***
Она занимает себя работой и заботой о Генри, специально игнорируя тикающие часы над головой, когда они с сыном занимаются пальчиковым рисованием. Сегодня у нее выходной от работы на ферме, поэтому Эмме приходится полагаться на это занятие, чтобы не думать. Чтобы не думать о том, что сегодня Киллиан улетает в Англию. Его самолёт в 10 утра. Он попрощался накануне — они оба ходили вокруг друг друга на цыпочках после того, что случилось в закусочной «У бабушки». Эмма видела по его глазам, что Киллиан хотел поговорить об этом, что он хотел поговорить с ней не пять минут, наполненных скупыми словами прощания, но… потом пришел Генри и обнял Киллиана, а у неё получилось избегать его понимающего взгляда и того факта, что он уезжает навсегда. Когда часы бьют полдень, Эмма решает, что пора приготовить обед: ее отец скоро вернется с работы в поле, а после они собираются на рынок в ближайшем городке. Морган продает лошадей, и они хотят присмотреть подарок для Лео на его день рождения — ведь его пони уже стар и заслуживает уйти на покой. Эмма включает на телевизоре одну из серий «Охотников на троллей», предоставляя Генри возможность поиграть самому, и идет на кухню, чтобы приготовить пасту на обед. Вода закипает быстро, и Эмма как раз добавляет салат в миску, когда кто-то громко стучит в дверь. Она бросает взгляд на часы — десять минут первого — и, вытерев руки о полотенце, идет через весь дом открывать. Наверное, Лео снова забыл свои ключи, и ему лень взбираться и лезть в комнату через окно. Или, может, Грэм заехал, чтобы пропустить по стаканчику с ее отцом. Она не ожидает увидеть на пороге взволнованного Киллиана, закинувшего огромный рюкзак на одно плечо. Эмма разевает рот, изумленно глядя на гостя, но она не может подобрать слова — только не в тот момент, когда обе его руки — и протез, и здоровая — упираются в откос ее двери. Только не тогда, когда Киллиан тяжело дышит, будто он бегом проделал весь путь от аэропорта до ее дома. Он внимательно изучает ее лицо, и под его взглядом Эмма краснеет. Киллиан никогда не производил на нее такого эффекта — но это было раньше, до того, как она приняла свои чувства, до того, как поцеловала его, до того, как позволила ему разбить свое сердце. — Киллиан? Он тянется к внутреннему карману своей кожаной куртки и протягивает ей смятый листок. Пальцы Эммы трясутся, когда она берет его в руки — ей непросто вскрыть это проклятый конверт, но она знает, что это за письмо, лишь увидев логотип вверху. Ей не нужно читать текст — она всё равно не смогла бы ничего разобрать, даже если бы попыталась, ведь ее глаза застилают слёзы, и предательская слезинка уже катится по щеке. — К черту Королевский колледж, — почти зло говорит он, — к черту Лондон. Я поеду с тобой в Бостон. Ее кулак сминает письмо о принятии в Бостонский университет, а затем Эмма обвивает руками его шею, притягивая Киллиана так близко, что долю мгновения она даже не может дышать. Но потом она забывает дышать по другой причине: Киллиан целует ее — лихорадочно и быстро. В легких не хватает воздуха, но сердце переполняет радость, а голова кружится от счастья. В таком состоянии ей тяжело, почти не возможно, понять, как лучше реагировать и что сказать. — Я люблю тебя, — шепчет она ему в губы. Она так боялась, что потеряла его, что больше не может это отрицать. — Не уезжай больше. Я люблю тебя. — Никогда, — обещает Киллиан, и это звучит как абсолютная истина. — Черт возьми, я тоже тебя люблю. Он покупает ей бутылку шампанского, когда они переезжают в Бостон, и громко смеется, когда Генри втихаря делает глоток шипучего напитка из ее бокала.Шампанское (сегодня пьем прямо из бутылки)
6 сентября 2017 г. в 15:51
Когда Эмма подходит к закусочной «У бабушки», заведение уже почти полностью погружено в темноту. Горит лишь одинокая лампа над стойкой, все стулья на ночь подняты на столики. Но даже снаружи она видит Киллиана — он вытирает какие-то бокалы. Эмма сильнее сжимает пальцы за спиной и, сделав глубокий вдох, открывает дверь. Колокольчик издает радостный перезвон у нее над головой, а Киллиан поднимает глаза, встречаясь с ней взглядом. Сердце Эммы начинает биться быстрее, пока она заставляет себя растянуть губы в улыбке — такой, что не покажется слишком фальшивой или слишком вымученной.
