Инсектицид

Пиздец. Ногти вцепились в стену, обломками сваливаясь с пальцев, будто вцеплялись в гнойную ткань, размякающую прямо в руках. Мягкие стены. Красные стены. Стены стены стены какая бля разница, они падают. или смыкаются врастают друг в друга. Пальцы ввалились в мякоть стены, сжимая ее, как кусок сочащегося мяса. - А-аах. С заломленных над головой запястий на кончик носа капнула кровь. Кровь. Или это просто испарина. Мокро, так мокро по всему телу, что оно выскальзывает, почти выпадывает оседая на пол из чужих рук. Мягкие склизкие звуки вдаривали по ушам, почти разрывая в хламину барабанные перепонки. А с кончика носа закапало дальше, по подбородку и на пол. Кап-кап-кап-кап. Все-таки кровь.       Фрэнки дернулся, очнувшись почти окончательно, по телу засквозили болевые вспышки, а позвоночник прогнулся под нажатием шершавой руки. Бедрами он чувствовал резкие поступательные движения, дерганные грубые толчки, и от того, насколько обострены были нервные окончания, захотелось блевать. В него толкнулись снова, головой впечатывая в стену, а из развороченной разбитой надбровной дуги на ресницы сбегала, щекочась, лимфозная кровь. Фрэнки подавился вздохом при очередном толчке, снова впечатываясь пропоротым лицом в стену, и это было больно настолько, что он безудержно захихикал. - В моем доме кругом насекомые, с глазами вшитыми по углам… Фрэнки заскулил, вжимаясь, прижимаясь назад к голосу, издаваемому Богом, абсолютно бессознательно, рефлекторно, а пальцы на стене почему-то сжались в слабые кулаки, будто готовясь к удару. - Они шепчут слова незнакомые, будто ты тараканий, я – таракан.       Член в его заднице запульсировал на этих словах так, будто прошептали что-то вроде «будь хорошей девочкой для папочки». Фрэнки смущенно заскулил, роняя голову все ниже, эти слова показались ему необычайно непристойными. Волна панического страха проехалась по костям, а с собственного члена перед его глазами текло, мешающаяся с кровью смазка заставляла коленки разъезжаться в разные стороны. Где его руки кто его руки. На шею легла сильная ладонь, смыкаясь и будто пытаясь вырвать ее вместе со связками. На кисть Джерарда потекла тугая вязкая слюна из открытого, хватающего рефлекторно воздух рта. Чужие ногти, такие, бля, целые и не поломанные, вонзились где-то под челюстью, по кадыку, какая разница до крови или нет, он весь кровяной. Это мокро. Подушечка большого пальца поглаживала Фрэнки заднюю часть шеи, а остальные впивались в мякоть, куда-то в связки. - Суке очень хорошо. – проскулил он, вцепляясь в стену крепче. Фрэнки почувствовал волну не способного найти выход смеха, будто его тело само издевалось над ним. Член внутри него снова пульсанул, а Джерард запрокинул его голову так, будто пытался переломить напополам шею. Его руки поползли выше, к лицу, притягивая подрагивающий липкий корпус к своему телу, и Фрэнки почувствовал ладони на своих щеках, оглаживающие кожу. Он потерся разбитой скулой о чужие ладони, словно и не было лучшего повода, чтобы ластиться. Руки будто насквозь вцепились в его вспоротое лицо. Джерард, казалось, вогнал пальцы на сантиметр под кожу на лице, а в воздухе раздалось только: - А-аах. Хорошо или нет больно ли это вообще, почему так заводит или это просто так мокро скользко – или это слизь? Все тело пульсировало в какой-то неясной эмоции, заключающейся в одном – дикость.       Пальцы внутри его лица. Прямо под кожей. Так бля больно что хочется кончить. Толчки стали дерганей и быстрее, как будто слегка истеричнее, одна рука соскользнула на затылок, сжимая там окровавленные волосы. Голова Фрэнки снова впечаталась в стену. Во всем, в его остервенелых пальцах внутри кожи и толчках в диком темпе, взрывалась ярость, какая-то грязная злость, почти отвращение, будто этот статичный человек с картинки порвал собственную кожу, а из-под нее потекли внутренние органы. Бля, да он правда был зол. Фрэнки с размаху впечатали виском об стену еще раз, так, что зрение взорвалось и поплыло, и он почувствовал, как с каменного члена каплями брызжет