Добро пожаловать на Игры, Энни Креста

      В коробке из-под лент лежит всего один розовый обрезок, подходящий к моему сегодняшнему костюму, и сразу две голубые. Оборачиваюсь к своей кровати, где уже лежит подготовленный наряд, и подношу к аккуратно разложенным вещам все три ленты. Нежно-розовая рубашка, получившая свой оттенок после многочисленных стирок, серо-синяя юбка чуть выше колена и прозрачные белые носки с воланами отлично гармонируют с толстой шёлковой полоской небесно-голубой ткани. Честно говоря, и ленту, и весь костюм я собирала только под носки, поскольку купила их на собственные деньги, которые копила три недели. Марлин, моя лучшая подруга и соседка по комнате, считает, что я поступила глупо: мы получаем жалкие крохи, которых едва хватает на конфеты и яблоки, поэтому в её картину мира не входят элементы гардероба, способные вычеркнуть сладости из жизни. Я же была готова прожить пару недель без глюкозы в обмен на мягкую перину в грубых ботинках.       Марлин берёт мою расчёску и спрашивает: «Выбрала?».       Киваю и отдаю ей ленту. Мои волосы слишком короткие для разгула фантазии, поэтому единственная причёска, которая может быть сооружена в этом году, как и во все предыдущие — несколько передних прядей, схваченных вместе лентой на затылке. Месяц назад пришёл жаркий сезон, и я, по своему обыкновению, притащила к окну табуретку, вручила Марлин ножницы и тоном, не допускающим возражений, выдохнула: «Режь». Мар, девушка от природы черноволосая, была возмущена своей ролью и бурчала под нос проклятья «всем неблагодарным душонкам, которые не могут ценить свои солнечные волосы». По мере того, как отрастали мои волосы, соседка возвращалась к умиротворенному состоянию и даже была согласна помогать с моими незатейливыми причёсками на Жатву.       Я же была полностью влюблена в волосы Марлин: густые, крепкие и прямые, они выдерживали абсолютно любую погоду и не сбивались в облачко при малейшей влажности. Это не был каприз или неуверенность в себе — с тонкими и пушистыми волосами трудно работать в нашем климате, а работали мы много!       — Готово! — подруга отдаёт мне расчёску и нависает надо мной. — Поможешь мне умыться?       Убираю коробку с лентами в комод и иду в угол комнаты, где стоит небольшой столик с тазом и ведром, который мы приспособили под раковину. Вообще, в нашем приюте была общая ванная, которая была популярна лишь среди новичков, ещё не понимающих прелести жизни на государственные деньги. Мы же брезговали даже руки там мыть, потому что на стенах росла противная плесень, а тёплой воды не было вовсе, так как её подают только в ванные комнаты преподавателей и воспитателей, куда нас и водят по очереди два раза в неделю.       Поливаю в ладони Марлин водой из кувшина и, пока она вытирает лицо полотенцем, выплёскиваю воду в окно, надеясь, что вода попадёт на грядку редиса, а не на чью-то голову.       Сама я умылась рано утром, когда закончила дежурство по огороду и кажется, даже смогла смыть рыбный запах от рук — типичный запах детей-сирот из Четвёртого дистрикта. Так уж вышло, что за жизнь в приюте, питание, уроки и комплект форменного платья и ботинок мы платим работой на рыбных складах и заводах по три раза в неделю после уроков. Из-за подобных отработок в личных разговорах приюты называют трудовыми домами. Многим кажется, что это адский труд, который не должны делать дети, но я рада и такому, потому что обездоленных детей в нашем дистрикте очень много, а в трудовых домах живёт меньше половины. К тому же за работу платили деньги, которые можно было тратить по своему усмотрению. Я, например, постоянно тащила с распродаж в хозяйственных магазинах всевозможные мелочи, делающие нашу жизнь проще и уютнее: глубокая фарфоровая миска с голубым ободком, в которой Марли хранила конфеты; обрезки лент для причёсок; маленькая картинка с красногрудой птичкой; чашки из распроданного сервиза; острые ножницы и фартуки для работы в огороде.       Марлин же не представляла жизни без конфет и кино. На хорошее капитолийское кино денег никогда не хватало — сеансы в местном «Центре культурного развития Панема» длились три часа и стоили как две наши недельные зарплаты на одного человека. Однажды подруга всё же накопила на билет, отказываясь от покупки любимого печенья, неимоверно при этом страдая, но так и не смогла насладиться фильмом — она уснула через двадцать минут после начала, уставшая после дополнительной смены на заводе. После этого Марли завязала с мечтами о «большом» кино и переключилась на дешёвые короткометражки о Рониди Сонсом. Блистательная девушка с высокой причёской, усыпанной жемчугом и фигурками маленьких корабликов, устраивала погони на шпильках и выживала после вероломных нападений благодаря модным в этом сезоне корсетам из кевлара.       