— У меня для тебя подарок, — сообщает Эмма, направляясь к стойке и внимательно следя за тем, чтобы не повернуться к нему спиной. Слова кажутся горьким пеплом на языке, но она не позволяет им помешать.
— Ты чем-нибудь занят сегодня?
Он ставит бокал, который вытирал, а затем, удерживая тряпку и протезом, и здоровой рукой, начинает полировать поверхность стойки.
— Уборкой, — отвечает Киллиан, как будто это самая очевидная вещь в мире.
Конечно, так оно и есть.
С тех пор, как Руби уволилась и уехала в Канзас с Дороти, Киллиан отвечает за закрытие закусочной — он убирает и приводит всё в порядок, возвращая посуду и бутылки на положенные места.
Бабушка Лукас слишком стара для этого (так, по крайней мере, она говорит, но все знают, что это лишь предлог, чтобы заплатить Киллиану чуть больше, не превращая деньги в жест жалости).
Эмма мотает головой вместо ответа и упирается на стойку одним локтем, вторую руку по-прежнему пряча за спиной.
— Нет, ты уже закончил.
Киллиан фыркает:
— И близко нет.
— Потому что у нас свидание.
Он резко поднимает голову, тотчас забывая о бокалах и полотенце для тарелок.
— Хорошо.
Улыбка Эммы становится шире, когда он, выйдя из-за стойки, становится напротив. Тогда она с гордостью вынимает из-за спины бутылку шампанского и ставит ее перед Киллианом.
Этому пари столько лет, что она уже даже не помнит, с чего всё началось — может, с очередной бессонной ночи, проведенной бок о бок с Киллианом на крыше ее дома, когда они любовались звёздами, разговаривая едва слышным шепотом?
Они всегда хотели уехать из Сторибрука, вырваться из скучной жизни маленького городка, где им было суждено остаться вечно: Киллиану — со временем стать владельцем магазина матери; Эмме — работать на семейной ферме «Every Given Sundaes» или заниматься чем-то в той же степени скучным и неудовлетворительным.
Бутылка шампанского первому из них, кто спасется бегством и сделает что-то для себя, — таковы были условия сделки. Родив Генри — ей тогда было всего 17, а в душе царили полнейшее смятение и страх, что родители ее выгонят, — Эмма поняла, что шампанское никогда не станет ее призом. Даже сейчас, когда она откладывает деньги на залоговый депозит для небольшой квартиры в Бостоне, она знает, что до отъезда ей как до Луны.
— Проклятье, Эмма. — Киллиан берет бутылку и смотрит на нее так, будто зеленое стекло может дать ответы на все вопросы во вселенной.
Чтобы купить эту бутылку, Эмме пришлось съездить в Рокланд, поскольку в местном винном магазине шампанского не было, а его владелец, когда она попросила привезти под заказ, посмотрел на нее как на сумасшедшую.
— Ты заслужил, — произносит Эмма, улыбаясь настолько же фальшиво, насколько ей плохо на душе. Она пытается не показывать, что ее сердце разбито, но понятия не имеет, эффективны ли ее попытки. — Тебя же приняли в Королевский колледж и всё такое.