сперма, марая собственный живот. Все тело проламывало, дикость. Боль в паху вдарила с новой силой, Фрэнки взвыл, наблюдая за налитым кровью членом, так и не упавшим после оргазма, трущимся об крошащуюся стену так, что сдиралась тонкая кожа, оставляя подтеки смазки и кровавые пятна на штукатурке. С размаху, Джерард, закинув его голову почти себе на плечо, впечатал его в стену так, что, кажется, треснула лобная кость. В анусе прошлась набухающая пульсация, и бог спустил прямо в него, скользя рукой по его глазам, будто пытаясь вымазать белки кровью. С хлюпающим звуком он вышел из него, не убирая вогнанных под лицо рук, будто намеренно давая толчок очередному сухому оргазму, от которого скрутило вены, и Фрэнки всхлипнул, пробормотав что-то про то, как от этого было бы прекрасно сдохнуть. Сперма густо и медленно стекала с разодранного колечка мышц.       Тяжелые хриплые вздохи Джерда прорезали тишину. Тело под ним псиной свернулось у стены, подрагивая то ли от боли, то ли от подходящих уже как рвота оргазмов, то ли от их взаимосвязи. Щелкнул ремень, и мягко затрещала разглаживаемая рубашка. На макушку Фрэнки опустилась вымазанная в поту и крови рука, трепля его по спутанным волосам. - Хочешь есть? Вопрос был конечно риторический. Шаги мягко удалились в другой конец комнаты, а перед глазами Фрэнки пульсануло, будто поводок на его шее ослабился, дав время переварить куски дикости на вкус как желудочный сок. Он скосил глаза вниз и пошевелил пальцами на сползших на коленях руках. На коленях. Он сидит на коленях. Стена. Так, сосредоточься. Мягко пульсирующий во рту язык привычно отдавал грязью. Ножом по его голове проехалась одна мысль: где гипс?       Кончики пальцев покрылись дрожью. Невозможно было больше почувствовать вскрытую рану на ноге, все тело была как одна сплошная боль, на которую детально обращать внимание бесполезно. Его рана. Сердце от радости зашлось где-то под горлом. Сколько это было, десять минут, пять, два часа? Артерии стучали как бешеные. Сколько прошло – сутки, полчаса? Он вряд ли забывает такие вещи. Конечно, сейчас его будут снова кормить. Несомненно. Только, Фрэнки лихорадочно соображал, возможно, что на минуту, но раньше, его отпускало. Нахуй Богу право на ошибку? За его спиной раздался пронзительный металлический лязг. - Хочешь есть? – повторил с поволокой голос.       Медленно, он развернулся к Джерарду лицом, стоя на четвереньках. Глаза лихорадочно прошаривались по комнате, все той же, что в больных секундных воспоминаниях о заходящейся судорогами сороконожке, или он был ею сам. Справа от него, что-то около метра, находилась слегка обшарпанная, поцарапанная дверь, защелка которой была изнутри. Не такая крепкая и стальная, что-то вроде вольерного ограждения, как в комнате мясного отродья, а которую при желании вполне можно выломать, но все таки дверь. Возможно, она могла дать что-то около трех минут. Фрэнки поднял глаза, встречаясь со склизкими дырами взгляда, наполненного блевотиной. Перед его носом стояла полная «кокаиновой хуйни» миска. Он улыбнулся во все зубы. - Очень смешно, сука.       Джерард усмехнулся как-то понимающе, снова сравнивая свое лицо в жестокую массу, и мыском ботинка подопнул миску так, что она со звоном прокатилась Фрэнки прямо под нос, рассыпав немного порошковой смеси через края. На миске была именная гравировка – Мразь. Фрэнки опустил глаза, облизываясь рефлекторно. Как действительно кокаин (однако маловероятно), здесь могли быть примеси того дерьма, которым его накачивали все это время, бля, да даже крахмал или мука, это могло быть все, что угодно, какая разница. Из носа медленно стекала струйка крови, грязная лимфа с лица, капая, смешивалась с содержимым кокаиновой миской, но какое это имело значение. Честно говоря, ему не хотелось есть.       