Болею тобой

      Первый раз судьба свела их нос к носу в постели хохотушки Нинки, отвязной девицы с пластикой змеи. Она не была первой красавицей, но занималась гимнастикой и умела завязываться такими узлами, что по пятам за ней ходили не только все старшекурсники, но и половина преподавателей. Младшие курсы тоже слюни пускали, но самцов Нинке хватало, тем более старшие могли расплатиться конспектами и лекциями, а преподы — заполненной зачёткой. Да — и откровенное Нинкино блядство тоже привлекало яйценосцев. Она была бы идеальной, если бы не зловредность и злые шутки над любовниками.       — Ты же подружку проспорила! — возмутился Герман, уже раздетый и распалённый, когда проигравшая в карты на желание любовница довольно метнулась на стук к двери и открыла. В проёме стояла фигура, даже отдалённо не напоминающая девчачью — высокая, тонкая, но с правильным мужским треугольником: узкие бёдра, широкие плечи. Ну да, хорош — вихры с рыжинкой, рожа скуластая, бровки домиком, над губой родинка и глаза хитрые, лисьи. Лис и есть.       — Ну, считай, это и есть моя подружка, — Нинка пожала плечиками и кокетливо улыбнулась новоприбывшему. — Соседский малыш, я его с подгузника знаю.       Тройничок с девочками накрылся медным тазом. Нет, он не был против разделить на двоих вагину, но не с домашним же мальчиком-зайчиком!       Больше всего добило даже не то, что в косяке счастливо лыбился парень, а то, что парень, судя по незнакомости физиономии, был малявкой, сопливым первокурсником, так откровенно презираемым той самой Ниной, которая теперь радостно виляла задницей перед недорослем. Это ж каким талантливым птенцом нужно быть, чтобы придирчивая нимфоманка уже к концу первого учебного месяца приглашала его в свою постель.       — Знакомьтесь, мальчики. Это Даня, — кивок на лисёнка, — это Гера. — Герман мрачно завозился на кровати.       Лис от кинжального взгляда по своей светлости даже не почесался, обвёл второго гостя уже масляными, в преддверии секса, глазами и засосался с хозяйкой. Ещё не хватало уступить лидерство малолетке! Герман выбрался с Нинкиного траходрома и подтянулся к парочке третьим. Девица даже муркнула, когда парни зажали её с двух сторон, пошло выгнулась попой к Герману, закинула литое бёдрышко на Даню, чем юнец нагло и воспользовался: подхватил округлую ножку, пальцами вверх, в кружевные трусики, а рыжие лисьи глазки прищуром на соперника.       Выкуси, лисятина! Герман уже голый, ему только и нужно, что потереться и прижаться, чтоб развратница сама судорожно потянула бельишко вниз.       Пока малёк спехом раздевался, победитель сцапал главный приз и опрокинул на кровать. Не стал выпутывать из стрингов, а просто загнул гибкую фигурку и вошёл.       — Вах, какие мы нетерпеливые, — гаденько хихикнул малёк и тоже плюхнулся на кровать. И не успел Герман отрявкнуться, как тот поднырнул ему под руку, облапил Нинку и как-то плавно подтёк под девчонку.       Герман ладонями по девичьим грудям — Данькины лапки уже там. Пальцами к бёдрам — Даня сверху своей рукой накрыл, и сцепленными ладонями к Нинке между ног, туда, где уже всё занято двигающимся Германом. И глазами лисьими на конкурента лып-лып, у Германа обзорный экран аж солнечными пятнами заволокло. А рыжий бес след в след, движение за движением, и хитрый прищур. Вот же шмакодявка. Ничего, пускай сзади развлекается, хе-хе, мальцу только там и достанется — отдавать самое лакомое Герман не собирался из принципа. И вообще народу почему-то от задниц крыши срывает, вот пусть и радуется, а Герман слишком… брезглив, что ли. Ему и двух девчачьих дырок за глаза, чтобы до улёта накувыркаться.       