Письмо пришло на прошлой неделе — Киллиан сообщил матери, а затем примчался к Эмме, размахивая письмом и улыбаясь. Эмма никогда не видела его таким довольным, как в тот момент. Забавные ямочки на его щеках так и подталкивали ее к тому, чтобы порадоваться за лучшего друга. Но именно тогда она поняла, что он уезжает.
Навсегда.
Уезжает в другую страну, чтобы получить степень магистра, потом, вероятно- докторскую степень, и она глазом не успеет моргнуть, как Киллиан станет каким-нибудь важным профессором в Лондоне, и всего его воспоминания об американской девочке, вместе с которой он вырос, сотрутся.
Она рада за него. Но опустошена и разочарована в себе.
— Я так тобой горжусь, — заключает Эмма. Это правда, за которой скрывается много неправд.
Его ухмылка не меркнет даже тогда, когда Киллиан перегибается через стойку, чтобы взять два бокала, которые он до этого протирал. Гордый собой, он ставит перед Эммой бликующие в тусклом свете бокалы.
Он берет бутылку шампанского под мышку и начинает открывать. Эмма улыбается Киллиану, его неприкрытой радости и нетерпению, и ее улыбка уже не кажется такой уж фальшивой.
У Киллиана всегда получилось сделать так, чтобы она чувствовала себя комфортно и легко рядом с ним — в такой степени, в какой другим даже и не снилось. За исключением, может быть, Эльзы или Лео, но то ее брат и почти сестра, поэтому…
Эмма отворачивается, вспомнив о Лео, и фокусируется на стоящей рядом подставке. Она вытаскивает из держателя одну из бумажных салфеток начинает вертеть ее в руках, собирая всю свою волю в кулак. Она ведь подготовила речь. Она сможет ее произнести.
— Бабушка рассказала мне, что ты сделал для Лео, — начинает она, по-прежнему не глядя на Киллиана.
Поначалу она не поверила. Хотя с чего бы Бабушке Лукас врать, что Киллиан пригрозил подтвердить свою школьную репутацию слишком яростного и неуравновешенного подростка, узнавшего, что бездельник-отец завел вторую семью? Что он угрожал вдуть кое-кому или под футбольными трибунами или на них, только чтобы Лео и Гидеон могли пойти вместе не выпускной, не рискуя собственными жизнями.
Киллиан обещал сделать это так, что никто и не узнает, кроме тех самых подростков-гомофобов, которые теперь готовы наделать в штаны при упоминании его имени.
Насколько Эмма помнит, Киллиан всегда был для Лео примером. Брат почти заплакал, когда она сообщила (да, ей и самой хотелось разреветься), что скоро Киллиан уедет навсегда, оставив их обоих в прошлом.
Салфетка в ее руке превращается в клочки бумаги, но Эмма продолжает:
— Это самый добрый поступок, который кто-то когда-либо совершал для него. Я не знаю, как тебя отблагодарить. Это так много для него значит, и… Киллиан?
Он молчит — ведет себя пугающе тихо. Такого никогда не было. Повернувшись, она видит, что Киллиан по-прежнему борется с чертовой бутылкой, при этом глядя на Эмму широко распахнутыми глазами.
Она даже не уверена, что он слышал хоть слово из ее речи. Эмма придвигается ближе, чтобы разобраться и с Киллианом, и с бутылкой.
— Да как вообще открыть эту проклятую бутылку? — тихо, как будто у самого себя, спрашивает Киллиан.
Эмма тянется к нему, чтобы забрать шампанское, но Киллиан поворачивается, не позволяя этому случиться. Она закатывает глаза в ответ на его гордость и упрямство, но позволяет Киллиану еще немного бороться с бутылкой. Вскоре он стягивает позолоченную крышку. А затем вновь начинает бороться… но у же с пробкой.
Эмма громко вздыхает и, игнорируя его протесты, выхватывает бутылку и ставит ее обратно на стойку. Киллиан открывает рот в молчаливом протесте, а в его глазах читается противоречие. Он непонимающе переводит взгляд с Эммы на бутылку и обратно.