Сверху раздалось недовольное цоканье языком, и нога, опустившаяся на хребет, впечатала его лицом в содержимое миски. Фрэнки едва успел повернуть голову вбок, поджимая губы вовнутрь и пытаясь не дышать носом, а вымоченную в порошке щёку будто разворотило наизнанку. Нога сильнее надавила ему на шею, и порошок до боли защекотал глаза, налипая на мокрые от крови ресницы. - Жри. Фрэнки дернулся, вскинув руку, будто выказывая волю что-то сказать, и давление ноги на хребте чуть ослабло, так, что он смог повернуть шею и проговорить: - Я просто… хотел по-другому. – и вопреки всем страхам это прозвучало действительно сладко. Почти искренне умоляющее он проныл, но что-то внутри сжалось с отвращением. – Хотел у хозяина… с ног. И из-под стопы повернув шею, поймал взгляд оголодавший Джерарда. По его глазам пробежал секундный ступор, но потом он привычно оскалился, передернув плечами, и пропел: - Шлюха-шлюха.       Фрэнк сглотнул. Его слова долбились по черепной коробке, или это были самые-самые настоящие воспоминания? Но делал ли Бог с ним хоть что-то плохое? Что, если на самом деле его никто не обижал. Ведь тогда получается, что не насилие порождает насилие, а насилие зарождается внутри него самого. Давление ушло с его нагнутой шеи. Шлюха-шлюха. Фрэнки впился взглядом в мыски лакированной обуви перед собой, и этого было достаточно чтобы вспомнить их грязный медицинский вкус. Шлюха-шлюха. Вопрос даже не в том, что плохого Бог сделал ему, а что он способен сделать. Да даже если и сам виноват – то и помогай себе сам. Мыслительный процесс походил на лихорадку. Почти случайно оказавшись в полусознательном состоянии, вся его воля устремилась к отчаянному желанию оставаться в нем. Похуй на боль. Похуй на воспоминания. Если честно, вообще на все хуй клал. Очнувшись, хоть появиться возможность вспороть себе горло. Бля, да только ради нее стоит попытаться. По коже будто прошелся кипящий спирт. Фрэнки, приподнявшись на коленях, мягко толкнул Джерарда к приоткрытому проему двери, потянув за штанины, почти повиснув у него в ногах, и краешками пальцев утягивая наполненную звенящую миску за собой. Секунда на то, чтобы собраться. Он прикрыл глаза на мгновение, почти незаметно, чтобы невозможно было отследить панику по пульсирующим зрачкам. Когда Фрэнки открыл их, прямо перед его носом маячила передвинутая миска, условная кокаиновая миска, которая могла быть заполнена хоть хлоркой. Хоть кровью. Кто дал ему слово, что он различает цвета? Кто дал ему слово, что он вообще способен произносить слова, своим развороченным ртом, способным принимать только хуй и выдавать только сперму? Паника накатила новой волной, проезжаясь по костям. Фрэнки поднял глаза, почти упираясь в чужой пах и согнутые колени, между которыми стояла миска. А хотя, если честно, то хуй он на это клал. Какая разница, когда уже смешно от мысли, что может быть хуже. Что хуже не может быть.       Джерард плавно слегка развел ноги, коленями захватывая шею Фрэнки, надавливая на нее и вынуждая того наклониться прямо к миске. Он замер в сантиметре от порошка, почти не дыша. Весь организм и правда выворачивало как лихорадкой. Мысли зашлись по кругу, маленький диковатая собака не имела понятия, что ей делать дальше. Может, это правда просто кокаин? Возможно, он был слишком хорошим мальчиком, чтобы заставлять его сцарапывать вторую кожу со своего лица, просто возможно. Теоретически, та дрянь, которую ему вводил Джерард разведенной, была практически ничтожной дозой по сравнению с миской его теперешней еды. Неосторожный кусок – и его бы это, скорее всего, убило, что в его зависимом положении не имело ни малейшего смысла. Бля, может правда кокаин? Тараканья отрава, соль, сахар, сода – не важно, его не должно накрыть как ебучую суку, тем более, если считать, что с предыдущего заглота дозы почти отпустило.       Фрэнки прижался ближе к полу, к миске, прогибаясь в спине и высовывая язык, почувствовав, как где-то на лопатках порвалась рана, и белая футболка промокает свежими пятнами, подтеками, судя по тому, как она стала липнуть к телу. Буквально за секунды, пока он решался, кровь стала с лопаток течь на наклоненный затылок, впритык упирающийся в хозяйский пах. Еще секунда, и Джерард, рыкнув, вздернул его голову, отчего подбородок проехался по мисочке, почти опрокинув ее, расплескивая содержимое, и, сжимая одной рукой мокрые волосы, впечатал его лицом в заляпанную кровью натянутую ширинку.       