Время делать выбор

Дожидаясь наступления следующего дня, Тауриэль все же не утерпела и выбралась в лес с гномьим луком, чтобы проверить новое для нее оружие в действии. Некоторое время ей пришлось привыкать к более короткой длине плеча чужого оружия, но когда это все-таки произошло, она признала, что ее догадки оказались верными. Лук бил сильно и точно, а за счет меньшей длины был даже удобнее для применения в лесной чащобе, чем те луки, которыми был вооружен лесной дозор. Неизвестный мастер, сделавший его, был достоин уважения, и странно было думать, что среди смертных народов отыскался кто-то, кто мог соперничать с эльфийскими оружейниками. Об этом таурвайт в открытую сказала Кили, когда вновь спустилась в подземелья, а тот лишь хмыкнул, ответив, что на остроухих свет клином не сошелся, что бы они сами об этом ни думали. Гном все еще был очень слаб, но выглядел все же лучше, чем накануне. Тауриэль не рискнула спросить, опасаясь выдать свою причастность к случившимся переменам, что непременно вызвало бы у Кили новые подозрения, но решила, что владыка, действительно, прислушался к ее словам, отдал соответствующие приказы Ангебиру и гному снова начали давать пищу и воду. А принесенные ею известия о том, что с прочими членами их отряда все в порядке, даровали ему спокойствие, и Тауриэль с удивлением обнаружила себя ведущей с Кили беседу о луках, балансировке наконечников стрел и способах крепления оперения, призванных уменьшить вихляние стрелы в полете. Причем Кили, действительно, разбирался в этих вопросах не хуже нее самой, а то, что он принадлежал к другой школе лучников, делало беседу интереснее вдвойне. Если прежде таурвайт полагала, что ей не о чем разговаривать с гномами, то теперь эта уверенность основательно поколебалась. Тем для разговоров хватило и на этот день, и на последующие, в которые она с куда большей охотой спускалась в подземелья. Их было даже больше, чем могло отыскаться кое с кем из представителей ее собственного народа, и временами это беспокоило таурвайт, хотя большей частью она просто радовалась тому, как легко у нее получилось найти общий язык с пленником. Кили довольно быстро сократил ее имя до Тури, уверяя, что так ему привычнее и вообще больше нравится, поскольку звучит совсем по-гномьему. Тауриэль в отместку сказала, что, как по ней, имя Килландир тоже выглядело бы куда лучше, чем изрядно рассмешила гнома. Кили вообще любил посмеяться, и чаще всего получалось это у него настолько заразительно, что таурвайт трудно было удержаться от ответной улыбки, хотя иной раз попадались и грубые гномьи шуточки, которых она просто не понимала. Даже в нынешнем положении, когда, казалось бы, было совсем не до смеха, он все равно умудрялся находить что-то забавное, то передразнивая Ангебира, к которому гнома продолжали с завидной регулярностью водить на допросы, то высмотрев какую-нибудь очередную мелкую деталь в коридорах, по которым он ежедневно ходил в сопровождении молчаливого конвоя. Но больше всего от него доставалось скульптурам эльфийских дев, расставленным в галереях по верхним этажам, которые Кили успел разглядеть в подробностях в первый день, когда гномов привели в тронную залу, чтобы показать владыке. Послушав его предположения об их назначении, Тауриэль не выдержала и сказала, что Кили ничего не понимает в прекрасных искусствах. Гном без смущения согласился, что в подобных искусствах он не разбирается. Вот, скажем, корона их владыки это, да, искусство – и по задумке, и по исполнению. И отделка эльфийского оружия и доспехов тоже искусство, причем кропотливое. И сами чертоги тоже, но тут-то удивляться нечему, потому как их строили как раз таки гномьи мастера для прежнего лесного владыки. И даже статуи в чертогах вполне имеют право пребывать, если это каменные стражи, или же