Еd Sheeran — Castle on the Hill
Микаэль потеплее укутался в голубой шарф, зарываясь в него чуть ли не по самую макушку и крепче сжал пакет с едой, который цепкие пальцы нищих и бродяг постоянно хотели вырвать, пустившись далеко вперед, оставив самого Микаэля и человека, к которому он идет, ни с чем. Хотя сложно представить, что руки такого хитрого ушлепка как Ашурамару бывают пустыми. Но Микаэль все-таки хотел позаботиться и покормить нормальной едой своего «дядю», если учитывать, что в прошлой жизни он и его мать были связаны родственными узами, даже если сам Ашурамару был против всяких подачек со стороны мелких молокососов. Микаэль не любил этот район и уже сотню раз в прошлом предлагал Ашурамару переехать из него хотя бы в его квартиру, чисто из вежливости, ведь терпеть этого наглого шкета он, пусть не собирался, но мог примириться с этим хотя бы ради памяти Крул, но тот постоянно отказывал не только ему, но даже любым их общим знакомым, которые тоже как-то хотели помочь Ашурамару, комментируя это тем, что их объединяет общее, пусть и не радостное прошлое. Бывший демон лишь только отмахивался и игриво сверкал своими золотыми браслетами, наверняка сворованными или выманенных у своих богатых посетителей, которые не боялись явиться в столько опасный район, наполненный сплошь убийцами и маньяками, за гаданием самого популярного ясновидящего. Можно сказать, Микаэль даже дивился храбрости таких вот людей, привыкших жить в роскоши, окруженные кучами охранников и золотых чаш, ведь для них это практически подвиг. И одновременно смеялся с их тупости, ведь все, что говорит этот демон — сплошная ложь и верить ему все равно, что самолично вести себя в могилу, разграбленным загребущими руками Демона. Он не знает таких слов как любовь, нежность, сочувствие и переживание. Эти слова он оставил вместе со своим прошлым, глубоко в черством сердце, где на красивой поляне, среди цветов цвета летнего заката, самых глубоких волн океана и желтой детской радости, резвились два подростка, ставших уже давно забытым болезненным воспоминанием. Забытым, но все равно так бережно хранящимся в памяти. Правда в последнее время маска игривости веселого цыганского паренька, коим стал Ашурамару в этой жизни, постепенно стала ломаться с тем, как он взрослел и все больше взгляд его устремлялся на странную картину с холмами. Микаэль мог это замечать, когда раньше часто захаживал к Ашурамару. Но его визиты прекратились в тот же момент, когда маска веселого парня окончательно сломалась и открыла гниющую душу Демона. В тот день этот ублюдок чуть не свел с ума маленького десятилетнего ребенка, заставив его снова пережить тот ужас, когда ты собственноручно убиваешь своего возлюбленного, наблюдая как из сумасшедшего ангела он снова становится самим собой и непонимающе смотрит на меч, которым ты проткнул его грудь. И единственное, что слышит Микаэль — тот самый десятилетний ребенок — это удивленное «Мика?», а после глаза его возлюбленного закрываются, а тело соскальзывает с меча, шлепаюсь на грязную землю. Ашурамару слишком рано показал Микаэлю совсем не счастливый конец его прошлой жизни. Микаэль не мог понять Ашурамару и его легкое, будто настоящее веселье, потом все чаще появляющиеся горькие ухмылки, а после, в самом конце, когда холодное лезвие ножа Микаэля коснулось его горла, отвратительную мерзость и тоску его ночных глаз. Как Микаэль не мог разобраться в Ашурамару так же он не мог разобраться и в самом себе: он не мог вычеркнуть те воспоминания, проведенные вместе со своим, так называемым, дядей, его взглядов, бросаемых на кучу искусственных или засушенных венков, висящих на полке рядом с картиной, но также он не мог простить ему его преступление по отношению к Юичиро и к самому себе. И за это Микаэль ненавидел этого Демона, считая, что в нем нет ничего человеческого. Но как-то Крул рассказывала в детстве Микаэлю, что любит венки из ярких синих цветов, когда он в подростковом состоянии пришел к ней в больницу. — Ашурамару? Ты здесь? Микаэль отодвигает звенящие побрякушки, заменяющие входную дверь в логово Демона, не боящегося за то, что что-то могут украсть, ведь все самое дорогое, что было у него раньше он сам у себя отнял. Микаэль никогда не слышал, как Ашурамару произносил эти слова, но видел где-то в глубине так рано появившихся морщин мужчины, постоянных тёмных кругах и редких, едва выделяющихся вещей в его Логове, которые своим цветом напоминали кого-то давно утерянного для одинокого Демона. Он видел в нем мертвую тоску и Микаэль просто не мог найти ту нить, что держит его здесь, хотя подсознательно и догадывался. — Чего пришел? Мне казалось, что мы все выяснили ещё двенадцать лет назад. Или решил вспомнить о том, что я твой любимый дядюшка? Что же ты об этом не вспомнил тогда, когда пытался убить меня? Ашурамару неохотно поворачивается в сторону Микаэля и его короткие волосы качаются в такт голове, вися в метре над землёй. Словно летучая мышь, он висит вниз головой, не плотно держась кончиками пальцев ног за деревянную балку, в тайне даже от себя, желая сорваться и умереть, так, чтобы из его обезображено разбитой головы вывалился мозг, прямо в красную лужу, с характерным хлюпающим звукам и покатился к Микаэлю прямо под ноги. Но увы падение с такого расстояния сулит лишь ушиб, никак не смерть. Улыбка скользит на губах Демона, когда он видит пакет в руках у Микаэля. Сознание Ашурамару против воли подкинуло ему картину, где Микаэль принес ему отравленную еду, и он с удовольствием ее съедает, но, к сожалению, этот вариант тоже невозможен. Ведь Микаэль у нас правильный мальчик. А правильные мальчики не убивают людей, пусть даже таких как Ашурамару. Но Ашурамару забывает, что Микаэль не только человек, но и ангел. А они иногда бывают хуже дьяволов. Ангел не такой уж невинный, как думает о нем его человек. Ангел на самом деле ужасный эгоист, а кончики его идеально-белоснежных крыльев покрыты легкой чернотой пепла. И они медленно осыпаются, каждый раз, когда ангел жертвует собой, оскверняя свою сущность ради своего человека. Ангел словно догорающая сигарета в темноте ночи. Осталось лишь несколько мгновений, чтобы сломать его, чтобы окончательно потушить огонек и, втянув последний его вздох, просто втоптать носком ботинка в асфальт. Ашурамару видел бы этот осыпающийся пепел даже если бы у него не было его нынешних глаз, потому что два еле трепыхающихся силуэта у Микаэля за спиной невозможно не заметить. Но он молчит, в тайне желая этому парню одновременно сломаться так же, как когда-то сломался и он, но одновременно и в мыслях просит Юичиро не причинять ему боль, потому что чувствует легкую, почти незаметную, привязанность к Микаэлю как к ребенку своей сестры. На большее Демон просто не способен, как бы не желал. Хотя сложно сказать, желал ли Ашурамару чего-нибудь последние лет 20, кроме того, о чем он не может перестать мечтать изо дня в день — вернуться на те холмы, пропитанные запахом его любимых васильков и, как ни странно, хлебом с апельсиновым джемом, из которых и состоял их обед, даваемый матерью в дорогу. Вернуться в то время, когда они лишь были счастливыми детьми, тыкающими в белоснежные облака, похожих на разных животных, измазанными в джеме пальцами. Но он не мог вернуться в дом своих воспоминаний. Проклятый собратьями Микаэля он вынужден скитаться на земле, пока не познает истинное отчаяние, которое заставит его душу исчезнуть.«На пышный дол глядят с крутых холмов Руины, о былом напоминая.»