Фрэнки рефлекторно открыл рот, и его пробило. Кровь. До мерзости смешно, и настолько безумно мерзко, что хочется смеяться. Его губы мягко смыкались, посасывая сквозь жесткую ткань брюк, а по вискам будто вдарили, и перед глазами все застилала кровь. Едва хватка в его волосах слегка ослабла, Фрэнки тихонечко выпрямился, будто спрашивая разрешения, а на самом деле осторожничая, поднимаясь на разъезжающихся коленках, такой слабый и беспомощный, что и сглотнуть вряд ли способен без чужой помощи. Верно? Он мягко положил одну руку на чужое плечо, так же жалостно заглядывая в чужие мразотные глаза, действительно готовый расплакаться от боли, и поднося второе запястье к своему лицу, неспешно проводя по нему носом. Джерард замер, наблюдая за ним, его руки опирались за спиной, и, наверное, в его взгляде было какое-то подобие самодовольства, но Фрэнки не видел там ничего, кроме рубцов. Он провел язычком аккуратно, вылизывая, по своей руке, мол, смотри какая псина. Мол, смотри, какая тварь. Смотри – настоящее отродье. Просто мразь. Он провел язычком медленно, аккуратно, прямо там, где была та почти не затянувшаяся рана, будто тоннель для насекомого в его теле. Стоит только надавить, и взорвется. Он медленно вылизывал свое запястье, заискивающе глядя в лицо, на котором не мог найти глаз. Язычок прошелся по ранке. Язычок по ранке – хруст.       Кровь хлестанула как из вены. Его больная, его грязная кровь хлестала из раскушенной артерии, заливая ему запястье, заливая руку. Поднесенная прямо вплотную, за доли секунду потоком заливая Джерарду глаза. Фрэнк дернулся, выдергивая из-под ног миску, из которой во все стороны рассыпались остатки порошка, и едва успев замахнуться, ударил ей по только успевшим вытянуться скрюченным рукам и по губам и по носу с размаха. Он взметнулся к двери, почти мгновенно оказываясь по ту сторону, игнорируя тупую долбящуюся по телу боль, будто это правда было не важно, и захлопывая ее с размаху, с характерным хрустом ломающихся костей, прищемляя носок подогнутой в колене ноги, который рефлекторно убрался, и захлопывая снова, проворачивая замок скользкими, трясущимися руками до того, как в дверь начали ломиться с другой стороны. Сердце екнуло в горле. - Тварь! – его срывающийся хриплый крик раздался как вой раненого животного. - Ебаная тварь! Открой дверь. Фрэнки лихорадочно оглядывал комнату, вращая головой вокруг и пальцами сдирая запекшуюся, мешающую видеть, кровь, отколупывающуюся вместе с ресницами. Дверь вздрогнула под ударом. - Открой дверь ебаная ты шлюха. Открой ебаную дверь, я убью тебя!       Фрэнки вздрогнул, глотая рвотный позыв от волнения. В стене, где стояла освещенная тусклым серым солнцем узкая кровать, было окно. Обычное стандартное окно, без железной решетки, за приоткрытыми занавесками, закрытое на все защелки. Его затошнило от панического облегчения. Ручка двери задергалась, с той стороны царапались, будто собака скреблась под дверью, только сильнее, яростней, и раздался вопль: - Я прикончу тебя, тварь! Я выпотрошу тебя, и заставлю есть собственные кишки, а потом блевать ими и есть снова. Сука, открой! Прекратили царапаться, всего на секунду, и на дверь обрушились тяжелые удары, будто ее остервенело долбили уже ногами, и приглушенный голос с той стороны выл: - Будешь жрать свой желудок, пока от него ни куска не останется. Пока твоя сука глотка не лопнет от того, сколько по ней прошлось блевотины, я ей тебе нахуй залью глаза! Фрэнки, ползущий к окну, вздрогнул, чувствуя, как ему кожу наизнанку проворачивает от отвращения. Его губы смыкались в грязные слова: - Больная кровь больная кровь - зашептал он - ты моя больная кровь. Дверь дернулась снова, почти готовая сломаться, ручка заходила ходуном, будто ее пытались вырвать с той стороны. А Фрэнки закричал в ответ, не истерично, почти без страха, а как-то по-глупому обиженно: - Ты чего блять мечешься? А удары с той стороны двери не прекращались.

