Время делать выбор

Эльф расхаживал взад-вперед по зале, подметая мощеный пол подолом своего длинного одеяния. Ни дать ни взять женское платье. Кили, конечно, подозревал, что на деле это, наверное, должно было быть мантией, но вот у Гэндальфа, скажем, мантия так она и за версту угадывалась. Здесь же и по крою, и по узорам на ткани все было далеко не так однозначно. Чудной все-таки народ эти эльфы: мужики носят не пойми что, а девицы наоборот щеголяют в мужских одеждах. Взять хотя бы рыжеволосую из того отряда, который скрутил их близ паучьего гнезда. Да, рыжеволосую… И вот ведь забавная штука: вроде, и остроухая, и жердь еще та, но что-то в ней все-таки есть. А уж как она из лука стреляет и с кинжалами обращается… Кили многое бы отдал, чтобы еще раз вблизи взглянуть на эту ушастую диковинку. К сожалению, рыжая, сдав пленников страже с рук на руки, больше в казематах не появлялась. Зато вот этот шут в женском платье успел намозолить глаза каждому из отряда. Ну, кроме, может быть, Бильбо Бэггинса, которого ни в одной из тюремных камер в том крыле, где содержались гномы, не было, и про которого никто толком не знал, угодил ли он тоже в плен, или остался где-то в лесу. Все остальные за две недели, проведенные в заключении, успели побывать на допросах не единожды. Остроухий любитель платьев, видать, получал какое-то особое и извращенное удовольствие от безрезультатного общения с пленниками. Сегодня, пока стражники заковывали Кили в кандалы, в которых гномам только и позволялось передвигаться по коридорам подземного дворца, не иначе как для исключения попыток побега, Фили подмигнул ему через решетку и поздравил с юбилейным десятым разом. Сам Кили подсчета не вел и в круглоте цифры сомневался, но, наверное, оно действительно к тому близилось. За прошедшее время все вопросы, задаваемые остроухим, уже успели навязнуть в зубах и были заранее известны. Впрочем, сейчас вопросы закончились, и эльф говорил о том, что дальнейшее молчание может дорого стоить всему отряду и что если до сих пор пленников хранило слово владыки Трандуила, то теперь запрет на применение силы снят, а стало быть, руки у него развязаны. Вслед за монологом последовал молниеносный выпад, и на Кили в упор уставились золотистые хищные глаза эльфа. - Ты желаешь что-нибудь сказать, гном? – вкрадчиво спросил он. - Желаю, - ухмыльнулся Кили в лицо остроухому. – У тебя юбка помялась, красавчик. Эльф по-змеиному шарахнулся назад, прошипел что-то вроде «Что ж, прекрасно» и отрывисто бросил стражникам: - Уводите его. Вы знаете приказ владыки. Понадобилось всего пара десятков шагов и один поворот, чтобы понять – его ведут не в прежние камеры, а куда-то совсем в другую сторону и, как выяснилось немногим позже, значительно ниже. Следуя за молчаливым стражником и слыша позади себя легкую поступь еще двоих, Кили сжал губы и вскинул голову, задирая подбородок. Он, конечно, был свидетелем того, как Торин, вернувшись с очередного допроса, с усмешкой говорил Балину, что терпение Трандуила Лихолесского закончится куда раньше, чем тот обещал изначально… но он никак не думал, что это терпение закончится так быстро и именно на нем. Ладно, будь что будет. Остроухие еще узнают, что значит кровь Дурина. Путь их, однако, привел не в пыточные подземелья, а в очередные темницы, где скрежет проржавевших петель двери, ведущей в тюремный коридор, ясно дал понять, что не вспоминали о существовании этого места уже долго. Кили втолкнули в крошечную камеру, не снимая кандалов. Покуда стража запирала дверь, парень успел увидеть в свете их факелов, что в этой камере в отличие от предыдущей нет ни единой щелочки, через которую в нее мог бы проникать свет. Нар тоже не было. Только три стены, каменные пол и низкий, давящий потолок и массивная железная решетка, перекрывающая выход. Ключ со скрежетом повернулся в замке, и стража молча ушла, забрав все факела. Гася последние отблески света, захлопнулась тяжелая дверь, закрывавшая вход в коридор с камерами, с металлическим лязгом задвинулся засов, и Кили остался один в темноте и тишине. Ни пищи, ни воды ему не принесли ни в этот день, ни в последующие, хотя забыть про парня не забыли. Остроухие навещали его не часто, но с завидной регулярностью. Приходил надзиратель, молча подносил факел к решетке, освещая камеру, и так же молча уходил. А еще приходили стражники, чтобы отвести его на очередной допрос. Кили усилием воли заставлял себя не вскидываться с надеждой каждый раз, когда начинал греметь засов. После того, как на первом же допросе после ночи, проведенной на новом месте, у него издевательски осведомились, по душе ли ему теперешнее гостеприимство лесного владыки, стало ясно, что надеяться особо не на что. Никто ничего не принесет, пока шут в платье не отдаст приказ, а тот не отдаст приказ, пока Кили не заговорит. А заговорить Кили не имел права, даже если бы очень захотел. Поэтому все, что ему оставалось, это терпеть нарастающую жажду, в сравнении с которой даже сводящий спазмами желудок голод теперь казался ерундой, и ждать. Ждать хоть чего-нибудь. Так прошло три дня. На четвертый в комнате для допросов на столе появился хрустальный графин с водой, а в руках у эльфа хрустальный бокал, из которого тот неторопливо потягивал прозрачную жидкость. Кили, оставленный стражниками шагах в десяти от стола, с удивлением обнаружил, что вода, оказывается, все-таки имеет запах. Раньше он никогда его не замечал, но сейчас этот свежий, прохладный запах