Вот только рыжий бес то ли решил добить окончательно, то ли тоже оказался брезглив. Нинка аж взвилась: Даня снизу притёрся вплотную и — Герман задохнулся — стал втискиваться туда, где уже властвовал первый. Змеистая любовница может и блядствовала, может и выдерживала пятерых за ночь, но явно не привыкла двух-в-одни-ворота — вторая головка в узкую щель проталкивалась едва-едва. Обтираясь о ствол Германа. У того волосы от электричества захрустели — Данин член был не меньше его, а взбухшие венки горячили даже через резинку.       Стон вышел слаженным — Нинин и его. Позорный сучий стон. Лис осклабился. Герман зло толкнулся, продирая уже своим по Даниному. А пацан, ничуть не стесняясь, закатил глаза и даже немного сместился, чтобы удобнее. Надетую сразу на двух Нинку распластали между собой, спиной на Даню, бёдрами в Германа.       — Да-а… — уже Нина и Даня.       Герман согнулся к напряжённому соску, но губы влажно прижались к острым юношеским пальцам, за миг до поцелуя накрывшим девичьи груди. Он даже услышал, как хихикнул мерзкий пацан. Да ёп же его мать! В конце концов, играть в такие ловитки может любой. Герман улыбнулся ответной мерзкой улыбкой — и с оттягом лизнул гада по кисти, по костяшкам, между пальцами. И награда — сыпанувшие по пацанячьей коже мурашки с открывшимся между пальцами розовым соском.       Даня закусывает губы, и мурашливые облизанные руки зарываются Герману в волосы, причёсывают пальцами до загривка, съезжают к шее. И уже табун мурашек по собственной коже рассыпается вдоль хребта, стекает струйкой пота к пояснице. Рыжий двинул бёдра Нинки, двинулся бёдрами сам — ещё рывок членом по члену внутри. Жар и давящая теснота. Война с чужим стояком. Глаза в глаза. Оскал в улыбку. Головка к головке.       Забытая между делом Нинка разметала волосы по Даниной плутоватой мордахе, закрывая обзор. Даня сдул часть, обдав прильнувшего напарника чистым травяным дыханием. Герману на приборную панель как будто ведро воды вылили — закоротило все контакты. Он протянул руку, снял с Даниного лица пряди. И в благодарность поцелуй в ладонь. И выше по запястью юрким горячим языком влажная дорожка.       Ему этот язычок потом ещё неделю в мокрых снах приходил. Герман задумчиво менял трусы и рассеянно спускал по утрам в уборной, вспоминая их весёлый тройничок.       …Второй раз случился в институтском туалете, во время конференции, на которую «для фона» согнали всех с первого по пятый курс, и ректор занудно показушничал перед какой-то комиссией. Герман тогда выцепил в толпе ничего такую аспирантку, заволок в кабинку и как раз лапал, предварительно заткнув источник визга её же лифчиком. Успел даже задрать юбку и повернуть лицом к стенке, когда над перегородкой засияла знакомая рыжая башка — лисятина торчала в смежной кабинке, с удобством запрыгнув на унитаз и любуясь открывшимся видом на спаривающуюся парочку.       Герман и хотел бы выругаться, но Бес растянул губы в довольной развратной лыбе, ещё и в знак приветствия ручкой сделал. И тогда бес вселился в самого Германа — он напоказ облизался, провёл руками по ладным женским ягодицам, чтобы белая кожа ослепила наглеца, чтоб рассмотрел и красную от нетерпения головку, и блестящий загнутый ствол, и пальцы по нему, гладящие и размазывающие текущую смазку. Чтобы видел, как его член будет наяривать под круглую задницу, чтоб обзавидовался, чтоб слюной захлебнулся. Чтоб любовался.       Он достал зашитый в пакетик презерватив и вдруг протянул к открытым, пересохшим от желания губкам с родинкой. Даня, умничка, послушно сжал зубки по краю и рванул упаковку, вскрывая. Герман раскатал по члену. Послал воздушный благодарственный чмок и насадил. Аспирантка прогнулась и зажевала лифчик. Даня чуть с толчка не свалился, так на перегородку подался, рассматривая. Герман не удержался и хохотнул. Лисёнок с досады заполыхал ушами. И тут же реванш — языком в щёку и влево-вправо изнутри; защеканку, говнюк, изобразил. И довольный хмык — заалели уже уши Германа. Так и кончил, пялясь на развратный ротик с задиристой родинкой в уголке.       …Третья встреча была в первый день зимы, когда весь юрфак завалил в какой-то клубешник и отметил день борьбы со СПИДом грандиозным перепихоном. Нина, славная девочка, сама вытянула его с танцпола и уволокла куда-то на второй этаж, в приват. Была, наконец, обещанная и давно забытая подруга, а рядом с ней весело щебетал Лис, кося хитрым глазом на новоприбывшего. Пока девушки не видели, Герман поприветствовал паршивца защеканкой. Даня ухмыльнулся и ответно облизал губы по контуру.       Секс в тот раз был просто до звёздочек в глазах, до искр и вытья в закушенное плечо. В Германовское закушенное плечо! Пока Нинкина подружка скакала на Германе, Даня шлёпнулся рядом на диван, развёл свои не по-мужски прямые гладкие ножки и прижал к паху саму Нинку. А уж как она могла сосать, Герман знал из первых уст, но даже не догадывался, что пацан настолько перевозбудится, чтобы склониться к соучастнику и впиться в него зубками. До кровавых лунок грызанул, сучонок. А в это время девуля на член насела. У Германа только маты с языка полетели. Он с силой вколотился в партнёршу, некусаной рукой даже обжал по гибкой талии, пронзая поглубже. Хотел шлёпнуть грызуна по лбу, но Даня послал зловредную ухмылку — отвлёк на себя внимание, паразит — и тут же зализал укус. И от его языка Герман сам чуть не полез закусывать стоны, спешно сдвинул чашечки ажурного лифчика перед глазами и заткнулся острым соском. Девчонка прогнулась навстречу, открывая вид на минетчицу у ног, со вкусом облизывающую Данин… и самого Даню, забившего доводить подколами Германа, откинувшегося на спинку дивана и уже улетевшего в предоргазме.       Да кто ж ему, террористу сексуальному, даст улететь? Герман ухватил его лапу, сжал косточки, переплёл свои пальцы с его. Данька открыл мутные медовые глаза.       Ну давай, твой ход.       Пацан пакостно просиял и сквозь насаживания Нинкиного рта снизу подался к нему. Отлепил лицо Германа от чужих сисек, зафиксировал за тёмные лохмы, чтоб не отвернулся. Нервы током прострелило. И губами в губы. Языком на сцепку. Душистым травяным дыханием в рот.       Кажется, Герман тогда кончил. И малолетняя зараза смеялась ему в губы, пьяня щекочущим дёсны язычком. И Герман зарывался ему в рыжую куделю. И лизал шею. И девчонки скулили — то ли от восторга, то ли от невнимательных любовников.       Да, секс в тот раз был просто до звёздочек в глазах, до искр.       …И только чётвёртый сход ради разнообразия был не в постели и даже не в туалете. Они с Нинкой подходили к институту, не слишком торопясь на первую пару, когда под самыми ступеньками вдруг сцепились три человека — два парня и девушка. Один что-то орал, второй отбрёхивался, а девица цеплялась за руки агрессора, выла и орала, как мартовская кошка под окнами, за что огребла тычок и по обледенелому бетону отлетела на Германа. Собственно, тогда он и заинтересовался потасовкой. Каково же было его удивление, когда тем, кого треплют, оказался его лисий знакомец.       — Спасите, — голосила, судя по всему, причина раздора, — мой сейчас Даню убьёт!       Не сильно-то по роже и отхватил, но то ли потому, что был тощим, то ли просто не выспался (а судя по тому, что орал рогоносец, Даня глаз ночью не сомкнул с чужой красавицей), но после удара рыжий так и остался валяться на ступеньках. Хахаль плюнул, обозвал ревущую мамзель шалавой, её любовника дохляком, и ушёл.       — Эй, богатырь, живой? — Герман присел перед прикинувшимся трупом на корточки.       — Даньк, ты как?! — Нина подлетела к другу из голозадого детства куда эмоциональнее. Схватила за руки, приподняла голову.       Лицо у жертвы осталось целым, только губы разбиты и кровь лентой по подбородку. Даня, тем не менее, не наигранно побледнел. И так белокожий, как все рыжие, он стал почти восковым. Нина коснулась увечья, увидела размазавшуюся по ладони алую краску, сама побледнела.       — Я в норме, — парень как-то злобно отбил её ладонь. Герман впервые увидел, чтобы эта лисятина злилась. — Домой пойду.       — Может…       — Домой, Нин, — с нажимом процедил раненый.       — Дебил, — почему-то так же злобно ответила Нинка, вытаскивая влажные салфетки и промакивая. Если бы хоть скулу стесал, с губ крови натекло на две промокашки, и подруга достала уже третью.       — Шрамы украшают, — хекнул Герман, но Данил шутку не оценил, вцепился в парня, кое-как поднялся. Сделал шаг и чуть опять не упал. Герман чертыхнулся, откинул приятельнице сумку, подхватил шатающегося горе-драчуна и попытался развернуть к медпункту.       — Нет, домой, — помотал тот головой. — Я тут рядом. Через перекрёсток и под арку.       Герман не был фанатом учёбы, да и вообще учился на платном, так что опозданиями не брезговал — маменька всё равно с кем нужно уже договорилась за практику, а у отчима свои спиногрызы от первых двух браков есть, чтобы в его дела нос совать. А вот блядствующая Нина скорее совмещала приятное с полезным, когда трахалась за оценки — её, старшую в многодетном семействе, содержать могла только сама она, благо, природа не обделила, так что прогуливать она не любила.       Квартира оказалась однушкой на первом этаже, восхитительно неприбранной и насквозь просмердевшей какой-то душистой травой пополам с лекарствами. Герман даже чихнул.       — Воняет, как в лекарственной лавке.       — Хозяйка квартиры лекарственные веники на балконе сушит, — буркнул Даня и выпихал помощника восвояси. Герман даже возмутиться не успел, как дверь за ним захлопнулась и внезапно неприветливый хозяин прошаркал куда-то вглубь квартиры.       Герман даже успел немного позлиться, успел полаяться с преподавателем за опоздание, успел полапать какую-то ботанку в кафетерии и схлопотать от неё пощёчину. Ненормальная, разве нужно визжать, если кто-то оценил твои ляжки? Ну не раздвинешь ты их — твоё право, хотя тоже глупо, от Германа недовольными уходили только в начале практики и последний раз, когда он вместо того, чтобы счастливить наездницу, взахлёб лизался с Данькой, но орать на весь этаж про озабоченного извращенца зачем? Окей, озабоченный — Герман никогда не скрывал, что любит секс всегда и всюду, но почему извращенец? Почему если парень трогает девушку, он извращенец? Вот парень с парнем… после этого поток мыслей ушёл в сторону Дани, и Германа в размышлениях затянуло куда-то не туда. Он даже ходил к стенке с расписанием, выяснил какие пары и в каких аудиториях у первокурсников, и сунул туда нос. Лисятина так и не объявилась.       Герман недолго страдал, прихватил сумку и свинтил с последней пары. Навестить ипохондрика. Всё равно у Нинки из-за утренней размолвки с болезным испортилось настроение, и вместо секса Германа самого послали на три весёлых.       Раненый оказался жив и даже на ногах, только вялый, с тёмными кругами под глазами — видать, спал. Отёк спал, но губы посинели, ещё бы не посинеть — Даня неустанно прикладывал к ним лёд.       — Не помню, чтобы ты мне по домофону звонил.       — Какая-то тётка заходила, я следом пронырнул.       — И где тогда мои мандаринки?       Даня бесцеремонно зарылся носом в пакет, вытащил действительно мандаринину. Герман даже смутился такой своей предсказуемости. Зато Даня просто фонтанировал внезапностью. Не оказалось у него ни чая, ни кофе, даже самого чахлого, в стиках. Вместо этого из заварника пахло всё той же душистой травяной смесью, а в холодильнике нашёлся только яблочный сок. Из еды на столе валялась упаковка тайленола.       Потому на следующий день Герман притащил ореховый рулет, пирожных и конфет. Даня посмотрел на этот сахарный ужас.       — Слушай, ну ты бы тогда уже мне гвоздичку завернул, что ли, милый, — хмыкнула рыжая язва. Герман опять смутился, и опять ненадолго. И в самом деле, не девчонка же, чтобы лакомства таскать. Назавтра он приволок мяса, настоящей свежей забоины из ближайшего пассажа. Даня долго хохотал, ещё дольше веселился Герман, когда спустя час они сидели на кухне, треская с единственной в хозяйстве вилки жареное прямо из сковородки и запивая томатным соком, тоже без стаканов, прямо из тетропакета. Даже Нинка, плюющая на социальные нормы, была бы в ужасе от такого ужина.       