В место, куда рвутся остатки его души, ему не попасть. Оно затеряно между пушистыми Облаками и бездонным Морем, где-то на далекой линии горизонта, куда ведет дорога воспоминаний слишком взрослого ребенка. И Демону нельзя осквернять столь священное для него место своим присутствием. Облака играют в чехарду друг с другом и солнцем, а Море ласково ласкает две пары детских пяток и запястья рук, зарытых в мокрый песок. Микаэль кидает пакет с продуктами и оттуда выкатывается одно из красных яблок, помявшееся в процессе удара о взбухший пол. Ашурамару переводит взгляд с той самой картины, на которую неосознанно смотрел все это время, на яблоко, а после вопросительно, слегка вздёрнув бровь, смотрит на Микаэля потухшим взглядом. Тот огонь, такой же, который спустя столько лет ожиданий и мучений, снова зажигается в глазах Микаэля, Ашурамару собственной рукой задушил в себе много лет назад своим безразличием и детской глупостью, оставив самого дорогого для него человека одну на их холмах за Облаками и Морем. И он слишком поздно осознал, какую боль причинил ей. — Крул умерла.«Где был князей гостеприимный кров, Там ныне камни и трава густая.»
Ашурамару молчит, а плечи его слегка подрагивают. Когда Микаэль думает, что вот сейчас Демон заплачет, из потрескавшихся губ вырывается лишь хриплый, прокуренный сигаретами, смех. Ашурамару смеется громко, надрывисто и практически задыхаясь. Он действительно хочет задохнуться, чтобы не произносить слов, которые не желает говорить.«И ты, кто был так сказочно богат, Ты, Ватек, создал здесь подобье рая»
Облака растворяются легкой дымкой в наступающих тучах, чьи капли дождя, капая с небес, начинают волновать ровную гладь Моря сначала легкой, усиливающейся с каждым мгновением, рябью. Взбушевавшееся Море окатывает двух детей, сидящих на берегу, сильной волной и забирает одну из них в свои воды, утаскивая девочку в глубину забвения. Прямо на самое дно. — Правда? Неужели этот день настал? Ну и как же все прошло? Только не говори мне, что она подохла в кровати от какой-нибудь неизлечимой болезни! Или может ты сам ее задушил от невозможности терпеть все эти ее попытки убийства или суицида? — сквозь слова он все еще продолжает смеяться. — Хотя ты бы не смог. Кишка слишком тонка, да и для такой твари как она умереть таким способом слишком легко. Ну же, расскажи, мне, как все прошло! Это должно быть весело!«Не ведая средь царственных палат, Что все богатства — тлен и мира не сулят»
И это было последней каплей в море, бушующем в банке непонимания Микаэля. Он срывается с места и рывком срывает Ашурамару с перекладины из-за чего Демон больно ударяется головой об пол. — Как? Как ты можешь? На секунду в глазах темнеет, и он видит еле заметный проблеск густых волос, отливающих закатом, и, хотя это длилось всего секунду и через мгновение Ашурамару видит лишь разгневанные глаза Микаэля, для него это было настолько долго, что он смог различить каждую тонкую ниточку ее волос, подвязанных красными, он сразу же их узнал, потому что она их так обожала, что носила каждый день, атласными бантиками.«И твой Эдем, он одинок, как ты*»
Shingeki no Kyojin–So ist es immer
Вопрос остается без ответа. Пальцы сильней сжимаются на тонких плечах, неправдоподобно скрывая желание встряхнуть Демона. Черные глаза Демона смотрят на синеву васильков в венке на стене, умело, как она показывала, сплетённых между собой. — Скажи, ты хоть любил ее? Заданный подрагивающим голосом вопрос снова не дождётся своего ответа. Но он и не требует своего оглашения. Микаэль знал, что любил. Микаэль помнил, что ровно два раза в год в их дом звонил незнакомец, с одним лишь венком в руках. Их цвет до сих пор хранится у него в памяти, потому что Крул всегда с одинаковой нежностью гладила кончиками пальцев синие лепестки, а после нежно прижимала к себе Микаэля и старалась отчего-то не заплакать. Когда она успокаивалась, то одевала венок себе на голову и подвязывала волосы красивыми лентами, которые очень нравились Микаэлю, и кружилась по комнате снова и снова. Он помнил, что на ее день рождение — осенью, присылали синие как океан цветы, а в разгар лета на их пороге снова был незнакомец. Но на этот раз в его руках были кровавые цветы, название которых он не знал. Когда Крул получала этот венок она не гладила его лепестки, не кружилась с ним по комнате, поднимая подолы своей белой юбки, а лишь горько усмехалась, прижимая эти цветы к своей щеке, и закрывала глаза. Микаэль тогда не мог пошевелиться потому что видел ту скорбь, затаившуюся в сердце женщины. Видел ту тень давно минувших счастливых дней, которые она пытается вернуть, прикасаясь к прохладным лепесткам. Все происходило снова и снова, из года в год она это делала. А венки лежали на одной из полочек, на удивление никогда не увядающие. Микаэль помнил, что в их доме был один единственный рисунок, помимо его собственных. Этот был полустертый и пожелтевший со временем. В обрамлении красных и синих цветов всегда находились двое детей, чьи лица невозможно было увидеть из-за старости рисунка. Но Микаэль знал, что те улыбки — единственное, что осталось от лиц — друг другу дарили брат и сестра: Крул и Ашура Цепеш. — Страх не позволял мне попросить прощение перед человеком, которого я любил. Ужас, сковывающий моё тело каждый раз, когда я видел в своих кошмарах ее умирающую, заставлял меня не приближаться к ней, — Ашурамару взял Микаэля за бледное запястье и впился в него ногтями. Поднявшись на локтях, демон приблизил своё лицо к лицу Микаэля и едва прошептал. — Страх из-за подобных тебе. И в ту же минуту яркий свет озарил Логово Демона, стирая всю тьму в этом месте. — Что за? Микаэль в недоумении оглядывался на свою спину, когда перед глазами прекратили плясать белые мушки. В расширенных чёрных зрачках отражались по-ангельски нежные крылья, красоту которых не мог описать ни один человеческий эпитет. Пушистые перья колыхались на волне воздуха, упираясь в стены и потолок и гладя их самими своими кончиками — настолько они были огромными. Чуть трепыхающиеся, едва видимые, крылья осыпались на самых кончиках, где были пепельно-серыми. Но осыпающийся пепел не доходил до пола, а превращался в яркие блестки, похожие на звезды