсть, как сейчас, а то создается чувство, что ты вгрызаешься мне в душу и тихо посмеиваешься над тем насколько же ты мне дорог и можешь делать всё, что только взбредёт в голову. Проверяешь мою преданность, наслаждаешься ею, и постепенно выпиваешь мою любовь. Пей, мне не жалко, ведь всю ты не выпьешь, кажется, она безгранична, как чаша моей жизни. Кончаешь с тихим стоном сразу после меня и уморившийся откидываешься на подушки. Склоняюсь над тобой и дарю тебе свою ласку в виде нежного поцелуя в губы. Отвечаешь, чем удивляешь еще больше за сегодняшний вечер. Ни слова не молвишь, лишь жадно дышишь и закидываешь руки под голову, удобно устраиваешься, с намерениями отправится в объятия Морфея. Усталость накрыла всё тело, но при этом тревожные мысли не давали уснуть. Спать, то и хотелось, но какая-то часть мозга не давала проникнуться сном, терзая голову новыми потоками мыслей. И при таком раскладе некогда спать, когда на груди мирно почивает такая родная голова. Невесомыми касаниями я пригладил ладоней твои чернильные волосы. Горькое послевкусие такого слащавого будет непременно завтра утром, но сейчас тихо и спокойно и никто пока не может разрушить эти трогательные минуты. Бережно и аккуратно, чтобы не потревожить твой сон убрал твою голову с груди и переложил на подушку. Ты только поморщился во сне и перевернулся на другой бок. Я решил отведать одно место и только когда включил свет, понял, что ошибся дверью и попал в ванную комнату, но выходить не спешил, когда краем глаза наткнулся на лежащее, на полу до боли знакомое кольцо. Несомненно, этот перстень - подарок твоего любовника. Поднимаю его и верчу в руке, осматривая. Серебряное с большим, очевидно, настоящим под цвет твоих волос камнем. Ничего притягивающего в нем не было. Красивое, но не более. Никакого эффекта восхищения оно не производило и всем видом своим внушало, что у человека совсем нет вкуса или же оно подбиралось на скорую руку. Стало несносно противно и мерзко, тайная ненависть забралась в душу. Ненависть ко всему и всем, кроме одного человека. Человека, что изменил меня и мою жизнь не прилагая никаких усилий. Кольцо выскальзывает с рук и отправляется в раковинное отверстие, путешествовать по трубам водопровода. - Все будет хорошо... – внушительно шепчу с горькой улыбкой на губах в пустое пространство ванной комнаты с невидимой надеждой в сердце, как мольбу в продолжение нашего спектакля. И когда-то я пойму, что не смел, называть тебя куклой. Потому как это я - твоя кукла, а ты... Жестокий Кукловод, что решает все вопросы моего существования, неосознанно пишет мою роль. Когда-то я постигну суть этих мыслей, но только после завершения спектакля...