Даня оказался забавным — лёгким на общение, быстрым на подколы и смешливым. В институте он редко оставался один, разве что в туалет без компании заваливал. Девицы за ним в самом деле ходили косяком, за Германом волочиться только на втором начали, когда он наконец понял, что общежитие не только царство разврата, но и бесконечный источник шума и правил, после чего съехал на съёмную квартиру. В общем-то, отдельная квартира и стала поначалу той заманухой, на которую клевали девчонки, это потом уже, когда от них про умельца пошёл слушок, заманивать красотуль стало не так проблемно. Возможно, Даня был куда более ушлым, раз сразу обзавёлся отдельными апартаментами, хотя первокурсникам койко-место выделялось бесплатно. С другой стороны, даже не глядя на развратную составляющую, к себе рыжий никого не таскал, даже Нины ни разу в квартире не было, да и Германа никогда не приглашал, тот нагло приходил сам.       С ним было весело. Даня не рассказывал анекдотов, не был клоуном, и всё же с ним было весело. Хотя бы есть. Например, он играл в жмурки с горошком из салата — «находил», скрупулёзно выколупывал из мисочки, накалывая на шпажку, а потом зажёвывал сразу все горошинки, в наказание, что «не вышли к нему добровольно». Так же выгребал консервированную кукурузу, мог дать каждой имя и пообещать отомстить их убийце, после чего тоже с аппетитом счавкивал. Половинил кашу на два военных лагеря и сам с собой рубился в войнушку, захватывая мясные кусочки в плен и кровожадно пожирал их, когда те отказывались «выдавать тайну».       — Я смотрю, вы подружились, — хохотнула Нинка, потягивая колу через трубочку. За столом было только два стула, но Даня расторопно спрыгнул с нагретого места и без обиняков уселся Герману на колени, уступая девушке.       — Мы неразлучны, как сиамские близнецы, — нагло подтвердил Данька. Герман только молча отхлебнул кофе, но с коленей паршивца не скинул. Даже наоборот — почуял заинтересованные взгляды в спину и прихватил провокатора за попу. Кто-то напоказ вэкнул, кто-то захихикал.       Институтская кафешка между второй и третьей парой набивалась до отказа, поэтому обычно он сюда не совался, тем более деньги вполне позволяли сгонять в какую-нибудь закусочную, где кофе не отдавал пластиком, а в салате не обнаруживался бренный мушиный труп. Но теперь у него завёлся Даня, а Даня, не глядя на то, что бездумно свалил после драки домой, пропускать занятия терпеть не мог. Мало того, он ещё и учился неплохо, выгрызал себе повышенную.       — Головастик, — веселился Герман.       Значит, не из той же лужи, что он сам. Странно, зачем тогда сорить деньгами и тратиться на съём квартиры, да ещё и под самым носом института (где цены просто космические), да ещё и без соседа — это же немереное бабло выкинуть. Даня по-лисьи хитро улыбался и пожимал плечами.       Герман даже не знал, как будет скучать по этой его лисиной улыбке, что вообще будет скучать, когда Даня вдруг укатил на зимние каникулы к семье. Ну да, это же нормально — иметь семью и уматывать к ней в перерывах между учёбой. Единственный сын, тетешканный и балованный. Нина говорила, что родители в наследничке души не чают, даже в другой город на учёбу отпускать не желали. Он тоже был единственным у матери, но по родительнице скучал ровно раз в месяц, когда она по привычке забывала перебросить ему на карточку денег. Нет, с матерью они не были в ссоре, они с ней просто были с разных планет, и орбиты друг друга пересекать не спешили. Она была из той породы женщин, чья красота просто запрещала угробить жизнь в школе, на заводе или секретаршей. В девятнадцать она выиграла