изображения владык и героев былых дней. А вот девки лучше чтобы были живыми, потому как у мраморных девок применение может быть только одно, и для него на здешних статуях чересчур много одежд оставлено. Тауриэль не была уверена, что правильно поняла значение заковыристого словечка, которое Кили применил, говоря о том, для чего годны мраморные женские статуи, но уточнять не решилась, опасаясь, что ее догадка окажется верной. Ерунда, конечно, и никто из квенди не стал бы заниматься ничем столь низменным, хотя, если хорошенько подумать… В покоях принца Леголаса ей доводилось бывать всего несколько раз и уже давно, в то время, когда принц испытывал кратковременный интерес к простой лесной эльфийке, столь неожиданно появившейся во дворце, но она хорошо помнила, что ее сильно удивили мраморные статуи в спальне принца. На тех статуях одежды было куда меньше, да и позы не отличались излишней скромностью. Конечно, тогда принц был куда более заинтересован не мраморными изваяниями, а живой таурвайт, на которой одежды не было вообще… но может ли быть так, что Кили не слишком ошибается в своих предположениях? Об этом таурвайт предпочитала не думать, тем более что разговоры, которые она вела с гномом, довольно успешно помогали забыть о лесном дворце и привычках его обитателей. Разговоры эти велись обо всем подряд. То есть, почти обо всем, потому что одна запретная тема все же существовала, и был ею нынешний поход гномов. Стоило Тауриэль заговорить о том, почему отряд оказался на границах их земель, как Кили понимающе улыбался и менял тему. Зато обо всем, что этого не касалось, он говорил охотно. Тауриэль обнаружила, что, несмотря на свой юный возраст – а семьдесят семь лет были таковым не только по эльфийским меркам, но и по гномьим тоже, - Кили удалось повидать куда больше, чем ей. Конечно, таурвайт могла похвастаться доскональным знанием Таур-э-Ндаэделос, но самыми дальними местами, куда ей доводилось заходить, были на севере опушка Леса Великого Страха, где вековечные деревья сменялись вересковыми пустошами, а на юге – мертвые холмы Дол Гулдура, до которого она как-то добралась, презрев наказ владыки не преследовать нарушителей границ, успевших покинуть пределы королевства. Путь, выпавший на долю Кили, измерялся куда большим количеством лиг. Служа вместе с братом в охране торговых караванов, он бывал и в северных, и в южных землях, и Тауриэль с таким же восхищением, как и когда-то в детстве, слушала о том, чего нельзя было прочесть в книгах ее народа, потому как путешественников из числа квенди столь приземленные мелочи не интересовали, да и пути их обычно пролегали совсем в иных краях. Кили рассказывал о бескрайних степях, по которым бродят огромные, похожие на живые горы, быки, а князья степных племен при охоте используют прирученных птиц и длинноногих кошек, бегающих быстрее лошадей и зовущихся пардусами. О песчаных пустынях, лежащих еще южнее, где холмы никогда не стоят на месте, города в оазисах шумны и многоцветны, а в небесах время от времени можно увидеть сказочные дворцы, о которых тамошние кочевники с опаской шепчут, будто те выстроены и населены великанами-дэвами. О ледяных пустошах севера, где день длится половину года, а затем на полгода наступает ночь, и тогда на темном небе вспыхивают разноцветные сполохи. Северяне говорят, будто это след от хвоста небесной белой лисы, вышедшей на охоту за неупокоенными душами, и, чтобы не видеть его, прячутся в своих домах, которые строят из шкур исполинских носатых и клыкастых зверей, именуемых норсу. - Разве можно построить дом из шкур? – удивлялась Тауриэль. – Палатку в походе, наверно, можно. Но дом? - Можно, - кивал Кили. – Видала бы ты палаты их вождей. На них, наверное, штук по сто шкур уходит, если не больше. Снаружи – ночь, мороз и ветер воет, а