и пропадал где-то в потоках ветра, который уносил маленькие звезды обратно на небеса. Даже будучи олицетворением греха, они всё равно были прекрасны. — Ашурамару, что это чёрт возьми такое? Но ответа снова нет. Ведь свет его крыльев стер всю тьму в этом доме. В том числе и самого Ашурамару. — Ашурамару… Микаэль в шоке наблюдает за тем местом, где еще совсем недавно был Демон, а по его крыльям проходит легкая рябь, из-за чего перья распушаются еще больше и пепла падает в разы больше с кончиков. На темном полу, там, где виднелся едва заметный маленький силуэт ушедшей души, лежал крохотный букет васильков, подвязанные такой знакомой для Микаэля шёлковой лентой. Даже будучи порождением самой глубокой тьмы, он сохранил в своей душе небольшой светлый огонёк любви голубого цвета. И позже, даже несмотря на всю свою ненависть, Микаэль почувствует щемящие в груди чувство горести и, не в силах удержать свои чувства, нежно поднимет букет, прикасаясь только кончиками пальцев, ведь это самое ценное, что смог сохранить Ашурамару — голубой огонь его души — и отнесёт этот букет в место, куда больше никогда не посмеет прийти. Могила матери встретит его безмятежной тишиной и холодным дыханием постепенно умирающей осени. Время года, которое она так любила при жизни. Микаэль почувствует лёгкое покалывание где-то в сердце от осознания своего одиночества в этом мире, ведь как бы он не хотел отрицать, но Ашурамару и Крул были единственными людьми, поддерживающими его многие годы. Первым человеком, к которому бежал Микаэль с важной новостью, не важно будь это хорошая отметка по какому-либо предмету, который раньше ему не давался или драка с каким-то дворовым мальчишкой, была Крул, такая теплая и пахнущая почему-то свежим хлебом и все теми же васильками. И Микаэль думает, что этот запах идет ей намного больше, чем запах свежей крови и сырой земли, когда лежал у нее под боком и слушает ровный голос, читающий вовсе не детские сказки, а разные книги: от психологии человека до аэродинамики. А вторым человеком, к которому Микаэль приходил каждую субботу, чтобы послушать красивые истории о драконах и рыцарях, что жили за несколько тысячелетий до нас, причем драконы не всегда были плохими, о прекрасных феях и их чудесных музыкальных способностях, добрых русалках, совсем не утаскивающим моряков в море, а наоборот, указывающих им путь, был Ашурамару. И конечно же были истории о вампирах, которые Микаэль любил больше всего, да и Ашурамару они тоже нравились побольше, чем какие-то счастливые истории про принцев и принцесс. Рассказы были совершенно разные: о добрых и о злых персонажах, с счастливыми концами и не очень, с подтекстом, а иногда так, просто чтобы мелкий Микаэль отстал и не мешал Ашурамару зарабатывать себе на жизнь. А потом после разных историй они вместе пили чай и каждый раз по-разному. Вот сегодня у них самая настоящая японская церемония и Демон ругается на Микаэля из-за того, что тот неправильно перемолол что-то или расставил не в том порядке столовые приборы, а в следующий раз они пьют чай, как самые настоящие арабские шейхи и даже одежда, которую Ашурамару удалось где-то достать, у них подходящая, но вот в другую субботу уже утонченная Англия с вкусными тортами и изысканными беседами. И Микаэль ни секунды не сомневался, что даже пусть сейчас Крул и Ашурамару не связаны кровными узами, но всё равно являются чем-то неотделимым, иначе как объяснить то, что Крул никогда не спрашивала куда Микаэль уходит каждую субботу и никогда не читала ему сказки, словно знала, что ребенка и так пичкают ими каждые выходные, а Ашурамару всегда отпускает Микаэля за час до возвращения Крул, даже не зная, когда у нее закончится рабочая смена, потому что сама Крул вряд ли всегда об этом знает. И вспоминая сейчас все это, Микаэлю хочется плакать, упав прямо здесь, на холодную плиту и сырую землю, скребя ногтями по металлу и вдыхая сладкий аромат цветов, но вместе этого он кладет маленький букетик к такому же, только красному, в вазу и уходит, зная, что души двух потерянных вновь соединены вместе. А Ашурамару, еще только проходящий путь от земли до неба, хочет вернутся в те холмы, где среди бушующей зелени их холмов наверняка найдет ее в белом платье, с венком голубых васильков в волосах и где-то там, затерявшихся в розовом закате ее волос, бантиками — такой же, какой он и оставил ее когда-то. И наверняка она не будет злиться, а лишь только улыбнется, протянет хлеб, намазанный чем-то оранжевым, пахнущим родным и самым настоящем детским счастьем, и скажет: «С возвращением в наше царство Холмов между Морем и Облаками, братик».***
Обычно все визиты Юичиро к Микаэлю были в основном тихие и спокойные, а большую часть времени бедного Амане даже настойчиво спаивали чаем и угощали разными печеньями, выбрасывая те, которые были в красивой такой коробочке, с выведенными буквами на белой карточке, «С любовью». По лицу Микаэля, когда тот кидал их в урну, Юи понимал от кого сей призент. Ну да, кто же ещё умудрился бы сделать печенья в форме их лиц, да ещё и сделать разные вкусу, «по характеру» так сказать, кроме одного их общего знакомого. И Юичиро знал форму и вкус вовсе не из-за того, что, когда Микаэль отвернулся, он вытащил слегка помятую коробку и попробовал печенье, нет, вовсе нет. Так же после чаепития Юичиро рассказывал, что у него случилось за несколько дней, если конечно Микаэль, всюду следующий за ним, и без того не знал об этом, тот что-то чиркал в своём блокнотике и они на этом заканчивали. Бывало, что Микаэль иногда пробовал какие-то методики, но они были настолько не понятны для Юичиро, который больше в анатомию, чем в психологию, что Амане смотрел на белобрысого как на последнего придурка и просто уходил. Но конечно же Микаэль шёл за ним следом и они, уже вдвоём, направлялись либо в кино, либо в кафе, либо к кому-нибудь из них домой и уже там проводили время, прощаясь где-то в районе восьми вечера. Так же были случаи, когда приходилось выпроваживать незваных и очень шумный гостей, являвшихся друзьями Мики, как стал Юи его называть, ссылаясь на то, что его полное имя слишком длинное и это ужасная морока его произносить. Среди этих друзей был практически весь