Болею тобой

      Когда Герман проснулся утром, Даня чистил зубы в ванной, как был, голый. Задницей приветственно повилял, балбес, своей щёткой поделился.       — Нужно достать нормальную смазку, — вместо «доброго утра» заявил Даня. Герман задумчиво пыхтел со щёткой, она оказалась такой мягкой, что по дёснам вообще не чувствовалась, как такой чистить можно.       Как-то так и прошло утро. Потом они ещё завтракали, пили травяной чай, сушили мокрую с вечера одежду и ничего не обсуждали. Им не было неловко — им было весело.       …Жизнь не изменилась ни на йоту. Герман всё так же таскал в туалет аспирантку, гулял с Нинкой, гладил по коленке дуру-ботанку и забивал на учёбу. Даня так же обвешивался приятелями в институте, давал кукурузе из салата имена и улыбался улыбкой подбивающего на грех беса.       Смазку и презервативы купил Даня, Герман принёс вторую зубную щётку. И Даня только похихикал над голубым цветом, он не стал рыдать над поруганной анальной честью, томно закусывать губки, закатывать глазки и спрашивать, какие же теперь у них отношения. Секс у них, когда хочется — вот какие! Просто секс, просто два желания, просто два открытых тела.       Даню он всё-таки сделал, хоть и не сразу. Зато чёртик не лежал потом пластом и без разрывов обошлось. И кончал Рыжик тогда, как будто подставлял задницу всю сознательную жизнь. К весне им можно было вертеть, уже не осторожничая — в постели, на столе, в душе, в лядском* институтском туалете, пару раз даже на кафедре в пустой аудитории. Теперь можно было обойтись без смазки: хватало смоченных в похотливом ротике пальцев.       В Нинкиной постели они так же соперничали, а когда подруга уходила в ванну, передёргивали друг другу, заведённые запретом и остротой быть пойманными. Было весело ходить по грани, оставлять открытой дверь Нининой спальни и залезать к Дане между ног, прощупывать нужную точку, ловить ртом своё имя в стонах и доводить, быстро и грубо, как подростка. Раз даже вошёл. И почти сразу кончил — встрепанный сопротивляющийся Данька просто срывал крышу. Дане было чего сопротивляться — Герман презервативом не озаботился, а потом ещё и залил внутри, лисёнок после шипел и морщился, пока топал к воде, вымываться.       Безмозглей и веселее было только в маршрутках, когда они забивались на заднее сидение и лезли в ширинки. Кончить успевали не всегда, но просто держать чужой и смотреть в безбашенный хитрый прищур Герману хватало за глаза, чтобы накачаться хорошим настроением и дикой бесконтрольной энергией.       Они не отчитывались, если вечер проводили не вместе, они не извинялись, когда кому-то перепадала вагина, они были свободны, даже засосами не метились.       …Весна разлилась голубым небом и яркой зеленью, девчачьи юбки из макси полетели в мини, и Герману впервые было на них плевать. В миссионерской, сзади, на четвереньках, наездником, со связанными руками, с завязанными глазами. Дане нравились эксперименты, а Герману нравился Даня. И не потому, что этот развратник без раздумий соглашался на быстрый перепих в подворотне, который даже блядствующая подруга считала чем-то постыдным. Если доводилось ночевать у Дани и Герман просыпался первым, то добудиться костлявого блудодея было нереально — тот фыркал, забивался под подушку, отбрыкивался и прямо так, не просыпаясь, заводил изгнание: «Экзорциазмус те, омнис иммундус спиритус, омнис сатаника потестас»!.. Герман в первый раз чуть с кровати не свалился, когда латынь услыхал. А ещё Даня отколотил Германа, когда они завинтились в клуб, а Герман закинулся кислотой. Рыжик взбеленился так, что костяшки на кулаках содрал, пока лупил обдолбавшегося друга, и ему не получилось доказать, что Герман просто расслабился, что это весело и секс под ЛСД выше облаков. Даня тогда так врезал, что в себя Герман пришёл весь перемазанный кровью, хотя вроде ныла только скула, и та нестёсанная. Даня умотал из клуба на такси, телефон отключил, в домофон не отвечал, дверь запер. Через сутки появился в институте, с отёкшей кистью, бледный, как вампир, и такой же не в духе. Герман тогда из шкуры вон лез, чтобы заслужить прощение. Герман тогда чуть не выпрыгнул из шкуры, просто потому, что кому-то оказалось не всё равно, что он травится наркотой.       