внутри – тепло как в каминном зале и, куда ни глянь, резная кость и клыки норсу. Поначалу чудно бывает, но потом привыкаешь. А еще Кили иногда, хотя куда реже и менее охотно, чем о дальних странах, рассказывал о Синих Горах, в которых находился его родной дом. Впрочем, для Тауриэль и эти края тоже были дальними, хотя чуть более знакомыми. Где-то там, в той же стороне, лежали Серые Гавани, из которых уходили в Заокраинный Край корабли ее народа, а потому горы в книгах из дворцовой библиотеки, пусть редко и крайне скудно, но все же упоминались. Со слов Кили Тауриэль знала, что в Синих Горах у него осталась мать, а вот отец погиб в одном из сражений с северными орками – настолько давно, что Кили совершенно его не помнил. - Ничего, в Чертогах Махала познакомимся, - скупо усмехался он. А в один из дней Тауриэль собралась с духом и крайне сбивчиво и немногословно стала рассказывать гному то, о чем не говорила даже с теми соратниками из лесного дозора, с которыми у нее сложились наиболее доверительные отношения: о набеге гундабадских орков, во время которого были убиты ее родители. Однако на половине рассказа она беспомощно умолкла, осознав, что не может описать словами память о ночном пожаре, сжигающем не только деревянные дома поселения, но и всю прошлую жизнь. - Значит, вас они тоже стороной не обошли, - хмуро сказал Кили. – И лес не в помощь оказался. Ты из-за этого за оружие взялась, да? Из-за родичей? Тауриэль лишь молча развела руками. Ее горло было сведено спазмом, и она боялась, что если попытается сказать еще хоть слово, то просто расплачется. Возможно, от этого стало бы легче, но такого проявления слабости она себе позволить не могла. Капитану лесного дозора не к лицу слезы. Однако большей частью беседы все-таки велись о дальних землях и далеких временах, и Тауриэль думалось, что Кили тоже был рад подобным разговорам, потому что они помогали хоть на время забыть о тесной камере, темноте подземелья и оковах, ссадины от которых никак не хотели заживать. Сам гном, правда, никак не давал понять, что кандалы причиняют ему какие-либо неудобства, а когда Тауриэль прямо заговорила об этом, выказав сочувствие, только посмеялся, ответив, что неудобно – это когда топор в голове торчит, потому как шлем надевать мешает, а все остальное – ерунда, на которую настоящий гном не должен обращать внимание. Тауриэль возразила, что топор в голове неудобств причинять тоже не может, поскольку с такой раной не живут, а мертвецам уже все равно, надет на них шлем или нет. Кили же ответил, что это ей следовало бы рассказать Бифуру – еще одному гному из их отряда, хотя тот вряд ли ее поймет, поскольку после удара топором не помнит ни словечка на вестроне, однако же, несмотря на свои чудачества, все еще жив и вполне неплохо себя чувствует. Тауриэль не была уверена, шутит ли Кили или говорит правду, но подниматься на верхний ярус темниц и рассматривать гномов, ища того, который с топором в голове, не стала, решив поверить в выносливость народа кхазад на слово. Говорить с Кили было интересно даже несмотря на то, что ни одна из бесед ни на шаг не приближала ее к намеченной цели, но с каждым днем Тауриэль все больше беспокоила мысль о том, что терпение владыки не может длиться бесконечно. Трандуил уже четырежды призывал ее, спрашивая об успехах, и таурвайт подозревала, что на пятый или шестой раз ему может надоесть выслушивать ее уверения в крепнущем доверии гнома. Что может за этим воспоследовать, она опасалась даже представлять. Если Ангебир снова возьмется за дело в полную силу… нет, она не хотела об этом думать. А Кили упорно продолжал молчать о том, что могло бы избавить его от грядущих неприятностей. И вот на исходе третьей недели случилось именно то, чего Тауриэль так опасалась: терпение владыки Трандуила дало трещину.