В целом нам с Марлиной и её братом Аспеном повезло, если это можно так назвать. Наш приют считается образцовым и частенько поощрялся Капитолием за успешную интеграцию сирот в реальную жизнь. Мы действительно не голодаем, получаем одежду из магазинов и фабрик, учебники из Капитолия, подарки от спонсоров и путёвку в лучшую жизнь из возможных для нашего положения. Кто знает, какова была бы наша жизнь, будь наши семьи в состоянии нести эту ответственность по воспитанию детей?       — Чёртовы тряпки! Ты не видела блузку с цветами? — злобное рычание Марли заглушает ящик комода, куда она залезла с головой. В нём лежат два форменных платья, заштопанные чулки, несколько общих платьев и блуз, старых и перешитых для нескольких владельцев, две одинаковые клетчатые юбки, рабочие брюки, коробка с обрезками лент и нитками, по три пары казённого нижнего белья и шесть пар носков — вот и вся наша собственность.       — Та, с которой мы не смогли вывести с прошлого праздника в честь Финника пятно от сока? — хихикаю я.       — Да, отменный был сок. Финник, спасибо за тебе за мои сладкие от напитка губы и мечты! — кокетливо мурчит Марлин, вылавливая из ящика старенькую, но привлекательную яркую блузку с крупными маками.       Меня всегда пугали Игры и то, что они вынуждают делать. Марлин же всегда восхищалась победителями, которые были для неё не просто убийцами по принуждению, а недостижимыми идолами. Особенно ей нравился Финник Одэйр — красавчик с невиданной харизмой и мускулами. Он сумел завладеть сердцами миллионов жителей Панема, включая не только капитолийцев, но и обитателей менее лояльных к играм дистриктов. Девочки из нашего приюта часто после работы ходили мимо деревни победителей, чтобы встретиться с ним, но до сих пор никому не посчастливилось увидеть его краем глаза.       Однажды Марлин уговорила и меня совершить это паломничество, но красавчик Одэйр так и не появился в поле нашего зрения, лишь Рон Стаффорд возился в саду с женой, а Мэгз Флэнэгэн читала на веранде своего дома книгу. Говорят, он почти безвылазно живёт в Капитолии, а свет в его чудесном доме загорается только во время Жатвы, дня рождения Мэгз или Рона или праздника в его собственную честь.       — Ну как? — Марли покрутилась передо мной, показывая готовый костюм: белая блузка с маками, которые сливались с небольшим алым пятном, маскирующим его, и клетчатая фиолетовая юбка, которая выгодно подчёркивала тонкую талию. Черные, как смоль волосы, были зачесаны в конский хвост, открывая голубые глаза Марлин, напоминавшие мне луговые васильки.       — Все просто замечательно! — одобрительно киваю. — Одолжишь свою помаду? Мой сегодняшний образ требует какого-то штриха.       Когда я наконец управилась с помадой, а Марлин надела ботинки, мы спустились на завтрак. Сегодня в столовой особенно шумно, поэтому я не слышу, когда Аспен зовёт меня с другого конца комнаты. Только когда он касается моего плеча и появляется в поле зрения, я улыбаюсь и здороваюсь. Он широко нам улыбается, неосознанно поигрывая ямочками на щеках, и я глупо улыбаюсь в ответ. Марлин знала, что я влюблена в её брата с 12 лет, поэтому каждый раз она спасает меня от слишком долгого зрительного контакта, который заставляет меня краснеть, и перетягивает внимание на себя. Пихнув брата локтем в живот, она кровожадно усмехается:       — Готов, Ас?       — Еще как, сестренка, — смеется Аспен. — Как думаешь, вытянут мое имя или придется бежать до сцены, распихивая этих академических увальней?       Марлин закатывает глаза и улыбается, но я замечаю, что её щеки краснеют. Нам было известно, что Ас хотел попасть на Голодные игры, чтобы обеспечить себя и сестру. Они всегда были вместе и ценили друг друга больше жизни. Аспен заботился о сестре, как мог, но всегда считал, что этого недостаточно, поэтому каждый год обещал стать трибутом, но то ли из-за истерики Марлин, то ли из-за понимания того, как низки его реальные шансы, каждый раз отказывался от этой идеи. В этому году его последняя жатва — уже через год он станет свободным от этой жеребьёвки и выйдет из приюта в большой мир, поэтому и я, и Марли рассчитывали на благоразумие Аспена, ведь гораздо удобнее помогать сестре, когда ты хотя бы жив.       