Погорелый ангел

Сердце тяжёлыми ударами отдаётся в ушах. Боль окатывает такими ледяными волнами, что пыткой становится даже дышать: лёгкие просто выжигает изнутри. Но всё это - лишь начало конца. Крошечная точка отсчета, если можно так сказать. Дальше — хуже и в сто крат больнее. До боли прикусить губу, чтобы не выдать ненароком истошного крика. Во рту собственная кровь отдает нестерпимой солью, и тогда приходится поддаться: кричать во всё горло и сквозь пелену слёз видеть, как на асфальте мутно поблёскивают крошечные красные пятнышки. На какое-то мгновение всё вокруг затихает, и Рейн в изнеможении едва ли не падает вниз с моста. В последнюю секунду он успевает перекатиться на другой бок, а море уязвлено рычит и ложится грудью на осколки камней, повинуясь тяжёлым шагам Темплона. Где-то над ухом раздаётся отвратительного рода хруст, как будто ломаются кости, и перед глазами всё мутнеет от красной пелены и расходящихся кругов неистовой, обжигающей боли. Рейн отчаянно трясет головой, а самого его скручивает от отвратительных ощущений того, как из спины и лопаток лезет непонятная гадость. Страшный треск, с которым выросты вспарывают белоснежный плащ. Только вот трещит не ткань, а сами образования, безобразными ветвями расползающиеся по бокам. Будто бы они живые. От этого мужчину чуть не выворачивает, и он из последних сил вцепляется в плечо, пытаясь предотвратить… но что? Боль выбивает воздух из лёгких, и от этого голова наливается пустой гадкой тяжестью. Слабость коварно прокрадывается по кончикам пальцев, но Рейн упрямо упирается ногами в землю и пытается бороться неизвестно с чем. Густая, маслянистая кровь ручейками бежит по спине и рукам, и под мужчиной постепенно образуется целая лужица. Он всё ещё кричит, раздирая горло, и сам же тонет в этом крике, отчаянно барахтаясь и протягивая руки к небесам. Но небеса, конечно, непоколебимы и равнодушны к мучениям одного бессмертного уже-не-человека. Они наблюдали за ним столько часов и веков, что в конце концов утратили всякий интерес и всякое внимание к этой странной личности. Личности, что медленно, но верно обращается ангелом. Слезы мягко очерчивают линию скул и подбородка и подобно маленьким серебристым колокольчикам со звоном разбиваются об озеро крови. Кто-то свыше, конечно же, решит, что эта боль — святой залог, дань той силе, что родится в хрупком (по меркам более крупным, чем бессмертие) человеческом теле. Выросты ползут вверх и в бок, незаметно превращаясь в скелет крыльев. Рейн, измученный и слабый, дышит часто-часто и пытается проглотить тяжёлый кровавый ком в горле. Руки лихорадочно дрожат. Боль понемногу выветривается, а по щекам неслышно ползёт, собираясь в складки, новая (тёмная от крови?) кожа с колючими мелкими выступами. Настоящих рук уже нет — они морщинистые, грубые, со страшными чёрными ногтями. Будто кожи совсем не осталось и вдруг стали обнажаться все мышцы. Одна ладонь уже потемнела, другую ждт та же участь. Кое-где кости-выросты уже обрастают тканью. — Рейн… Когда его окликают, он выныривает из этого океана боли и страха настолько, чтобы вновь различать звуки и понимать, где небо, а где — земля. Но ему всё равно страшно. Не потому, что ангел — совсем не то белоснежное чистое создание из сказок, а потому что он — Мецуселах — до дрожи боится за Мечику. Не за себя, а за эту нежную девочку с глазами цвета васильков и большим сердцем. Она смотрит на него так испуганно и так доверчиво, что он поскорей закрывает уродливое лицо руками и пятится, пятится назад. Ей лучше не видеть и не знать, какие адские мучения ему приходится пережить для того, чтобы обратиться ангелом. — Не подходи, Мечика, умоляю, — бормочет он невнятно и старается придать дрожащему голосу мягкую настойчивость. Чтобы не спугнуть её. Чтобы его маленький мрачный жнец не возненавидел свою цель раз и навсегда. За уродливость и грубые слова, тщетно пытающиеся уберечь. Но разве эта глупышка когда-нибудь кого-нибудь слушается? Она всё равно подходит к нему. Ничего не говорит, тянет ладошку к его руке (именно той, потемневшей и страшной) и пытается отвести её в сторону. — Зачем? — спрашивает она тихо и надавливает на запястье сильнее. Рейн так растерян, что почти не сопротивляется, позволяя открыть испещренное рубцами лицо. Глаз его тоже неправильный, искаженный: белок почернел, а зрачок и радужка практически слились между собой. Будто мужчина слеп. Ему, пожалуй, было бы даже всё равно. Но зрение ещё осталось. Только мир вдруг поделился надвое бесконечной прямой: с одной стороны он всё такой же яркий и реальный, а с другой повсюду ползут жирные тени и расплываются какие-то красные круги. Одним глазом Рейн видит, как лицо Мечики искривляется, как дрожат её губы, и на ресницах блестят выступившие слезы. Сердце от этого совершает болезненный кульбит. Не успевает он опомниться, как маленькие ручки мягко ложатся ему на плечи, и девочка крепко обнимает его, утыкаясь носом куда-то в область шеи. Невнятное сопение щекочет ухо, а потом её мягкие губы шепотом опаляют слух тремя заветными словами: — Я люблю тебя. В волосах его путаются слезы, но Мечика упрямо прижимается ближе, теснее, и безостановочно (как мантру) повторяет эту короткую фразу. Рейн неслышно всхлипывает и с печальной нежностью оглаживает выступающие лопатки, округлые плечи и спину. Оба они знают, что это — точка невозврата; и будет ли что-то за ней, никому неизвестно. Рейн со слезами на глазах молит кого-то о том, чтобы Мечика выжила, и чтобы они встретились в следующей жизни. Девушка слепо тычется ему носом в шею, как маленький потерянный ребенок, и лихорадочно гладит по голове. Скелет крыльев с безобразными, обугленными костями с чавканьем обрастает плотью и перьями, а перья навсегда будут вымазаны копотью, страхом и кровью. Ангел где-то глубоко внутри довольно отряхивается от долгого сна и неторопливо открывает глаза. Открывает и глядит на мир глазами Рейна. С жадным любопытством оглядывает крошечную всхлипывающую девчонку (как сладко от неё пахнет страхом и кровью!), до смешного крепко цепляющуюся за никчемную вечность под её ладонями. Она такая доверчивая и наивная, так почему бы её… не съесть? Пусть, пусть горячая кровь струится по пальцам, пусть она кричит, надрывая голос. Небо над головой наливается тяжелым безумием. Ангел насмешливо отбрасывает внутри отчаянный голос Рейна, пытающегося сопротивляться посторонним мыслям и личности, и распахивает крылья. В воздух вихрем поднимаются колючие искривлённые* перья. Как кто-то и обещал, они тяжелы от чужой чёрной крови и страха.