Пешком по просёлку

      В голове было пусто. Казалось, что все мысли, тягучие, как расплавленная ириска, улетучились, испарились, а их место занял алкоголь, весело плескающийся в голове. Во рту, в горле, везде, где был коньяк, приятно жгло, першило, с некой горчинкой и в то же время сладостью. Мягкие губы какой-то шлюхи начинали отвращать, ее грудь, казавшаяся такой притягательной на трезвую, выменем свисала в промокшей майке, заставляя отворачиваться от поцелуев и цепких объятий. Внешние звуки смешивались, скручивались в тугую непонятную мелодию, далёкую настолько, что голос друга звучал там, у стены, когда он сам сидел на вытянутой руке от Кирилла. Звон рюмок уже не оглушал, губы не кривило от лимона, а надоедливый дым от самокрутки стал вкусным, дурманящим.       Время медленно текло по циферблату вслед за стрелками; официант несколько раз возникал рядом, предупреждал, но закрытие всё же стало неожиданным для всех. Посыпались маты, деньги, и Кирилл, чуть погодя, вышел на предрассветные улицы, кутаясь в любимый и безбожно прожженный пиджак от именитого дизайнера. Дальше Валя, лучший друг, блюющий в небольшом переулке от ядреного коктейля из шампанского и коньяка, решил ехать домой позже на такси, отправляя Кирилла одного. И он, снимая с сигнализации стоящую недалеко машину, лишь махнул на прощание и нажал на педаль газа, не особо понимая, что и в каком состоянии делает.       Очнулся уже на больничной койке от звука рыдания. Веки, словно сшитые кем-то, открывались болезненно, отдавая в голову и виски; дышалось прерывисто, как с бетонной плитой на груди и тугим ошейником на горле. Каждый вдох, каждый глоток воздуха отдавались болью, казалось, даже в пятке на левой ноге, прокатываясь по телу волной судорог, вновь спирающих дыхание и скапливающихся в затылке. Рядом вскрикнули, засуетились и приблизились — это Кирилл чувствовал по теплу чьего-то тела на своём плече, — тихое помещение загудело, зашлёпали ноги по полу, и, как бы не хотелось и болезненно это ни было, пришлось открывать глаза.       Над ним — седой мужчина с повязкой на лице, рядом, на плече, руки мамы с раскрасневшимся, мокрым от дорожек слёз лицом, у окна хмурый бледный отец с не зажженной сигаретой в губах, а он, судя по общему расположению, лежал на кровати. Что, впрочем, объясняло и боль, и общий настрой.       "Девятнадцатилетний студент, в нетрезвом состоянии врезавшийся в витрину кофейной лавки, кроме сильных ушибов и треснутого ребра получил повестку в суд. Владелец магазина заявил, что, как и машина, Toyota Corolla старого образца, витрина не подлежит восстановлению за счёт страховки. Сам же виновный является, как говорят в народе, золотой молодёжью, сыном владельца древозаготавливающего цеха… "       Экран телевизора, мигнув, погас, и Кирилл запустил пультом в стену, не особо беспокоясь, чтобы он не разбился. С аварии прошло уже три недели, его тело, всё ещё немного ноющее, перестало пугать всех синевой, а журналисты всё также продолжали караулить его возле дома, больницы и института. Если раньше отец терпел, порой даже давал кроткие, привычно строгие комментарии, то сейчас уже не пренебрегал охраной, вежливо, а порой и не очень, просил всех журналистов свалить. Мама только охала, выглядывала в окно из-за шторки и заводила одну и ту же песню про алкоголь, деньги и наркотики. Естественно, не рекламируя их.       — Я говорила тебе, что твои гульки до добра не доведут! — сегодня они всей семьёй собрались на кухне.       