— Нам не нужно шампанское.
— Но ты так старалась, чтобы порадовать нас чем-то, и…
Эмма смыкает пальцы на его запястье, заставляя Киллиана замолчать.
— Оно нам не нужно, — чуть тише и мягче повторяет она.
Он мигает, а затем поднимает руку, ведет ладонью по шее, а затем чешет за ухом:
— Прости, день выдался долгий.
Эмма улыбается ему, пристально глядя на Киллиана. У него всегда были такие красивые глаза, а в темноте закусочной их голубизна кажется глубже и ярче. Хотя его глаза всегда кажутся особенно яркими, когда он смотрит на нее вот так: будто она — это солнце, звезды и целые вселенные, словно она — что-то ценное и прекрасное.
Возможно, всё дело в том, как он на нее смотрит.
Возможно, в том, что она больше никогда него не увидит.
Но почему-то в этот момент чувства заставляют ее говорить прямо — и слова просто слетают с языка:
— Ты должен остаться.
Он снова мигает, на этот раз удивленно.
— Чего?
— Ты нужен Бабушке Лукас, она слишком стара, чтобы управляться с кафе в одиночку, и ты же знаешь, что когда-нибудь она передаст кафе тебе и…
— Эмма…
— И ты стал примером для Лео, ты не можешь вот так просто его оставить. Он еще ребенок, ему нужно на кого-то равняться, он…
— Эмма, о чем ты?
— В этом городе все любят тебя. А как же твоя мать? Она будет опустошена, когда ты уедешь. Ты не можешь так с ней поступить.
— Эмма!
В этот раз уже она мигает, его слова ослепляют и лишают дара речи, а ведь ей так много хочется — так много нужно — ему сказать. Это длится всего секунду, но потом мысли вновь превращаются в слова. Эмма открывает рот, и в этот раз ее голос звучит громче и тяжелее:
— Ты не можешь просто так уехать из Сторибрука и сделать вид, что это пустяк.
Ты не можешь просто так уехать от меня.
— Эмма, почему ты на меня злишься?
В его глазах боль и непонимание — он запутался во всем том, что она сейчас бросила ему в лицо — всё, что бурлило внутри с того момента, как он получил то чертово письмо из Королевского колледжа; со дня свадьбы Гвен и Лэнса, где он был ее парой, но вместо этого танцевал с Милой; с той минуты, как Ингрид сказала, что ни капли ей не верит, а Эмма продолжала отрицать чувства к Киллиану…
Ведь это Киллиан, он всегда был ее лучшим другом, её человеком. Но это не значит, что она его любит. Не в романтическом смысле. Конечно, не в романтическом.
— Я не на тебя злюсь, — кричит она ему в ответ.
Беги, беги, беги.
Это опасная территория.
Эмма уже сказала слишком много, и теперь может сделать только хуже, поэтому бегство — единственный способ защитить остатки гордости, кусочки сердца, которые Киллиан еще не разбил вдребезги.
(Она любит его).
(Конечно, в романтическом смысле).
Она мчится к двери — в буквальном смысле — готовая бежать обратно на ферму, если придется, если это позволит отстраниться, удалиться от Киллиана.
Но он ей не позволяет — хватает за руку, притягивая обратно к себе. Он поворачивает Эмму, пока она вновь не начинает смотреть ему в глаза — или, скорее, в глаза собственным чувствам.
Всего мгновение его лицо непроницаемо. Всего на миг она забывает об этом, оглушенная шумом крови в ушах и болезненным стаккато, которое выстукивает сердце в ее груди.
Наверное, именно поэтому Эмма поднимается на мыски, кладет одну руку на подбородок Киллиана и накрывает его губы своими.
Это длится даже не секунду.
Это даже не касание.
Но она делает шаг назад, избегая встречаться с ним взглядом.
— Я не злюсь. Я просто опоздала.
В этот раз Киллиан не предпринимает попыток ее остановить, когда Эмма выбегает из закусочной.