состав известных ему вампиров, являвшихся ему во сне, кроме Крул и Хорн. Пока Юичиро медленно осознавал, что не ту специальность он выбрал, если стольких знакомых встретил в ней, Микаэль пинками и порой угрозами выпроваживал друзей-коллег. Некоторые, как Рене и Лакус, сразу сдавались, но особо упорный Ферид даже как-то раз час нельзя было выгнать, из-за чего обычно спокойный Шиндо чуть не выкинул мужчину в окно, и так бы и сделал, если бы не Юи. На восьмой визит просто свалил Юи от слишком большого количества звука, заставив обматерить его источник, который по концентрации звука был как раз в кабинете Шиндо. И как только Амане открыл дверь, сразу же после того, как удалось отцепиться от Ферида, который даже не смотря на своё положение, умудрялся так быстро разъезжать на своей коляске, догонять убегающего от него Юичиро и задавать этот свой глупый вопрос про цвет толи галстука, толи рубашки, то Юи понял почему в коридоре стоял такой шум. У Микаэля в кабинете была целая свора маленьких, орущих и бегающих друг за другом детей. Сразу же скривившись, так как Юи не особо жалует детей по вышеперечисленным причинам, только услышав «О, Юи, заходи, как раз поможешь», Амане собирался уже захлопнуть дверь и никогда сюда не возвращаться, как все дети (Юичиро был готов поклясться, что это было как в замедленной съёмке) повернули к нему свои головы и с неистовым криком понеслись к нему. Когда же эти маленькие черти облепили его и все они грохнулись на пол, причём дети особо так не пострадали, ведь крику и плача не было, а вот задница Юи, на которую его повалил общий вес детей, пострадала, он услышал смех Микаэля сквозь детское бормотание. Зло зыркнув на смеющегося психиатра, Юичиро подождал пока дети слезут с него и объяснят почему у них при виде него поднялась активность, будто их намазали скипидаром в эту же секунду. — А ты ничего не помнишь братик Юи? — вот и все, что услышал Амане от одного из детей. И его удивил вовсе не тот факт откуда эта малышня знает его имя, мало ли, может Микаэль рассказал, а то, что он должен помнить. А ещё более удивительно было то, что Юи подсознательно чувствовал, что знает их, но все-таки не мог вспомнить откуда. Но большого количества времени на размышления, а также может быть допроса этих детей, не дал Микаэль, впихнув им что-то в руки, похожее на сладкое и выпроводив из кабинета. — Не обращай внимания, это дети соседки, я с ними сижу иногда, — Микаэль закрыл дверь на щеколду и вернулся на прежнее место на диване, теперь уже украшенном каким-то зайцем в платье, видимо подарком одной из девочек постарше. — Да все. Да я знаю, что их пятеро, — видя удивлённый взгляд Юи сразу пресёк все вопросы Микаэль, наливая в чистую чашку чай. Решив не вмешиваться в семейные обстоятельства соседки Микаэля, Юи пока отодвинул мысль о странном чувстве при виде детей до ночи, когда перед сном он сможет все обдумать, наслаждаясь как всегда умело заваренным чаям и подмечая все новые и новые детали в интерьере кабинета Микаэля, которые раньше почему-то не замечал, что было весьма странно, так как кабинет Микаэля был в тёмных тонах, а эти вещи такими яркими, что просто не заметить их нельзя было. Хотя скорее всего Юичиро было все равно на обстановку до этого момента лишь потому, что все его внимание полностью привлекал более интересный психолог в чертовски сексуальной одежде, который кстати и сегодня одел темно-серый свитер большого вяза, так элегантно делающего кожу Микаэля ещё больше бледной, а его самого мускулистым. Мысленно пожаловавшись на то, что люди просто не могут выглядеть настолько ахеренно в разной одежде, Юичиро угрюмо уставился на узорную чашку, вперившись в голубые цветы так, будто это они виноваты во всех смертных грехах. Помимо зайца, на стене оказывается висела красивая фотография в необычной рамке, состоящей из приклеенных к каркасу пуговиц разных цветов, а чуть ниже, в похожей рамке, только из остатков карандашей, которые уже нельзя исписать, висел какой-то типичный детский рисунок, изображающий всю семью, причём видно было, что рамки сделаны разными детьми (а что они самодельные Юичиро почему-то не сомневался), так как пуговицы были разными от формы до цвета, а карандаши наоборот: все зеленые, чуть ли не одного размера и толщины. На фотографии были изображены пятеро детей, улыбающихся в камеру, некоторые даже корчили рожу. Сбоку виднелось лицо улыбающегося Микаэля, обнимающего девочку в очках и тоже, как ребёнок, корчащий рожицу, а на заднем фоне стояла зрелая женщина, с противнем чего-то вкусного, словно зазывая всех к столу. Хотя фотография и выглядела законченной, но на ней словно чего-то не хватало. Юичиро не мог объяснить, но откуда-то он знал, что на этой фотографии не хватает ещё двоих людей. Чуть поодаль, на столе было хаотично разбросано несколько помятых журавлей и роз из бумаги. Видно, что они были сделаны в первый раз, так как выглядели не совсем красиво и как-то сплющено, но Юичиро почему-то подумал, что это самые красивые журавли, которых он видел в своей жизни, а на душе появилось воющее чувство тоски и дежавю. Еще на полу было куча мусора наподобие фантиков от конфет и обрезков бумаги, но Юи это даже нравилось, потому что он чувствовал себя как дома в таком беспорядке. Да, Амане никогда не был чистюлей и чаще всего в его доме творился такой бардак, что, идя ночью в туалет можно было попасть ногой в открытую пачку чипсов или что еще хуже — в недоеденный доширак. Правда количество вещей, разбросанных в его квартире стало сокращается, потому что Юичиро не успевал их разбрасывать, так как Микаэль с его надоедливой чертой уже успел пробраться в дом Юи и регулярно туда наведывался, то прибираясь в отсутствии Юи или готовя еду, а так как Микаэль не только выглядел как ангел, но еще и готовил как Бог, то Юичиро даже не стал спрашивать, когда Шиндо успел сделать дубликаты ключей. Он просто смирился с этим, да и нельзя было сказать, что это не нравилось самому Амане. Всегда ведь приятно, что тебя дома ждут и первое что ты получаешь, приходя — это доза родных, так недостающих Юичиро раньше, объятий. Тепло, которое ему дарил Микаэль заставляло Юичиро влюбляться в него еще больше, с каждым разом крепче