фа-диез мажор в четыре октавы

— Рассвет, — говорит Маринетт, обнимая саму себя руками и переводя взгляд на Кота. — Рассвет, — соглашается тот, медленно кивая. Ненадолго хмурится и смотрит на Маринетт, которая подходит к нему ближе. — Пение птиц можно сравнить с нотой соль в высокой октаве… Маринетт непонимающе хмурится, а потом приподнимает бровь, переставая себя обнимать. — Это как… — начинает Нуар, резко себя обрывая. — Представь перед собой пианино… Маринетт немного улыбается, выставляя руки вперёд и начинает шевелить пальцами, будто играя на инструменте. — Посмотри вправо. Это самая высокая октава. Дюпэн-Чэн хихикает, прижимая руки к себе и вдруг резко хмурится: — Тебе ведь надо спешить, нет? Родители будут волнова… ˜— Не будут, — обрывает её Кот, цокая языком. Дюпэн-Чэн замолкает, а потом медленно протягивает: — Извини, — говорит она. — Я забыла. Нуар кисло улыбается, снимая перчатки с когтями и разминая пальцы, хрустя ими. Маринетт морщится, разглядывая его руки: с выступающими синими венами и очень длинными пальцами. Перехватывает руку Кота, проводя по пальцам своими. Прикладывает свою ладонь к его, сравнивая их размер. — У меня очень короткие пальцы, — выдыхает она. Кот мотает головой, берёт в свою руку в её и аккуратно целует, смотря на то, как Маринетт заливается краской. Нуар прижимается к руке Маринетт щекой, легонько улыбается и шепчет: — У тебя чудесные пальцы. Маринетт хихикает, прижимая к себе руку, которую поцеловал Кот, потом снова смотрит в окно. Прерывисто выдыхает, будто чем-то взволнованна, приоткрывает рот, чтобы что-то сказать, а потом закрывает его. Кот сцепляет пальцы в замок и протягивает, жмурясь: — Тебя можно сравнить с… — он на секунду задумывается. — Трезвучие до мажора. Да. — Как он звучит? — глухо спрашивает Маринетт, не поворачиваясь к Коту. — Радостно и наивно. Как смех ребёнка. Дюпэн-Чэн улыбается, поворачиваясь к Коту. — Зачем ты снова пришёл? — и мнётся с ноги на ногу, переводя взгляд на Кота. — Потому что захотел? — вопросом на вопрос отвечает Кот. — Принцесса. Маринетт зевает, прикрывая рот, потягивается и шепчет: — Мы не спали всю ночь, — а потом краснеет, словно сказала что-то неприличное или интимное. — Значит не поспим ещё, — просто отвечает Нуар. — Мне надо к психиатру сегодня, ты же знаешь, — снова начинает Маринетт, обнимая себя руками, словно старается скрыться. — Зачем тебе к нему? — восклицает Нуар. — Ты нормальная! Маринетт сжимает руки в кулаки, сминает ткань ночной рубашки и выдыхает: — Ты знаешь про анорексию. Родители сказали, что будет лучше, если я схожу к психотерапевту. — Нуар непонимающе смотрит на неё. — У меня нервная анорексия, Кот. Это психическое заболевание. Пускай у меня ещё дисморфоманическая стадия… — Зачем ты это делаешь? — просипел Нуар, сжимая губы и зубы. — Потому что я уродлива. — Нуар активно мотает головой, жмурясь. — Я слышала про «фа-диез мажор в четыре октавы». Что это? Как он звучит? — Когда играешь сразу несколько темных клавиш, получается мелодия, словно в триллере какого-то фильма ужасов, Маринетт, — объясняет Нуар. — Но это красиво? — спрашивает она и ждёт, пока Нуар засмеётся или накричит на неё. — Это красиво, — снова протягивает Кот, вздыхая, — но не весело. — Значит анорексию, — и мою любовь к тебе, — можно сравнить с этим? Нуар кивает, отворачиваясь к окну.

***

— Маринетт, иди завтракать! — кричит Сабин, а потом замолкает, поджимая губы. — Прости… — Всё нормально, мама, — успокаивает её Маринетт, садясь за стол и пододвигая к себе свежевыжатый сок; разбавляет его водой, кидает туда скрученный хлопок и залпом выпивает под грустным взглядом отца. — Мари, ты бледная. — Шепчет он. Она же кисло улыбается, отодвигая стакан и разглядывая трапезу родителей. Вот мама отрезала кусочек от блинного торта, запила его кофе; встряхнула банку со взбитыми сливками, добавила их в кофе и улыбнулась. Маринетт сжала ноги под столом, натягивая рубашку по колени. — Ты можешь уйти, если тебе неуютно, — предложил Том, но Маринетт только кивнула. Отодвинула стул, встала из-за стола и посмотрела на родителей. — Мы тебя любим. — Я вас тоже.