Может, поэтому захотел ещё немножко внимания.       — Ты у меня поселиться решил, что ли? — подозрительно уточнил Даня, когда Герман за пару недель тихой сапой обзавёлся в его однушке собственной посудой, полотенцем, запасными штанами и тапочками. Потом вообще отжал в шкафу полку и наволок футболок с трусами.       — Просто так удобнее.       — Я не люблю никого под ногами, — на всякий случай предупредил парень, и Герман почему-то не тронул его в тот раз, даже желание просто поласкаться пропало. На ночь не остался, уехал к себе, провалялся без сна.       Потом сам позвонил Нине, предложил уже проверенный тройничок с рыжим. И в постели изметил подруге всё тело. Даня, любитель свободы, должен был скривиться, но он весело подхватил забаву — и тоже пообжигал Нинку засосами. Но когда она привычно ушла в ванную и склонившийся Герман решил продолжить веселье, Даня опрометью вывернулся из-под присосавшихся губ.       — Идиот! Она же заметит!       — Именно потому я на руке хочу, закроешь футболкой и всё. — Игривое настроение мигом сменилось злостью и раздражением. Шутливая потасовка переросла во что-то настоящее и тёмное. Даня не хотел всерьёз, но если прошлый раз Герман всё равно им, сопротивляющимся, овладел, и оба это восприняли, как весёлую прелюдию, то теперь парень вывернулся и грызнул в шею. Почти до крови. Почти желанный присваивающий засос.       — Что ж ты Нине наставил с таким удовольствием?! Если так нравится с ней, нахрен меня приплёл? — не сдержался и выплюнул Герман.       Даня ошалело уставился на него.       — Я не… что за чушь ты городишь?       — А что, скажешь нет? Вы же с ней так сладко трахаетесь, соседи, друзья с детства. И судя по тому, какие вы «скромные», учились в одной постели.       Даня размахнулся и двинул в грудь со всей силы.       И нужно было послать всё к чертям, собраться и уйти, только накрутивший сам себя Герман схватил свободолюбивого засранца, подмял и присосался к шее — там же, где на нём горела метка, оставленная самим Даней. Да со всей дури грызанул, впечатывая в белую кожу лунки от зубов. Даня взвился, закричал, залупил по спине.       — Вы что, подурели?! — в самые уши заорала выскочившая на шум драки Нина, сдёрнула полотенце и принялась лупить Германа по лицу, отрывая от задохнувшегося Дани.       Ничего, тот от любой царапинки припадочный, сам же орал, что не хрустальная ваза! Подруга ногами оттолкнула Германа, второй участник боевых действий отполз по кровати сам.       — Даньк, кровь, — сипло выдохнула Нина, забыв, что месила Германа и руками, и ногами, и полотенцем по физиономии.       Даня прижал пальцы к шее, поморщился.       — Да фигня, просто синяк, нет отёка. И не болит, правда.       — Из носа кровь…       Он на проверку шморгнул носом, кровавая струйка вытекла и маслянисто спустилась на губы и подбородок.       — Я это… домой, — он даже попытался встать, но стёк назад на пол. На белой коже красная кровь выедала глаза ярким цветом.       — Почти час в маршрутке трястись будешь, сдохнуть захотел? У меня всё есть, — вдруг засуетилась Нинка и полезла в подкроватный ящик, предварительно швырнув в ничего не соображающего Германа полотенцем.       — Откуда? — слабо, но зло спросил рыжий.       — От верблюда! — так же зло огрызнулась голая хозяйка траходрома, на котором Герману вдруг стало совсем неуютно: сейчас Нина с Даней напоминали не просто давних знакомых, а сварливую, но сжившуюся семейную пару, со своей какой-то общей, никому неизвестной, историей.       