региональный конкурс красоты, а через неполный год появился Герман и, мягко говоря, модельную карьеру запорол на корню. Не сказать, чтобы мать злилась или попрекала сына, но больше детьми она не отягощалась, да и с наследником общаться было некогда — пока обёртка не увяла, нужно было успеть найти мужа, чтоб не старый, не гулящий и при деньгах. Всё вместе совпало только через два законных и полтора десятка гражданских браков. Герман иногда думал, как маман не путается во всех именах своих бывших, если даже ему постоянно забывает вовремя деньги перечислять. В любом случае, домой он не рвался, но впервые за четыре курса все новогодние праздники прослонялся, не зная чем себя занять. И только когда наступил первый учебный день следующего семестра и в институтском кафетерии замаячила рыжая кудла, Герман вдруг понял, как соскучился по наглой родинке и взятым в плен мясным обрезкам в соусе. Тут как раз и Нина активизировалась, выловила обоих и пригласила с новой подружкой познакомить.       После пар из института с Даней они выходили ещё под порошей, но пока блуждали по пассажу, затариваясь шоколадом, фруктами и красным полусладким, улицы затянуло вьюгой и дорожной пробкой. Полчаса на остановке прождали маршрутку, а потом позвонила Нинка и порадовала, что подруга по непогоде так и не доехала, а сама она не горит возвращаться к себе через полгорода в такую метель и уже договорилась с каким-то преподом на зачётную ночёвку. Ну, ясно-понятно.       Герману, пускай и без маршрутки, но отмахать под валами снега две остановки в родную обитель тоже не улыбалось, поэтому он развернулся и потопал в Данину квартиру за самим хозяином.       Прямо из прихожей шибало травяным духом.       — Нужно найти эти веники и спалить к чертям, — процокал зубами Герман.       — Угу, — рассеянно отозвался приятель, негнущимися пальцами воюя с пуговицами на пальто. Герман был в куртке и молнию расстегнул даже не снимая перчаток. А вот Даня проморозился чуть не до звона в окоченевших конечностях.       — Сюда иди, горе луковое, — подтянул к себе, отвёл мешающие руки, расстегнул, снял, откинул на пол. Под одежду тут же благодарно натекла лужа — снег шёл мокрый, забивался за воротник и мгновенно таял. Герман подумал — и стащил с себя толстовку, тоже влажную. И по приклеившейся футболке мокрые холодные потёки. Подумал ещё — и потянул свитер с Дани, тот послушно задрал руки. Вместе со свитером снялась майка. А под майкой — Герман раньше не присматривался — созвездия и звёздные системы, десятки родинок, таких же наглых и задиристых, как над губой. Они рассыпались по рёбрам, по животу, разлетались по спине мелкими коричневыми точками и спускались к пояснице.       — Щекотно… — Даня прижал изучающую лапу у себя на животе, у самой блядской дорожки. Посверлил секунду задохнувшегося Германа, и вдруг опять расплылся в заводящей развратной улыбке чёртика.       И задвинул чужую ладонь себе в брюки.       У Германа волосы на затылке зашевелились. Он ошарашенно дёрнулся, но ледяные пальчики держали крепко.       — Да ладно тебе, — Данька подался вперёд, опаляя вкусным травяным дыханием. Замёрзшая ладонь набиралась жаром от прижавшегося паха. Собственный скрутило от сладкого щемящего томления. — У меня секса и так почти две недели не было, я уже на него настроился.       — Я тоже…       Малолетний провокатор довольно заурчал, Герман притянул его к себе за джинсы и, наконец, поймал насмешливые вредные губы своими.       Склеились они, как будто секса у них не было лет двадцать, Даня вообще запрыгнул на Германа, обвил ногами по талии и футболку скорее разодрал, чем снял. Герман хлопнулся об стену лопатками, подхватил съехавшего парня под задницу, Даня послушно вжался, обжигая замёрзший торс таким же замёрзшим худым телом. Чахлая мыслишка про ботанку и извращенцев пыхнула в мозгу и стёрлась. Данин запах, Данина тяжесть, Данин жар, Данины губы, Данины пальчики по хребту, на поясницу.       