обнимая угловатые плечи. Тепло, которое он искал на протяжении всех девятнадцати лет и которого не получил от родителей, нежно обволакивало его и становилось незаменимым, то, без чего Амане больше никогда не сможет жить. Поэтому Юичиро не собирается отпускать Микаэля. — Иногда я думаю, что ты продал душу дьяволу. Нельзя быть настолько идеальным и делать все превосходно! — восклицает Юичиро уже в который раз, пробуя чай с терпким запахом имбиря, чашку с которым Микаэль вложил в его руки секунду назад. Потянувшись к выложенным на тарелке любимым печеньям, которые блондин, зная пристрастия Амане к этой сладости с шоколадными крошками, всегда держал в металлической коробочке в ящике стола, Юичиро еще раз подумал о том, что все-таки Микаэль чертов нагибатор этой жизни. — Просто смирись что это ты такой неумеха, что на твоем фоне даже Ферид выглядит как дворянин, — язвительно отвечает Микаэль и делает глоток кофе из своего термостакана, умело скрывая за ним легкую улыбку. Ближе поджав ноги и облокотившись на широкий и мягкий подлокотник черного дивана, который явно стоил той кучи времени, потраченного Шиндо, когда он оббегал все мебельные магазины в поисках удовлетворяющего его дивана, который можно было бы использовать как и кровать иногда, если задержишься на работе допоздна, Микаэль перевернул страницу книги, совсем даже не поняв смысл предложений, ведь мысли блондина были совершенно в другом месте, а если быть точнее, то они были прикованы к одному конкретному человеку. Ангел и Падший в настоящем, Человек и Вампир в прошлом. Они всегда находятся по разные стороны баррикад, где, когда и в какое время бы не жили. И осознание этого заставляет Микаэля нервно поджимать бледные губы в надежде приблизиться к Юичиро настолько близко, чтобы он не смог отказаться от него, когда узнает правду. Уже не надеясь на любовь со стороны Юи, Микаэль просто желает вымолить прощение. Поэтому Микаэль не собирается отпускать Юичиро. Но только Посланцы решают, когда и как петля их времени замкнет свой круг. Уж точно не Падший и Ангел. — Так что, сегодня ты опять будешь изображать из себя будущую женушку и так любезно приготовишь мне обед? Или может сегодня меня встретят со скалкой дома, отправив самому себе готовить? — усмехается Юичиро, тоже садясь на диван с ногами, предварительно сняв кроссовки, ведь если, не дай Бог, он посмеет запятнать идеально чистую кожу дивана, то в него незамедлительно полетит книга Микаэля. А книжки Микаэль выбирает немаленькие, а, следовательно, и тяжелые в прямом и переносном смысле. Как-то раз Юичиро решил взять одну из многочисленных книг с полки, пока ждал опаздывающего Микаэля, да вот только понял, что это плохая затея уже на первой странице, когда увидел непонятное обилие для себя слов, из-за чего пришлось положить книгу обратно на полку и охладить закипевший мозг. Хоть Юичиро и был гением в области медицины, как называли его иногда некоторые из преподавателей, с которыми он иногда общался, но Юи относился к тому типу гениев, которые совершенно бездарны в чем-либо еще, кроме своей области, поэтому ничего кроме как орудовать разными хирургическими предметами и вызубривать названия болезней на латинском, он не умел. — Боюсь если я тебя допущу на кухню, то минимум пожар нам обеспечен. Даже не понимаю, как ты обходился без меня раньше и вообще не свалился с пищевым отравлением, — притворно вздохнул Микаэль, пожимая плечами и откладывая в сторону пустой термостакан. — Раньше ты был более самостоятельным, такой весь важный из себя: Дайте мне, я сам почищу их, а ты, Мика, не лезь и Акане с собой забери. Эх, куда же подевался тот Юи-тян. Ты был таким твердолобым и милым, когда пыхтел над этими овощами, понимая, что не можешь их хотя бы почистить, не то, что сварить, но раз сказал, то надо сделать. Хотя в конце Акане всё равно делала все сама, ведь не кормить же братьев и сестёр пережаренным непонятно чем, больше похожим на яйцо какого-то огненного дракона, а не обычную жаренную картошку, но ты так гордился этим! — Просто кто-то слишком часто не приходил домой допоздна, а если и приходил, то ревел всю оставшуюся ночь, что мне приходилось самому готовить, чтобы хоть как-то помочь бедной Акане, которая вертелась вокруг нас как заве…денная. Юичиро так увлекся очередной из перепалок, случавшихся иногда между ними и доходивших чуть ли не до ссоры вселенских масштабов, что не заметил, как в комнате повисла тишина. Когда же слух не уловил шуршащий звук переворачиваемой страницы, Юи осознал что он только что сказал. Нервно, слишком громко скорее всего, он сглотнул и начал в нерешительности мять свои пальцы, как всегда делал в похожих ситуациях, не решаясь посмотреть на Микаэля. Он никогда не рассказывал все свои сны полностью, так, вскользь упоминал что ему снится некий бред, как их окрестил однажды Микаэль, с разными мифическими существами и самим Юичиро, отважно сражающимся с ними, в центре событий. Но Юи даже не мог предположить, что хуже: что Микаэль решит, что болезнь Юи прогрессирует и перестанет с ним общаться, запихнув в ближайшую психушку, так символично расположившуюся рядом с местным кладбищем, или, что догадки Юичиро насчёт их общего прошлого подтвердятся. Юичиро предпочёл бы первый вариант, потому что он совершенно не знал, что делать, если его сны и вправду реальны. Юичиро в неловкости закусил губы, пытаясь удержать себя от бессмысленных в данной ситуации оправдании, и просто повернул голову в другую сторону, жмуря глаза и стараясь слиться с диваном.A great big world — Say something