Она вытащила красно-белую коробку и странный, похожий на больничную капельницу, шприц-бабочку, протянула другу.       — Значит, мамочке моей докладываешься?       — И правильно делаю. — Перекинула ему же свой газовый шарфик. — Вместо жгута тебе.       — Ты наркоман, что ли? — наконец отмер Герман. — У тебя ломка и ширнуться нужно? Что тут за дурка вообще?       Кровь уже сползла с лица по шее на ключицы, даже не думая останавливаться. Даня отложил упаковку с системой.       — Уведи.       И правда парочка — повернулись к Герману до обидного слаженно.       — А ты сам тут справишься?       — … на … и в…!!!       Нина молча выволокла Германа в прихожую, впихнула комом схваченные вещи, чтоб одевался — и его, и Данины, и даже капроновый хозяйский чулок обнаружился — накинула прямо на голую себя тонкий весенний плащик, прыгнула в туфли и вытянула его, оглушённого и растерянного, из квартиры.       — Это что, блин, сейчас такое было?       Они вышли из подъезда, Нина села на скамейку, не сильно стесняясь, закинула ногу за ногу. Раньше бы у Германа от мыслей, что вся эта красота на голое тело, до вечера бы колом стояло. Одногруппница достала пачку с сигаретами, закурила, затянулась. Курила она не то чтобы часто, но обычно не без повода — на первом курсе смолила постоянно, когда ещё не знала, как выгрызть себе оценки, и честно тряслась за экзамены; вот тогда мысли в кучу курением собирала, потом забросила это дело.       — Вы с ним подрались?       — Что? Нет!       — Тогда что ты ему сделал, что у него кровь носом пошла?       Вместо ответа Герман молча отобрал сигарету, затянулся, с непривычки подавился дымом и закашлялся.       — Давай я расскажу тебе сказку, — вдруг предложила Нина.       — Про наркомана?       — Про гемофилию. Знаешь, что это?       Герман бы предпочёл и дальше не знать. Ни про кровь, которая не умеет останавливаться, ни про людей, которых нельзя от этого вылечить, ни про их жизни, привязанные к капельнице. Болячка не пожирала, как рак, и всё же спасения от неё не было — раны не затягивались, кровотечения появлялись от любой перегрузки, ни на физкультуре побеситься, ни с друзьями оторваться; и вообще, чем меньше вокруг народу, тем меньше шансов, что кто-то толкнёт, уронит, поставит подножку. «Я не хрустальная ваза», — сказал Даня. Он оказался ещё более хрупким — мыльным пузырём, который даже пальцем тронуть опасно. Потому он и психовал, когда Герман так бездарно тратил собственное здоровье на кислоту в клубе, потому и вёл себя, как кролик на случке, потому и не собирался ни к кому привязываться. Герман развлекался на всю катушку, потому что его некому было тормозить — Даня просто хотел успеть откусить от жизни как можно больше сладкого. Рыжику повезло: болезнь не убила суставы, не разбила параличом и не приковала к постели, он даже мог отчасти забить на физиотерапию и переливать кровезапирающее на дому — трижды в неделю «для профилактики» и сверх того каждый раз при мелких кровотечениях. А заодно давиться лечебным отваром на десятке трав, восстанавливающих кровь. В общем, сиди тихо дома, читай книжки, смотри фильмы, по ним и представляй мир снаружи. Вот такая вот свобода, без клетки, но на вечной цепи. Понятно, что однажды он взбунтовался и решил удрать из отчего дома. Пластиковый больничный браслет и паспорт гемофилика Даня бессовестно оставил, но от болячки убежать не получилось: из общежития он выселился, едва успев заселиться — придурок из комнаты сначала принял его за торчка, а когда ему объяснили, зачем жгут и уколы, решил воочию убедиться, что у соседа не сворачивается кровь. Нужно было пожаловаться комендантше, как требовала Нина, и переехать в другую комнату, но там вполне мог оказаться такой же интеллектуал. Да даже если и нет, Даня не хотел быть зверушкой в зоопарке, чтобы на него таращились и тыкали пальцем; куда проще оказалось снять однушку и запереть в ней все свои гемофильные проблемы. Да, Герман очень хотел ничего такого не знать, спокойно позлиться на Даню, убедить себя, что нафиг ему никто не сдался — у него весь мир под ногами горит — и свалить к себе спать, забрасываться кислотой или трахаться с длинноногими девчонками. Или не с длинноногими. Или не с девчонками…       Мало ли чего он там хотел!       