ты всего лишь моя больная кровь: сам сделал ее моей болезнью

А Фрэнки засмеялся, чувствуя больше походящую на удушье злость. - Что, сука, возомнил себя идеальным антагонистом? А, тварь? – булькающий в порезанной гортани смех пробирал его, а в дверь заломились с такой силой, что она была готова сорваться с петель. – Знаешь что? – он захихикал. – Я знаю твои секретики. Я бля один знаю их! Его голос сорвался на рык, а удары прекратились. Тише, чем до этого, Фрэнки пропел, растягивая паточно слова: - Ты и кончить не сможешь до тех пор, пока не пропорешь мне брюхо насквозь. Скажи, правда? А? До тех пор, до тех пор – да бля, я уверен, что у тебя даже не встанет до тех пор, пока ты не пизданешь мне ногой по челюсти. Скажи, сука? – он отчаянно засмеялся. – Да ты же ебаный импотент. Всего лишь насильник с ебнутыми садистскими наклонностями, так как тебе, тварь, с этим живется? А, блять? Нахуя ты вообще жив? Нахуя ты вообще жив, ебаный урод, какое право ты имеешь мне диктовать, какое право ты блять имел принижать меня? Каково тебе жить с твоими собственными секретиками, ты, обсосанная мразь? – его голос сорвался.       Секунды, пока он доползал до подоконника, забираясь на него и копаясь соскальзывающими трясущимися руками с защелками, за дверью стояла тишина. Дикая, разреженная тишина. А потом он завыл, совсем по-звериному, с той же злостью, что по-настоящему была в его зарубцевавшемся взгляде, и дверь покосилась под наплывом скребущих ударов, оставалось всего несколько секунд.       Был ли во всем этом хоть когда-либо смысл? Одна ебаная сквозная боль проходилась по телу, и больше в нем не было ничего. Фрэнки захлебнулся рыданием, свешивая онемевшие ноги с подоконника. Там, под окнами, метрах в тридцати-сорока внизу, на иссохшей земле стояла сбившая его машина, мерцая ржавой крышей в закатном блеклом солнце. И если сознание так легко возможно изменить, какой вообще имеет смысл становление сознания. Нет ничего, заложенного в нем изначально, нет ничего, что поменять нельзя. И если любую судьбу можно сломать, значит нет и судьбы. Или твоя судьба и заключается в сломе? Или она была переломлена? Это как цикл, один и тот же ебаный круг. Так сколько еще можно? Каждый раз начинать эту жизнь заново и каждый раз по пизде. Сломать то можно вообще все, что угодно. И если ты не сможешь смириться – ты полюбишь это. Ты же сам знаешь.       Дверь дернулась, почти слетая с петель, до того, как она сорвется, оставались призрачные доли секунды. Фрэнки расцепил вонзившиеся до мяса в карниз пальцы, слегка раскачиваясь. Сквозь его рыдания прорвался вполне уместный смешок: - Нахуй тебя. Нахуй Бога. Он раскачнулся последний раз и спрыгнул вниз.

***

      Над его лицом нависал человек, заканчивающий аккуратно неспешно затягивать бинты на его руках и вокруг шеи. Тело чувствовало себя блеклым и онемелым, конечности лежали неподвижно, местами так же крепко перебинтованные, чистые и продезинфицированные ранки щипало, будто он на что-то упал. В воздухе стоял жесткий запах медикаментов. Черные отросшие волосы немного свисали человеку на лицо, закрывая глаза, он морщил прямой маленький нос, облизывая бледную, почти белую губу, которую пересекал тяжелый зарубцевавшийся шрам. Его окружала белесая холодная комната с гладкими стенами, а на белоснежном потолке потрескивал свет желтушных больничных ламп. Человек закатал рукава черной замаранной в чем-то темном на горловине водолазки, отходя чуть вбок, и открывая обзор на противоположную отштукатуренную стену, по бледной поверхности которой шли аскетичные ровные буквы:

В моем доме кругом насекомые, с глазами вшитыми по углам Они шепчут слова незнакомые, будто ты тараканий, я – таракан

Фрэнк снова переключил внимание на человека, уже закончившего его перебинтовывать, и расставляющего спокойно антисептики на прикроватном маленьком столике. Он раскатал рукава водолазки и мягко выпрямился, а его движения выглядели какими-то поломанными, несмотря на их неспешность и мнимую плавность. Фрэнк тихо кашлянул, привлекая чужое внимание, и легко благодарственно улыбнулся, чуть вздрагивая, столкнувшись с тяжелым взглядом почерневших воспаленных глаз, которые будто промывали от чего то. По скулам человека шли маленькие темные синяки. - Примите благодарность за то, что вы мне помогли. Я, похоже, оказался в неприятной ситуации. Фрэнк виновато заглянул в чужое статичное лицо, надеясь словить такую же дежурную улыбку в ответ, способную, вероятно, хоть немного разрядить обстановку, но в промытых насекомых глазах будто не было никакого выражения вовсе. - Добро пожаловать. – говорит ему человек. И Фрэнки почему-то кажется, что усмехается.