Мы взяли еду: зеленоватый хлеб в форме рыбки, овсянку на обезжиренном молоке, вяленую говядину и сели за стол к ребятам из старшей группы. Почти никто не ест. Многие перешёптываются и то и дело оглядываются на сидящих за другими столами воспитанниками — пытаются угадать, вытянут ли имя кого-то из наших. Вчера девочка из соседней комнаты хвасталась нам, что поставила деньги на то, что выберут кого-то из городских богачей, и предложила и нам сделать ставку у учеников из параллельной группы. Мы отказались — уже несколько месяцев мы копили на подарок для Аспена ко дню выпускного.        После завтрака нам раздают медные значки с эмблемой приюта — в центре ободка тоненькие полоски воды с одной кувшинкой. Каждый год репортёры восхищаются нашей сплочённостью и символизмом, пишут об этом в газетах, хотя каждый понимает, что это просто формальность, а сам медный кружочек — просто кусок металла, который достаётся из пыльных коробок только раз в год. Но я люблю этот значок, эту одинокую лилию, резные узоры в форме волн, блестящий полый ободок, который может сойти за золото при хорошей фантазии. В раннем детстве в свой первый год в приюте после жатвы я даже спрятала свой под матрасом, из-за чего воспитательница девочек обвинила меня в воровстве и заставила целую ночь стоять на коленях на холодном бетонном полу столовой.       Я беру свой значок, быстро креплю на рубашку у воротничка и беру Марлин за руку — ещё одно правило. Она нервно улыбается и тянет меня за остальными ребятами в шеренге.       Как и в любом дистрикте, каждый год жатва проходит на площади. Любимое всеми нами место украсили флагами и гербами, солдаты и репортеры занимают крыши домов и периметр площади, что добавляет особой помпезности.       Марли хихикает и тыкает меня в бок: её рассмешил портрет президента на главной городской швейной мастерской, который на самом деле прикрывает огромное чёрное плесневое пятно на обветшалой штукатурке. После сезона дождей большая часть зданий в дистрикте покрыта плесенью, а штукатурка и кирпич крошатся и отваливаются, но до этого никому нет дела — рук в городе не хватает, так как все заняты на рыбном производстве, снабжающего весь Панем, ну а Капитолий беспокоится об этом только во время жатвы, прикрывая все наши проблемы красивой мишурой.       Мы подходим к палаткам для регистрации, но не проходим сразу, так как в очереди ещё остались городские ребята, дети миротворцев и интеллигенции. По негласному правилу в любой очереди первыми стоят люди «высшей категории», и только потом, когда все высшие уйдут, идём мы — сироты из приютов, жители трущоб, бездомные. Если лезешь раньше, получаешь от миротворцев десять плетей. Им просто не нравится, что рядом с их жёнами и детьми в очереди за хлебом или газетами стоят неприкаянные бедняки вроде нас.       Скучая в очереди, я оглядываюсь в сторону, где за домами и лесом находится море. Закрываю глаза и чувствую запах рыбы, морской воды и водорослей. Мой отец работал начальником дневной смены рыбаков в одной из бухт, поэтому с детства, когда у мамы были заказы в швейной мастерской, я уходила с отцом. Собирала ракушки, плавала, строила замки из песка, а иногда училась у рыболовов отличать съедобые водоросли от несъедобных, ловить рыбу и крабов.       Марлен тянет меня за руку:       — Пойдём!       Женщина в белой форме капитолийского отряда миротворцев со скучающим видом обеззараживает иглы у прибора забора крови. Я протягиваю палец, и долю секунды кожа ноет от прокола. Капитолийка откладывает иглу, надавливает на палец, чтобы вышло больше крови, а потом ставит отпечаток в нашей общей папке приюта напротив моего имени рядом с личными данными: возраст, рост, вес, род занятий, семейный статус. Учителя рассказывали, что за неделю до жатвы все дети дистрикта приходят с родителями на регистрацию в мэрии для статистики, где им делают замеры и проводят опросы. Эти данные потом печатают, сшивают в папки и отправляют в Капитолий для мониторинга. Наша преподавательница по истории Панема считает, что это должно помочь их борьбе с голодом, снижением рождаемости и работоспособности, однако, никто не знает, для чего конкретно нужна эта статистика и показатели крови.       — Дальше! — капитолийка кивает в сторону большой чаши с ватками, пропитанными спиртом, и теряет ко мне интерес.       