Даня, всё ещё восковый, вернулся к себе только ночью. Короткий воротник демисезонной джинсовки почти не прикрывал расползшегося по шее, аж чёрного, синяка-засоса. На мгновение даже оторопел, потом пришёл в себя, злобно прожёг скрюченную на полу у двери фигуру.       — Сегодня милостыню не подаю! — Безбоязненно отпихнул заждавшегося посетителя ногой и отпер квартиру.       Герман кое-как расправил затёкшее тело и поскрёбся в захлопнувшуюся перед носом дверь.       — Пошёл вон, — опять так же неласково.       — Дань, прости меня.       — Нахер иди.       — Я тебя тут весь день прождал, совесть поимей!       — На дворе апрель, не сдохнешь, даже если подождёшь всю ночь, — донеслось циничное от самого глазка.       — Да ладно тебе, я уже знаю, что тебе сутки отлёживаться после переливки нужно, и Нинка бы тебя у себя оставила. Ты к себе вернулся, потому что знал, что я здесь буду… И кончай на меня в глазок таращиться, открывай!       Он рванул дверь на себя со злости, но она послушно распахнулась, явив хлопающего глазами хозяина незапертой баррикады.       — Дань…       Тот отлетел вглубь прихожей, Герман рванул следом. Хотел схватить, протянул руки, тут же отдёрнул от своего мыльного пузыря. Даня заметил, рассвирепел, ударил. Ногой, под колено. Жертва праведного гнева со стоном повалилась на колени. Даня замер перед ним, сдул волосы. Он задумчиво склонил голову набок, рассматривая Германа, на коленях тот ему явно понравился.       — Прости меня, — опять воззвал провинившийся, но молитва до божества не дошла, Даня только передёрнул плечами. На лице опять играла хитрая самодовольная улыбка. Может, он просто не умел долго злиться. Подошёл вплотную, запустил пальцы в чёрные волосы, на грани боли сжимая пряди.       И медленно расстегнул свою ширинку, приглашая.       Герман так и высасывал прощение, стоя на коленях. Впервые с членом на языке, с распирающими от несказанности словами, с бурей в сердце. Неумело от такого первого раза, остро из-за открытой настежь двери, тоскливо, потому что для Дани, кажется, ничего так и не изменилось — наслаждение и эксперименты на первом месте.       Уже потом Данька стёк на пол, там ему опутали ноги, приспустив джинсы, чтобы был неповоротливее, чтобы был податливее, чтобы был ýже, и вбивались до изнеможения, соединяя тела снова и снова, чтоб ног потом свести не мог.       А утром Даня опять шатался по квартире бесстыдно голый и приветствовал виляющей задницей в ванной. В мусорке, припорошенная разодранным тетрадным листом, валялась использованная система для переливки лекарства — он так и не собирался выпячивать свою слабость перед любовником.       О гемофилии они тоже не заговаривали, но хрупкое равновесие всё равно не вернулось — рыжего как подменили, он, даже без Германа, участвовал в каждой оргии, облапал все юбки в институте, и брошенную Германом аспирантку в туалет затащил, и надоевшую ботанку распечатал, забил на учёбу, на бассейн, а под занавес ещё и обдолбался «снежком» в очередном клубе. Нина позвонила Герману в панике, сам он сидел дома — они с Даней опять поссорились, причём, по мнению Германа причина была совершенно идиотской, Герман признался, что любит.       В клуб он прилетел на такси и как раз успел к апогею: рыжее несчастье, невменяемое, брызжущее энергией и перевозбуждённое, на радость обдолбаной угарной толпе лапалось на верхнем ярусе, навешенном над танцевальной площадкой. С парнем. Вот и новый виток экспериментов.       — Что у вас происходит вообще?! — проорала на ухо Нина, когда показала свихнувшегося друга. — Он приволок меня сюда, запретил звать тебя, а теперь ещё и засосался с каким-то размалёванным.       — Иди лучше такси у выхода задержи, — мрачно процедил Герман и пошёл разнимать лижущихся извращенцев.       Растрепанный Даня оторвался от зализываний, повёл дурным взглядом, глаза-блюдца, как у мультяшки — сплошные зрачки, лицо деревянное, без мимики.       — Третьим, что ли, хочешь? — весело заулюлюкал он. Второй укурыш даже не оторвался от Даниной шеи. Германа передёрнуло, когда пацан, действительно размалеванный, как шлюха, полез рукой к взбугрившемуся Даниному паху. Спокойно, спокойно, это просто реакция организма на дурь.       — Не хочу. И ты не будешь с этим ушлёпком.       — П-сс, тебе нужно ра-асла-абиться-а… — хихикнул тот. — Ты последнее время бука букой, даже девок забросил, хы-хы-хы.       — А мне с парнем больше нравится, — психанул Герман.       Даня прихлопнул ему губы ладошкой и посмотрел почти серьёзно.       — Ты когда правильный, такой скучный, — надулся начинающий наркоман, вывернулся и опять слипся с дружком.       — Это из-за того, что я тебе признался?       — М-мм… да. Терпеть не могу розовые сердечки, слюни и амурчиков, хы-хы-хы. Я-яа свободе-е-ен, сыловна пти-и-ица в небеса-а-ах!..       Герман схватил Даню, попытался оторвать от него голубого.       — Кис, меня этот перец уже подбешивает, — капризно пожаловался третий участник разговора.       Герман не стал рассусоливать, коротко двинул ему по шее, чтоб отвалил, а Даню скрутил и поволок вниз, на выход, расталкивая людей.       — А ну пусти! — заголосил пленный. Он таким горячим даже в постели никогда не был, Германа обжигало через футболку разогнавшейся под кожей кровью. Чёртова наркота.       — Мы едем домой промывать тебе желудок. Ты совсем с катушек слетел «снежок» жрать? А если кровью харкать начнёшь? А если внутри кровотечение?       — Да нихрена мне не будет, я не идиот, как ты, чтобы сутки от ЛСД отходить. У меня уже мозги прочищаются, видишь? Всего двадцать минут радости, ля-ля-ля!       Вместо ответа Герман с силой пнул скулящего по пятам голубка, которому обломилась Данина задница.       — Сунешься к нему — урою, — сквозь зубы предупредил Герман. Левак злобно сверкнул глазами и отлип где-то возле барной стойки.       — Что ты как мамочка? Мы с тобой сколько отжигаем, всё было отлично, пока ты не стал носиться со мной, как с писаной торбой! Я. Всё. Такой. Же!!!       Герман выволок истерика наружу, встряхнул, потащил подальше от людской толпы и гомона, на залитую электрическим светом стоянку. К ним спешила нервничающая Нинка.       — Так в этом причина? Я узнал про чёртову болячку?       Даня повернулся к подруге.       — Ты зачем его вызвонила? Он мне такого мальчика обломал!       — Не обломал, кис! Не обломал!!!       Всё произошло быстро, смазанно и как-то до обидного глупо.       Заорала Нина, захлебнулся воплем стремительно трезвеющий Даня. Герман на окрик только успел развернуться, увидеть летящее в него смазанное пивной бутылкой отражение ближайшего фонаря. Толчок в бок, хруст стекла и перепуганные, всё ещё мультяшные Данины глаза.       — Кис, ты чего, я же не тебя… — сказал размалёванный, вместе с Германом глядя на оседающего к ногам Даню. Медовые глаза закатились, он обмяк. Из рыжих волос на лоб прорезалась первая кровавая дорожка.       …Герман потом плохо помнил, как Нинка отрывала его от разбитого в мясо Даниного ухажёра, как они летели по городу в такси и пальцы гладили слипшиеся от крови волосы, и подруга выла на плече, а на ноге тяжело лежала безвольная голова, рыжая до ржавого красного. Рассвет он встречал под дверью палаты, куда его не пускали, но и совсем выгнать не получилось. Нина успела уйти и вернуться, а он так и сидел в коридоре. Подруга захватила сменную одежду, бритву и таблеточку донормила, которую растворила в воде и подло заставила выпить, пока рассказывала ещё одну сказку. Когда Герман проснулся, мозги уже пришли в норму, заодно и Даня голову от подушки отлепить смог.       