Он был готов ко всему: к тому, что Микаэль начнёт на него кричать, к тому, что он просто достанет свой блокнот и как всегда что-нибудь черканёт в нем, но, О Боже, он не был готов к тому, что Микаэль тут же упадёт перед ним на колени, совершенно не обращая внимания на стол и ударяясь о его край. Микаэль тянул к нему свои руки с бледными, мелко дрожащими, пальцами и что-то шептал, едва приоткрывая губы. И в этом жесте было столько отчаяния, что Юи оцепенел, в страхе боясь пошевелиться. Только когда Микаэль приблизился к нему настолько близко, что Юи мог почувствовать жгучий мертвый холод его пальцев, мог видеть только что набежавшую пелену слез, Юичиро расслышал то единственное слово, что шептал Микаэль: — Прости. Юи был настолько поражён той безысходностью в глазах Микаэля, что не сразу понял, как его руки накрыли пальцы Шиндо и слегка сжали их, пытаясь согреть. Он пытался согреть того человека, который сам за несколько месяцев смог растопить сердце Амане и теперь была его очередь вытащить Микаэля из того омута, в котором тот тонул все двадцать два года. Хотелось как-то утешить Микаэля, дать понять, что он прощает его, хотя даже не знал за что Микаэль перед ним извиняется. Эти мысли заняли все пространство в голове, пока Юи смотрел на низко опущенную голову Микаэля, на его необычно сжатые сейчас плечи, которые била мелкая дрожь, и пока чувствовал, как медленно на его джинсах появляются маленькие мокрые пятна. Юи сам не понял в какой момент времени его руки взяли лицо Микаэля, чуть-чуть поглаживая большими пальцами, а сам он опустил голову и, закрывая глаза, коснулся губ блондина. Он не знал, что будет делать после, как объяснит этот непонятный порыв Микаэлю, который сейчас по меньшей мере в шоке. Возможно Юи будет жалеть об этом поступке всю свою жизнь, когда потеряет единственного, по-настоящему родного человека, который смог заменить ему весь Мир, отторгавший его, но одно Амане знал точно — это самый лучший момент в его жизни, и он точно хочет, чтобы этот момент повторился ещё раз сто так точно. Когда Юи, едва невесомо, коснулся его губ, Микаэль опешил, не совсем понимая, что происходит. Он перестал дрожать, руки его опустились, а сам он неверующим взглядом смотрел на Юичиро, прямо сейчас, в эту минуту так нежно целующего его, и просто отказывался это принимать. Ведомый взявшимся из тех времен их прошлой жизни, когда они тайком встречались на границе владений людей и вампиров, только из-за того, что Юичиро отказывался сбежать и бросить своих друзей, и вот так вот, практически как сейчас, целовались, рефлексам, Микаэль потянулся, чтобы обвить руками спину и плечи Юи, но когда он уже почти обнял его, как всегда мечтал с тех пор как переродился, то увидел, что его рука блестит красным пламенем крови в свете лампы.Hollywood Undead — Paradise Lost
С ужасом Микаэль осознал, что он находится не в своём кабинете, а на поле боя, его правая рука держит меч, который на большую часть находится в груди Юичиро, а та самая кровь на его левой руке — кровь самого Юичиро, которая сочится из раны и которую Микаэль пытается остановить, хватая Юи за спину в месте ранения. Сначала убивает, а потом пытается спасти. Как глупо и как… по-человечески. — Юи-чан… я… Он не находит слов чтобы что-то сказать и просто делает ещё одну попытку остановить кровотечение, но не пытается вытащить меч, знает — будет хуже. Руки трясутся, а рот беспомощно открывается в беззвучном крике помощи, надеясь, что хоть кто-нибудь из столпившихся вокруг солдат сделает что-нибудь, ну хоть что-нибудь, чтобы спасти Юичиро. Но глаза натыкаются лишь на облегчение и одобрение действий Микаэля, словно никому и дела нет, что здесь умирает человек. Но люди не видят в этом существе человека, они видят лишь вышедшее из-под контроля орудие, чуть не убившее сотни и тысячи людей, поэтому на их лицах нет ни сочувствия, ни сожаления, лишь только праведный, как они думают, гнев. «Это его наказания за все те грехи и убийства» — думают они. Но увы, люди забыли, что перед ними не бесчувственное оружие и даже не человек, а Ангел, которого они сами вырвали из объятий Небес и низвергнули в пучины Ада и на своих плечах он несёт наказание, предначертанное им. Микаэль со страхом в глазах поворачивается к команде людей, которых Юичиро называл своими друзьями, искренне не понимая, почему те не стоят рядом с ним и не пытаются помочь. Когда он видит страх на лице Шиноа, отличающийся от страха на лицах других людей, боящихся лишь Серафима, он все ещё верит, что вот сейчас, они сорвутся с места и помогут ему. Когда он замечает слезы в глазах упавшей на колени девочки с хвостиками и слышит плохо подавляемые всхлипы, он думает, что Юичиро им дорог, но все ещё не понимает. Но когда Микаэль видит, как Шиноа взмахом руки останавливает какого-то брюнета, сделавшего шаг в их сторону, и он буквально по губам читает фразу, которая срывается с чуть поджатых губ Шиноа и которую он будет ненавидеть всю жизнь: «Так будет лучше», то Микаэль хочет повернутся к Юичиро и сказать, что вот, видишь, я все-таки был прав, они тебе не друзья, а я единственный, кому ты можешь доверять, но вместо этого из горла вырывается совершенно другие слова: — Прости меня. Если раньше его голос звучал сломано и потеряно, а сам Микаэль не знал, что сказать, то теперь в нем была лишь печаль и скорбь, которые вскоре станут его спутницами на всю следующую жизнь, постоянно напоминая об этом дне. Юичиро кашляет кровью и пытается прикрыть рот левой рукой, совершенно забывая, что секунду назад до того, как Микаэль пронзил его, эту руку, практически по локоть, отрубила Шиноа. Он вымученно улыбается, стараясь не замечать слабость в теле, пришедшую после первичной боли, когда меч вошёл пронзил его тело. Хочет коснуться лица Микаэля, нежно погладить и заверить, что все будет хорошо, как будто-то не он сейчас истекает кровью и скоро, может быть через минуты три, умрет, а то, что гибель неминуема Юичиро знал, но не может, потому что уже не видит лица Микаэля, а лишь расплывчатые очертания и что-то белое, едва колышущиеся сзади Микаэля и похожее на крылья. Юи просто списывает это на предсмертные бред и пытается сосредоточится на лице Микаэля, таком родном и близком: голубые, всегда с искрами радости и оптимизма, глаза, которые только он — Юи — мог видеть полными слез и печали, вьющиеся как всегда волосы, которые Юичиро не решался трогать даже во время какой-нибудь драки, которой заканчивалась очередная перепалка, настолько они были мягкими, это Юи знал, когда игрался с волосами Микаэля когда тот спал, и ломкими, ведь Мика все-таки блондин и такая нежная, по-детски счастливая улыбка, стоявшая ему огромных усилий, по которой Юи, пусть и невольно, скучал все эти четыре года, когда думал что больше ее не увидит. — Мика… Делает усилие, превозмогая боль в груди, и все-таки насаживается ещё