В мамину кружку привычно капала успокоительная настойка, в то время как Кирилл щёлкал семечки, чтобы хоть немного заглушить желание курить. Помогало отвратно, и он хоть раз в день старался выкрасть у отца сигарету и в тайне скурить её на чердаке. Там же, затерявшись между старым комодом и ненужными школьными учебниками, пил с Валей, заливая маме про фильм, что они хотят посмотреть в уединении. Но вчера, когда, изрядно набухавшись украденным из какой-то лавки виски, они забыли вовремя спуститься в комнату, были раскрыты.       — Витя! Скажи ему! — всхлипнула женщина, отхлёбывая горькую жидкость и протягивая её мужу, но тот отмахнулся и повернулся к сыну.       — Твои выходки мне надоели, — сразу начал он, — я терпел твои пирсинги во все места и лично водил тебя по врачам после неудачных проколов. Твоя сессия в институте оплачена с моих счетов. Ты умудряешься пропить все карманные!       Нахмуренные брови отца, вздувшаяся венка на виске и судорожно раздувающиеся крылья носа не сулили ничего хорошего. Кирилл, отодвинув от себя упаковку семечек, поднял голову от лакированной столешницы, привычно раздражающим родителей движением застучал по чёрному камушку пирсинга над бровью и в тон, так же гневно и пылко, ответил:       — Мои карманные. Трачу, на что хочу.       Конечно, его поведение не всегда было оправданным, но Кирилла редко останавливало такое понятие, как «оправданность», тем более, что с раннего детства он привык делать и говорить только то, что хочет, а не то, что должен.       — Довольно! — отец, упёршись руками в столешницу, поднялся. Его руки напряженно сжимали край стола, взгляд бегал от жены к сыну. — Как я и думал, слова тебя не проймут.       Удовлетворенно кивнув, Кирилл расслаблено опёрся на мягкую спинку стула. Наконец, спустя несколько лет нудных лекций и бессмысленных запретов, его предки поняли, что он и без них сможет отлично распоряжаться временем и деньгами. Но отец, к его удивлению, продолжил.       — Сессия закрыта, это я по сообщениям из банка знаю. У тебя каникулы, а значит, больше двух месяцев отдыха… — подсчитывал он под вопросительным взглядом Кирилла, — достаточно. Сегодня же выезжаешь.       — Куда это? — в голове зашевелились мысли, догадки, внутри что-то заскребло, подозрительно затрепетало, вслушиваясь в ускоренный стук собственного сердца.       — Поедешь к бабушке, в Глубокое.       Душа, казалось, заметалась, панически заклокотала в груди, стараясь вылететь из этого тела куда-нибудь, лишь бы не быть причастной к озвученному названию.       — Я в эту выгребную яму не поеду, — прошипел Кирилл, ёжась от воспоминаний о селе. К несчастью, бывал там пять лет назад.       Но отца, который вырос в Глубоком и провёл там всю свою юность, такой ответ только разозлил.       — Поедешь! — взревел он, стукая кулаком по столу. — Я не собираюсь хоронить тебя раньше себя, — на этих словах раздались тихие женские всхлипы, — но всё к этому ведёт. Это лето ты проведёшь у бабушки, и точка.       Такой расклад совсем не устраивал Кирилла, надеявшегося поехать с Валей в Амстердам и отгулять там чуть ли не все два месяца, благо, что позволяла и виза, вернее, отец Вали и его связи, и средства. Поехать в доисторическое, каким по его мнению было село, место означало потратить ценное время зря. Запугивания смертью его тем более не останавливало.        — А если я откажусь?       Его вопрос был встречен уже спокойнее. То ли помогла рука жены, крепко сжимающая большую ладонь, то ли всё же выпитое успокоительное.       — Тогда я отделю тебя от моих счетов, откажусь выплачивать компенсацию владельцу магазина и уйду из спонсоров университета, — перечислил он, внимательно наблюдая за реакцией сына. Тот выглядел равнодушным.       