***

— Как ты себя чувствуешь? — мягко спросила миссис Брук, кладя руки на стол и наклонила голову в бок. — Нормально, — коротко ответила Маринетт, вздрагивая от того, как резко к ней подвинулась врач. — Давно в руки лезвие не брала? — Дня четыре, — Маринетт задумалась. — Да, точно. — У тебя есть кто-то, с кем ты могла этим поделится? Помимо родителей? — Я не знаю, — были Алья и Нино, пока не погибли в авиа-катастрофе, — Кот Нуар? Миссис Брук даже не удивилась, только переложила папки на другой край стола. — Который супер-герой? — Именно он. — Ты испытываешь к нему какие-либо чувства помимо дружеских? — врач добродушно улыбнулась, разглядывая Маринетт пуще прежнего. Маринетт промолчала.

***

Впервые за всё время Маринетт разрыдалась при родителях. Она прижалась к отцу, словно маленький ребёнок и всхлипнула, громко плача и хватаясь за его синюю рубашку. Том приоткрыл рот от удивления, а Сабина зажала себе рот руками. В уголках её глаз начинали скапливаться слёзы. — П-п-папа, — снова всхлипнула Маринетт, стараясь проглотить комок в горле, — я в-в-влюбилась. Её голос сломался на слове «влюбилась», и она прерывисто выдохнула. Нуар бы сказал, что это слово похоже на ноту «ля» и горько улыбнулся. — Кто он? — мягко спросил Дюпэн, наклоняясь к дочери. Вопрос остался без ответа.

***

Они оба сидели на балконе, выливая на улицу бутылку шампанского за сто долларов. Маринетт заливисто смеялась, полностью подтверждая, что она — трезвучие до мажора. — Зачем мы это делаем? — спросил Нуар, приобнимая Маринетт за плечи и прикрывая глаза от удовольствия. — Мы же сумасшедшие, — прошептала Дюпэн-Чэн, прижимаясь к Нуару, — как… — Нота до, — продолжил Нуар. — Мы как нота до.

***

Нуар сжал руки в кулаки, шипя сквозь зубы: — Какие, блять, порезы? Маринетт закатила глаза, цокая языком и громко вздыхая: — Какая тебе разница? — Где они?! — выкрикнул Нуар, приближаясь к Маринетт. Она же громко хмыкнула: — Вот тут, — и указала рукой на живот, медленно опускаясь вниз и останавливаясь на коленях. Нуар тоже хмыкнул, подошёл к ней вплотную и задрал ночную рубашку. На белой коже Маринетт виднелись многочисленные порезы: продольные линии начинались от груди и заканчивались рядом с кромкой белых, как и лиф, трусиков; где-то порезы уже были загрубевшими, где-то новыми, ещё только покрывшиеся тёмной корочкой. Продолжались они на ногах: поперёк шли глубокие порезы и заканчивались они рядом с коленями. Маринетт замерла от неожиданности, не успев даже прикрыть своё тело от изучающего взгляда Кота. Сначала его взгляд бродил по шрамам, а потом остановился на белом лифе. Дюпэн-Чэн отпрянула, поправляя рубашку и громко сглатывая, тяжело дыша. — Зачем? — жалобным голосом прошептал Нуар. Его накладные уши прижались к голове, а хвост-ремень уныло лежал на полу. — Знаешь, каково слышать, как твои попутчики в поезде шепчутся, что твоему лицу можно найти применение? Или как это, когда тебя ловят около твоего же дома и пытаются стянуть с тебя юбку? — её голос начинал ломаться, а глаза застилала пелена слёз. — Когда тебя лапают в общественном транспорте, или когда называют недостаточно красивой? Она уже не сдерживалась и рыдала, выкрикивая то, что терзало её всё время. Она кричала о том, как ей было больно слышать, что Алья и Нино умерли; как больно было убегать полуголой от маньяка, который раздел её и нагнул в тёмном переулке; насколько тяжело было брать в руки лезвие и вести им по коже, с каждым разом углубляя порезы и почти не чувствуя боли. Она сама не поняла, как Нуар прижал её к себе и крепко обнял, переплетая свои пальцы с её. — Я попробую?.. Но Маринетт уже сама прижалась к нему обветренными губами, чувствуя, как внутри всё переворачивается.