больше на меч, приближаясь чуть ближе к Микаэлю. Шипит, но уже через секунду приподнимает уголки губ, пытаясь подбодрить даже не себя, нет, Микаэля, ведь Юи знает, что тому будет намного хуже, чем ему, ведь вампиры живут вечно, а значит Микаэлю нести это бремя целую вечность. О том, что Микаэль может с собой что-то сделать, не пережив этой боли, Амане предпочитал не думать. Но Юичиро даже не подозревал, что прямо сейчас крохотная стена, которой Микаэль огородил свой мнимый мирок, рушилась прямо у него на глазах, приобретая все новую трещину с каждой каплей крови, что падала и разбивалась о землю. Своей утешающей улыбкой он ломал детские мечты того счастливого ребёнка внутри Микаэля, все ещё надеявшегося когда-нибудь вернуть те дни, когда вся семья была в сборе за столом, у которого слегка покачивалась ножка и поэтому приходилось подкладывать любимую книжку Акане, потому что только она подходила по толщине, в окружении трепыхающегося огонька одной единственной свечи, а вокруг слышался пусть и затравленный и не такой свободный как раньше, но все же весёлый смех, сопровождаемый позвякиванием ложек о металлическую посуду или трением какого-то уголька, найденного на улице, по бумаге, где вскоре на них будут смотреть они сами, только с ручками и ножками в виде палочек, но зато с огромными улыбками до ушей, больше похожих на два пельмешка. Юичиро не подозревал, что совсем скоро, уже через несколько дней, Микаэль не выдержит и с удовольствием безумца пронзит свою грудь этим же мечом, в том же самом месте. И в последний раз блеснув остатками разума в глазах, Микаэль упадёт замертво, надеясь обрести наконец покой. Но спираль времени снова начнёт свой бег, возрождая всех из могил и опуская их с Небес на Землю. Но это потом, а пока первые трещинки проходят по кровавым стеклам глаз Микаэля и еле заметный огонёк, перешедший от тёмных крыльев Юичиро, зажигается на кончиках белоснежных перьев, окрашивая их в серый цвет пепла. — Я люблю тебя. И Юичиро обвивает шею Микаэля одной единственной рукой, зарываясь пальцами в белоснежные, по-прежнему мягкие волосы, и целует его, в последний, как Юи думает, раз. Он прижимается к холодной груди и чувствует, как на удивление с бешеной скоростью бьется затравленное сердце, когда-то прекратившее свой бег. И начавшее его заново. — Я… — Юичиро на секунду отрывается, вдыхая как можно больше воздуха, чувствуя, как труднее и труднее становится дышать. — Надеюсь, что ты сможешь забыть все это, — он знает, что Микаэль, не сможет, но продолжает говорить. — И жить, — Амане делает ещё один вздох, уже зная, что это его последний вздох. — Я про… Но воздуха предательски не хватает. Где-то слышится смех Ангела, вперемешку с рыданиями. На Микаэля уже смотрят мертвые зеленые глаза, даже после смерти наполненные все той же любовью. — Мика… Но кошмар не может длится вечно. — Очнись… Может быть эта жизнь была дана им не как наказание, а как шанс начать все сначала? — Мика. И он видит перед собой обеспокоенный взгляд самого дорогого для него человека, чувствует тепло ладоней на своих щеках и слышит голос, который уже не надеялся когда-либо услышать. — Ты в порядке? — спрашивает Юичиро, скептически оглядывая Микаэля с головы до ног, совсем забывая про свои действия, совершенные минутой назад и стыд, который обычно бы последовал за ними. — Ты вдруг начал нести какой-то бред, вырываться и оглядываться по сторонам, из-за чего было неудобно… Юичиро наконец вспомнил, что только что поцеловал Микаэля, вот так вот, буквально признаваясь в своих чувствах, которые сам же постоянно и отрицал. Покраснев до кончика ушей, парень схватил свою рядом лежащую сумку и выбежал из кабинета, на входе чуть не сбив ошалевшего Лакуса. Так в жизни, как сейчас, Амане не было стыдно никогда. Он будет очень долго лежать под одеялом, корить себя за этот поступок, запивая своё горе самым крепким кофе, которое только может быть, а может даже быть и откроет как-то прикупленный алкоголь, предназначенный как раз на такие случаи. — Воу-воу, вот это скорость, — Лакус, чуть не сбитый с ног, посмотрел вслед убегающему Юичиро, а потом перевёл взгляд на слегка взъерошенного Микаэля и понял, что зашёл очень не вовремя. — Надеюсь я не прервал вас на чем-то важном, — едва он успел договорить, как в его лицо прилетела какая-то подушка. — Спасибо, что на этот раз хотя бы не книга, а то у меня ещё Брэдбери с лица не сошёл, — сказал парень, указывая на небольшой синяк на скуле, оставленный ему Микаэлем, когда Вельт застал того за весьма пикантным занятием. — Чего тебе? — Микаэль положил локоть на диван, подпер лицо кулаком и недовольно посмотрел на Лакуса. — Я слышал женские крики. Твоих рук дело? — все ещё недовольно вздыхая, Микаэль поднялся с пола и пошёл заваривать чай, уже предчувствуя очередной душераздирающий рассказ и готовый поддержать друга хорошим советом и крепкой чашечкой чая. Микаэль не мог назвать точную дату, когда стал считать Лакуса своим другом. Может быть это случилось, когда Вельт неожиданно подсел к Микаэлю на одной из его пар в универе и стал что-то верещать про то как рад его видеть и то, как он обижен, что Микаэль сам не подошёл к нему и не поздоровался, а ведь они уже месяц учатся вместе. Может быть это случилось чуть позже, когда у преподавателя сдали нервы и он выгнал двух нерадивых студентов из аудитории, а Микаэль чуть не убил Лакуса за то, что он и его втянул в это, но не стал, потому что Вельт пообещал заплатить за него на обеде. Или может быть это случилось в один из тех университетских дней, когда Лакус был единственным, кто, хоть и неумело, но поднимал Микаэлю настроение, когда тому было ужасней всего и вытаскивал юношу развеется, прямо как сейчас Микаэль вытаскивает Юичиро. А может это случилось намного раньше, Микаэль уже и не может вспомнить, но он рад, что после Крул и Юичиро есть человек, которому он может доверять, хоть и считал раньше Лакуса тем ещё ублюдком. — Так что у тебя случилось? — только сейчас, когда Лакус потянулся за поставленной на стол кружкой, Микаэль смог заметить насколько хреново выглядел Вельт: парень очень сильно похудел, из-за чего на его лице теперь ярко выражались скулы и острая линия подбородка, сам