Я беру ватку и направляюсь ко входу на площадку для детей мимо миротворцев, которые цепочкой ограничивают проход к площади. По левую и правую сторону от места сбора детей сооружены две смотровые площадки, украшенные цветами и флажками с гербом Капитолия, которые тоже охраняются солдатами. Туда обычно пускают взрослых, проход же на площадь к детям им запрещён, так как по опыту других дистриктов это не безопасно: уже не один раз родители выбегали на сцену и нападали на мэра или распорядителей в попытке как-то защитить своих детей.       Площадь практически полностью заполнена, поэтому я не без труда протискиваюсь к девчонкам из своей группы, становлюсь под флагом у одной из смотровых площадок и прислушиваюсь. Джинг, мой одноклассник, стоящий с группой мальчиков позади нас, хвастается друзьям, что у него предчувствие, которое говорит, что выберут кого-то из детей миротворцев. Хмыкаю и закатываю глаза — Джинг каждый год берёт тессеры для своей двоюродной сестры, которая подрабатывает сортировщицей на рыбных складах и еле тянет двоих детей, так что его имя будет в двадцати четырёх карточках, тогда как никто из этих лощёных детей не получит и десяти. К тому же в нашем дистрикте есть академия, в которой готовят трибутов. Так что кто бы ни был выбран, на его место с высокой вероятностью вызовется какой-нибудь мускулистый здоровяк или нимфа с огромной, закалённой за годы тренировок, волей. Во всяком случае, уже двадцать два года с момента основания академии на арене от 4 дистрикта почти всегда выступали добровольцы из числа её учеников.        Машу рукой, подзывая Марлин, которая не может найти меня среди девочек, и освобождаю ей место. Подруга протискивается, постоянно извиняясь за отдавленные ноги, и шумно выдыхает, когда обнимает меня за плечи.       — Видела Аспена? — спрашивает подруга и крутит головой. Качаю головой, и Марлин хмурится, но уже через секунду её лицо озаряет улыбку и пихает меня в бок:       — Он вот там!       Всматриваюсь в группку мальчиков в нескольких рядах от нас и вижу Аспена, шутливо машущего нам обеими руками, пародируя бурную радость сестры.       — Дурак! — подруга обижается и отворачивается к сцене, увлекая меня за собой.       — Как думаешь, какие у него шансы? Ну, что его вытянут? — смущаюсь и немного краснею.       — Не знаю, — подруга грустнеет. — Давай лучше заценим, во что одеты капитолийцы среди гостей мэра? Не могу думать об этом, слишком страшно.       Послушно киваю и перевожу взгляд на сцену. Капитолийцы стоят отдельно от трибутов прошлых лет и недовольно прикрывают носы, пытаясь отогнать мух веерами с перьями. Что касается их одежды, то она не похожа ни на что принятое в нашем дистрикте. Много блёсток и ярких цветов, две женщины еле дышат в своих тугих платьях, стянутых корсетом, мужчины же, хоть и не носят корсеты, переминаются с ноги на ногу, постоянно поправляя ремни очень узких брюк. И мужчины, и женщины носят большие парики с небольшими домиками, будто плывущими по позолоченым кудрям. Наверное, какая-то капитолийская мода, как и кораблики Рониди Сонсом.        Перевожу взгляд в другой конец сцены: мэр дистрикта, Сильва Мирник, повторяет свою речь, пока её личный помощник чистит подол её тёмно-серого пальто; рабочие выставляют микрофоны и высыпают карточки с нашими именами в чаши; победители предыдущих лет стоят в стороне и что-то обсуждают. Финник, с лица которого не сходит вечный оскал сельской знаменитости, держит Мэгз под руку и что-то тихо рассказывает ей и Рону. Все трое с тревогой поглядывают в сторону детей на площади, а в особенности Рон — имена его племянников сегодня тоже в чаше.       Минут через десять на сцене установили аппаратуру, вход на площадь для детей перекрыли, а на больших табло у сцены загорелось время до начала прямого эфира — три минуты и сорок семь секунд. Нервно сглатываю и беру Марлин за руку.       Две минуты и семнадцать секунд.На сцену выходит женщина с прямыми пепельно-белыми волосами до плеч. Её длинное розовое платье струится по икрам и цепляется за каблуки, поэтому капитолийка постоянно делает недовольное лицо и одёргивает подол.       Минута и тридцать две секунды. Капитолийка достаёт зеркальце и проводит пальцем по передним зубам, по видимому, убирая следы помады.       Сорок девять секунд. Менторы становятся у дальней стены сцены и поправляют одежду, подбадривающе улыбаясь друг другу.       Три секунды. У капитолийки в розовом платье в руках микрофон. Она набирает в грудь больше воздуха и на выдохе, сразу после сигнала произносит: «Жители четвёртого дистрикта, добро пожаловать на Жатву!».