сводил с ума. Через силу отведя взгляд от графина, Кили отыскал глазами облюбованный еще в прежние разы узор на портьере – достаточно сложный, чтобы, сосредоточившись на нем, отвлечься от происходящего вокруг. Вопросы теперь заканчивались быстро, но, словно в качестве достойной замены, после того как они заканчивались эльф пускался в рассуждения – длительные и нудные. Сегодняшний день исключением не был. Поигрывая бокалом, эльф долго и обстоятельно говорил о том, что Кили остался последним из отряда, кто еще упорствует в молчании. Что от прочих гномов владыке Трандуилу все известно об их целях, чаяниях и надеждах. Что в своей великой милости он простил им и вторжение с оружием в пределы его королевства, и самоуправство в лесу, и прежние недоразумения, возникавшие между народом Дурина и его подданными. Что их гномий узбад уже заключил с владыкой Трандуилом соглашение о мире и взаимопомощи. И что от самого Кили нужны всего несколько слов в подтверждение доброй воли, после чего оковы будут сняты, он получит вдоволь пищи и питья, они с эльфом побеседуют, как представители союзных народов, и он сможет вернуться к соплеменникам, если сам того пожелает. Кили смотрел на уже выученное наизусть хитрое сплетение шитых золотом тонких ветвей, среди которых крались, ползли и прыгали дикие звери, и думал только о том, как бы не упасть. Ноги у него подкашивались, а в голове мутилось, и все-таки удовольствия от такого зрелища доставлять остроухим он не желал, а потому старался держаться прямо. Что же до слов эльфа, то они не стоили и ломаной медной монеты. Из всего отряда только Торин мог принять решение говорить с кем-либо о своих целях и намерениях. И если бы он счел возможным говорить и заключать сделку с лесным королем, то Кили бы сейчас стоял не в кандалах и не перед этим шутом, а свободным и перед своим дядей. Однако Торина в зале не было, а значит, все слова эльфа были ложью от начала до конца. Его сородичи все еще находились в заточении, а Трандуил Лихолесский мог лишь предполагать конечную цель их пути, но ничего не знал наверняка, и повторявшиеся изо дня в день вопросы служили дополнительным этому подтверждением. Эльф, окончательно убедившийся, что вещает для пустого места, разочарованно вздохнул, отставил бокал, подошел к Кили, с силой встряхнул его за плечи, разворачивая к себе, и наотмашь ударил по лицу. - Я вижу, ты полагаешь меня скучным собеседником, гном, - тихо и ясно произнес он, наклонившись к парню. – А зря. Или ты всерьез веришь, что твое молчание чем-то поможет остальным из твоей шайки? Напрасные надежды и напрасная самоотверженность. Ты сдохнешь здесь в подземельях – может быть, от жажды в каменном мешке, может, на дыбе или под ножом в застенках – и прочих постигнет та же участь. Ты не купишь их свободу ценой своей жизни, потому что никто не может покинуть дворец без воли на то владыки Трандуила, а воля владыки известна: он желает получить ответы. Поэтому я предлагаю тебе небольшую сделку. Ты скажешь то, что желает знать владыка, и вы уйдете – свободно, безо всяких препон, а наш уговор не выйдет за пределы этих стен. Никто не узнает, отчего стражник оставил без присмотра ключи от камер и как пленники отыскали путь на поверхность. Что скажешь, гном? Советую хорошенько подумать, прежде чем давать ответ. - Ступай к иш-хаг-керин вместе со своей сделкой, - с трудом выговорил Кили, и сам не узнал своего голоса. То, что вылетело из пересохшего горла после четырех дней полного молчания, больше напоминало воронье карканье, чем речь. Эльф выпрямился, в его золотистых глазах промелькнуло что-то похожее на любопытство. - А ты упрям, щенок, - вкрадчиво произнес он. – Это уже становится интересно. Уведите его. На этот раз путь до подземелий дался Кили особенно тяжело. Парень несколько раз спотыкался на ступенях, едва не падая, а стража никак не вмешивалась, даже не пытаясь удержать пленника на ногах. Потом у него еще хватило сил и гордости, чтобы с равнодушным видом дождаться, пока эльфы запрут камеру. А потом, когда с металлическим лязгом захлопнулась дверь тюремного крыла, оставляя его в уже ставшей привычной темноте, парень медленно сполз по стене, прижимаясь щекой к холодному сухому камню. В том, что его самочувствие ухудшалось не по дням, а по часам, ничего удивительного не было, но сейчас все стало совсем уж скверно. Кости ломило, глаза жгло даже под закрытыми веками, а в ушах на разный лад журчали струйки текущей воды, которой здесь быть не могло. Кили попытался облизнуть губы, но безрезультатно. Сухой язык только царапал сухую кожу подобно мелкой наждачке. Наверное, ждать осталось недолго. Если эльф не изменит способ ведения допросов, то через несколько дней больше не останется ни жажды, ни боли. Жаль только, что выполнить обещание и возвратиться после похода обратно к матери тогда уж точно не удастся. Рунный камень завета все еще лежал в кармане рубахи. Остроухие оставили его при обыске, не сочтя ни ценным, ни опасным, а Кили сейчас даже не мог дотянуться до него скованными руками. «Гвери ирэх», мысленно повторил парень выгравированную на камне надпись. «Вернись». И с трудом улыбнулся, подумав, что звон струй несуществующей воды становится все больше похожим на говор ручьев Эред Луин. Или, может, это уже звучат фонтаны в чертогах Махала? Интересно, на что будут похожи эти чертоги? На залы Эред Луин или на палаты Эребора, которых ему так и не удалось увидеть иначе, кроме как на гобеленах и картинках из книг?