Герман кое-как расчехлился, высвободил из хипсов стояк, Данька, скотина, съехал на бёдра, потёрся обтянутой джинсами задницей о член. Был бы девкой, у Германа хватило б сил удержаться на подкашивающихся ногах, но рыжая бестия была парнем, худеньким, но — парнем, сумасшедшим, сексуальным, озорным, с сорванными тормозами, парнем, от которого сердце ёкало и сбивало дыхание, от которого волоски по телу наэлектризовывались и поднимались, всё поднималось…       Он успел дотащить оплётшего его Даню до спальни, шлёпнуть на кровать и только тогда силы в ногах испарились.       — Я немного хренею с твоей решительности, — ухмыльнулся Даня, послушно прогибаясь в спине, чтобы Герману было удобнее сдирать с него брюки. Голым он даже не подумал сжиматься или закрываться — раскинулся по постели, как кот. Одетый только в родинки и бисеринки испарины. Волос по телу оказалось мало, все светлые и мягкие. Он не был тощим, хотя одежда на нём висела — просто тонкий, но по коже натянулись сухие мускулы, а к паху плавно скатывались красивые косые мышцы, ещё острее затачивая треугольник в фигуре; на физкультуру этот чёрт не ходил, понятно как уговорив участковую врачиху на освобождение — пресс накачивал в бассейне, вот уж где занятий ни разу не пропустил. Разве что кожа слишком белая, не молочная, а прозрачная, болезненная, но рыжие всегда светлокожие, а зимой не назагораешься.       — А сам-то!.. — Герман бесстыдно положил руку на Данин член. Член в горячей ладони благодарно вырос и затвердел.       — Мне просто интересно.       — Вот и мне.       Даня отстранил парня, провёл пятернёй по профилю, по шее, спустился на грудь, к животу. Довольно улыбнулся, когда пресс под пальцами нервно сократился. Пальчиком в пупок. Подушечкой мягко по кругу и опять в ямочку.       — Тебе нравится трахаться с пупком?       Даня хихикнул. И тут же откинулся, захлебнулся — его мягко взяли в кулак, пальцем огладили головку, оттянули плоть. Какой бы умелой и понимающей любовницей ни была Нина, но даже она не могла не пококетничать в постели: простынею прикрыться или распустить эти чёртовы волосы, чтобы спрятать лицо и грудь. Типа из скромности. Это девица, которая могла слёту описать форму и длину члена всех неженатых институтских преподавателей (и парочки женатых — тоже). Даня же даже не подумал стесняться — по-настоящему или наиграно, он потянулся к Герману в ответ и тоже сжал его ствол.       Метель за окном так и не стихла, город оделся в смазанные непогодой фонари, а они всё не могли оторваться друг от друга. Молча. Мягко. Внимательно. Безнравственные и бесстыдные, они с интересом ластились, изучали и улетали. Чем тело парня отличается от девушки, чем Герман отличается от Данилы. Это был просто новый виток в сексе. Это было дико интересно — сердце бухало в паху, уши закладывало, как на вираже, и в горле драло от нехватки кислорода.       Даня сам сходил в ванную, притащил крем, гель, жидкое мыло и даже шампунь для смазки. И хотя шустрые бестрепетные пальчики спокойно разглаживали презерватив по члену Германа, тот так и не вставил до конца.       — Гер, я не хрустальная ваза, — Даня недовольно куснул в плечо, подставляясь.       Но каким бы провокатором чертёнок ни был, Герман видел закусываемые губы. Он еле прожался в узкую сжатую дырку, ни палец, ни два пальца её не растянули, но Даня был такой открытый, такой податливый, такой горячий и не против — Герман втолкнул головку, куда только давешняя брезгливость делась. Но ствол дальше венчика не вошёл. Данин стояк от боли опал, Герман ему потом долго уздечку наглаживал, чтобы поднять, даже навершие отважился поцеловать.       Так они и догнались: один в руку, второй почти без движения внутрь. В пресной миссионерской, без игрушек, без лишних помощников под одеялом, как сопливые малолетки, только оттого, что дорвались друг до друга.