Он как раз рассматривал себя в зеркале, когда Герман отворил дверь палаты. Сбрили ему только половину черепушки, где зашивали, вторая теперь торчала непримиримым колтуном.       — Где мои мандаринки? — не отрываясь от зеркала, вопросил больной.       — Нине отдал, она заслужила — рассказала мне замечательную сказку.       Герман начхал на стул, присел рядом, подумал, но решился коснуться обескровленной пергаментной руки.       — Дань, я всё знаю.       — Всё даже Эйнштейн не знал.       — Ты был тихим и спокойным ребёнком.       — Нинка в детстве, знаешь ли, тоже не куролесила сразу с двумя в одной песочнице.       — Зато потом Нина выросла и поступила в институт. А когда приезжала на каникулы, она стала рассказывать, как там вольно и здорово. Особенно один одногруппник жару даёт. Учится как попало, спит с кем хочет, ни родители ему не указ, ни преподаватели.       Даня нервно закусил белую губу.       — Тебя как подменили после этих рассказов, Нина сказала, ты тогда всех одноклассниц перемацал, учился на них, что ли.       — Просто секс понравился. — От зеркала он так и не оторвался, предпочитая смотреть на своё привиденистое отражение, чем на Германа.       — А потом, кровь из носу, поступил в наш же институт, а подругу уломал познакомить меня с тобой.       — Хотел проверить, кто из нас лучше!       — А когда лапы ко мне под пояс запускал — кто больше?       Герман отобрал зеркало, Даня уставился куда-то в пол.       — Всё не так, — буркнул он, алея ушами. — Я правда просто хотел с тобой познакомиться. Ты же как герой из комиксов — делал то, что я не мог. Я хотел быть таким же. Ну и стал. А ты оказался ещё интереснее — в туалете тогда вместо того, чтобы стушеваться, издевался, гад, презик в зубы сунул. Псих. Мясо таскал пожарить, ты вообще нормальный? Я всю жизнь на диете, а тут — мясо. Классно.       — Ну вот он я, весь такой замечательный. Что тебе не нравится?       — Иди в задницу.       — Это предложение?       Даня замахнулся. Герман отвёл запястья и обнял.       — Давай я тебе дальше сказку расскажу?       — Сказочник.       — Ты меня любишь.       — Говорю же — сказочник!       — И я тебя люблю.       — Я тебя не слушаю! Бла-бла-бла…       — Знаешь, в чём твоя проблема?       — …бла-бла-бла…       — Ты сам себя считаешь калекой! Сам запираешься и жалеешь себя, ах я такой несчастный, я неполноценный, я скоро сдохну.       — А зачем я кому-то в нагрузку, чтоб за мной всю жизнь хвостиком ходили и смотрели, чтоб я от потери крови не откинулся?!       — Ты спокойно можешь откинуться от чего угодно, например, от проломленной черепушки, — «утешил» Герман, притягивая к себе сопротивляющееся тельце.       Даня попытался высвободиться, но либо сил ещё не хватало, либо не так уж и рвался.       — Дурак. Что скажет твоя мать, когда узнает, что ты голубой?       — Она сказала «угу» и отключилась, ей некогда было, она в салоне маникюр правила.       Даня удивлённо затих. Потом осторожно пропустил руки Герману по бокам и обнял.       — Ну вот, смотри, ты меня жалеешь — и это не унизительно.       — Вот ещё, у меня руки просто мёрзнут.       — Дай сюда свои руки, сейчас мы их согреем.       — Что ты делаешь?!       — Грею!       — Не об свой же член!       — Но он же горячий. Чувствуешь?       — А если врач зайдёт???       — Не, ну третьего мужика в постели я не потерплю. Давай лучше медсестру? Ме-едстестра-а!..       — А я всё же хочу попробовать с мужиком. До-окто-ор!..       — Ты чего, бессмертный, что ли, третий хер звать?       — А ты самоубийца, если сиськи захотел!       — Раньше тебя сиськи не смущали.       — Ну, а теперь узнавай меня и ужасайся. Будешь сидеть в наморднике и нахреннике, чтоб даже косить влево не смел.       — Всё-таки любишь меня. Скажи уже…       — Я тебя не слышу. Бла-бла-бла…