он весь ссутулился и скукожился, будто пытался стать меньше или вовсе исчезнуть, и стал походить на какого-то злого карлика из какой-нибудь сказки; маленькие лопнувшие капилляры разрослись в его глазах как красная паутина, так, что уже с трудом можно было увидеть белок; уже даже не темно-синие, а чёрные мешки под глазами оттеняли бледную кожу, очень ярко вырисовываясь на ее фоне; и всю эту картину завершали едва только начавшие дрожать кончики длинных пальцев. — Эй, ты когда в последний раз ел вообще? — Микаэль ужаснулся, когда взглянул на лицо друга и тут же достал из рюкзака пакет с фастфудом, недавно купленный в какой-то забегаловке, и протянул его Лакусу. — Это не еда, но хоть что-то. — Может дня два назад, не помню, — Лакус скривился при виде еды, но под строгим взглядом Микаэля начал через силу жевать какой-то бургер, запивая его тёплым чаем. — Мало мне Юи, ты хочешь, чтобы я ещё и тебя кормил, — Лакус, не оценивший шутку Микаэля, все так же без эмоций продолжал жевать, морщась, и Шиндо снова стал серьезным. — Что это были за крики?Morland & Debrah Scarlett — A Monster Like Me
Лакус долго молчал, вглядываясь в свое отражение в чашке пустым взглядом и как будто бы выискивая там что-то способное спасти его от отчаяния, в которое он медленно погружался день за днём. Микаэль не торопил друга, он просто молча наблюдал за Вельтом и видел в нем отражения прошлого себя — сломленного, разбитого и в шаге от того, чтобы сделать себе подножку и свалиться в распростёртые объятия открытой крышки гроба. — Это была Томоэ, — Лакус сделал глоток воздуха перед тем как сказать следующую фразу. — Сестра Йоичи, которую я убил. — И что… она все помнит? Лакус, голова которого уже лежала на сцепленных в замок руках, опирающихся локтями на колени, только коротко кивнул, не в силах что-то сказать. — Помнит и не хочет, чтобы такое чудовище как я портило жизнь ее брата ещё и в этой жизни, — Лакус издал короткий смешок и поднял взгляд на Микаэля. — Знаешь, а она права. Я действительно чудовище. Ты не можешь знать, я тебе этого никогда не рассказывал, но после вашей смерти начался такой кавардак, в ходе которого мне удалось незаметно выкрасть его. Я причинил ему столько страданий, сам того не осознавая, полностью сломал его, лишил воли к жизни за каких-то жалких два месяца и оставил столько шрамов, которые, странно, даже сейчас остались на его теле. Но не это напугало меня больше всего в нынешнем Йоичи, — при произношений имени Саотомэ голос Лакуса слегка дрогнул, и он закусил губу, словно ему нельзя произносить это имя. Но в принципе так сам Лакус и думал. — Его глаза. Знаешь, это даже смешно, после моего перерождения в вампира я ничего не боялся, но я никогда не думал, что такую смертную дрожь на меня могут навести какие-то человеческие глаза. Они были пустыми, абсолютно пустыми. В них не было ни страха, ни ненависти, ни радости, ни отвращения. Я испытал столько радостных эмоций, когда заметил знакомый локон русых волос за поворотом, но обомлел, когда он спросил: «Кто вы? Что вам надо?». Оказалось, он ничего не помнит из прошлой жизни, это я позже понял, когда пришла Томоэ и быстро спровадила его в машину, а на меня накинулась и начала кричать. Эти крики как раз ты, наверное, и слышал. Но он не только ничего не помнит, но и ещё забывает. Представляешь, он оказывается уже пять лет лечится в нашей клинике, а я об этом даже и не знал. Судьба, наверное, издевается надо мной. Никогда бы не подумал, что человек, которого я искал почти всю свою жизнь окажется так близко, стоило только руку протянуть. — «Не один ты в любимчиках у Судьбы» — подумал Микаэль, усмехаясь про себя и вспоминая свои поиски одного черноволосого балбеса. Они оба находились в постоянных поисках: себя, своей любви, смысла своей жизни. Искали и не находили. Наверное, именно эта черта их и объединяла. — Понимаешь, я потерялся в своих страхах. Их стало слишком много, и я не знаю, как мне выбраться из этого чертового круга. Чем больше я пытаюсь найти выход, чем больше принимаю какие-то действия и бултыхаюсь, тем больше погружаюсь во все это дерьмо, уже не надеясь найти выход. Лакус застрял в собственном Аду, куда его загнали собственные ошибки, алчность и гордыня. Он был слеп к чувствам других и был теперь наказан за это слепотой и безразличием самого дорогого для него человека. Он был бесстрашным вампиром, а теперь его каждый день преследовал тихий плач и мольбы остановиться, к которым он был когда-то глух. Йоичи Саотомэ одновременно подарил ему крылья и приковал цепями к земле. А Микаэль видел все эмоции, переливающихся в глазах Лакуса разными оттенками зеленого. Они бушевали на зелёных лугах, перебираемые порывистым ветром, возносящимся в такие же ярко-зеленые кроны деревьев. Но главной картиной были вовсе не эти эмоции, не страхи Вельта и даже не его безмерное сожаление, а парень с каштановыми волосами, которого Микаэль сразу же узнал. И Шиндо уже знал, какими будут его следующие слова. — Скажи, а от того, что он ничего не помнит, изменился ли он? Изменился ли его голос, манеры, поведение, походка? Он стал другим человеком? — Микаэль улыбнулся, глядя на Лакуса, который не понимал, что друг хочет этим сказать. — Он остался тот же. Изменился лишь ты. Это он изменил тебя. А точнее твоя любовь к нему. Ты больше не причинишь ему боль, потому что любишь его. Да, эти шрамы останутся на его теле, но это будет тебе лишь напоминанием о том, как ты сильно должен его оберегать. Да, может быть тебе придётся напоминать ему каждый день о том, кто ты и как сильно ты его любишь, но это только укрепит твою любовь к нему. Да, может быть он когда-нибудь все вспомнит, но он сможет простить тебя. Все это Микаэль говорил с лёгкой улыбкой, наблюдая за тем, как с каждым его словом в глазах Лакуса зажигалась новая звезда надежды. Лакус Вельт, сам того не подозревая, уже был прощён. — Потому что тоже любит. Лакус удивлённо уставился на Микаэля, желая от того как бы подтверждения, на что Шиндо только слегка кивнул. И Вельту этого было достаточно. Уже через несколько минут Микаэль сидел один в своём кабинете и пил уже давно остывший чай, задумчиво вглядываясь в чёрный потолок. — Вот же нетерпеливый засранец.