Вовремя натянутая маска буквально спасла Кирилла от позора. Ещё немного — и разорался бы, заскандалил, требуя и указывая, но неизменно бы получил наказание в многократном размере и лишился сладкой жизни не на месяцы, а навсегда. Несколько секунд на обдумывание помогли трезво, пусть и скрипя зубами, оценить варианты и гордо принять будущие страдания.       — Телефон остаётся со мной? — уточнил он, в голове прокручивая тошнотворные перспективы.       — Только он.       — Тогда мне нужно два часа на сборы.       — Отлично, тебя отвезут.       На этой ноте Кирилл поднялся, скрипнув стулом о паркет, вытащил из кармана джинсов кошелёк и демонстративно кинул его на стол, смотря в глаза нахмуренному отцу. Так же полетела зажигалка Зиппо, несколько смятых купюр и плеер. Телефон, как и было сказано, оставил себе.       Поднимался по лестнице под звук маминого плача и отцовских спокойных реплик. Сам матерился себе под нос, дрожащими от гнева руками пытался вычертить графический пароль, но получалось настолько отвратно, что экран приливно засветился лишь с пятой попытки. Захлопнувшись в комнате, Кирилл запрыгнул на кровать, снеся ногой будильник с тумбочки, и набрал самый вызываемый номер.       — Кира? Ты в порядке?       Взволнованный и родной голос в трубке заставил сердце чертыхнуться, а голос — осипнуть от подкатившей к горлу обиды, в ушах застучал пульс, затмевая чужое дыхание, и гневные слова, вспыхивающие в голове обжигающей волной, испарились, оставив вместо себя едкое разочарование.       — Валик, — виновато вымолвил Кирилл, неосознанно используя ласковое прозвище, что дал другу ещё в первом классе.       — Кира, я ж тебя как облупленного знаю, где накосячил?       — Меня предки в село отправляют на лето.       Он сказал это так тихо, как мог, словно громкость сказанного определяла значимость, словно была надежда на то, что его не услышат. Но громкое недовольное сопение намекало на чей-то отличный слух.       — Я так понимаю, это значит, что наш отдых кончился, не начавшись?       Было мерзостно от собственных слов, он же прекрасно знал, как Валя хотел поехать, как он мечтал накуриться в квартале красных фонарей и пойти искать себе приключения, не особо заботясь о презервативах, заболеваниях и прочем. Но его родители и их идея о перевоспитании перечеркнули все планы.       — Валь, прости, ты же знаешь, как я хотел поехать! Но отец сказал, что лишит денег.       — И как ты намерен выпутываться?       — Не знаю. Достану бабку, чтоб она сама меня спихнула, или сделаю вид, что болен… Я не знаю, блядь!       — Успокойся, Кира, ты чего, как баба, истеришь? — на том конце провода усмехнулись и тяжело, словно пытались задуть незатухающую свечу, выдохнули. — Куда именно едешь, и будет ли там связь?       — Еду в село Глубокое, насчёт связи пока не знаю, но телефон мне разрешили оставить.       — Тогда прекращай истерить! Гульнёшь там лучше, чем в Амстердаме. Трахнешь какую-нибудь доярку с пятым размером, покурить у местных попросишь, так что не дрейфь. Там, может, и я украду нашего деревенского пацана.       — Да какой из меня деревенский? — усмехнулся Кирилл, поглядывая на подарок Вали — свои любимые рваные джинсы, стоящие примерно как корова. Если б он ещё знал, сколько стоит корова.       — Ничего, там обрастёшь бородой и мышцами,— в трубке судорожно, немного резко вдохнули, — только не садись пьяным за руль. Хорошо?       Авария оставила след не только на родителях Кирилла и его бледном теле, но и на Вале, взвалившем всю вину за случившееся на свои плечи. Не остановил, не поехал следом, не попросил подождать; каждое «не» — тонна извинений, которые он тихо шептал у больничной койки, в то время как Кирилл морщился от очередного укола.       — Без тебя пить не стану. И ты не кури особо без меня, кто тебя, обдолбаного, в номер потащит?       — Ладно, считай это подачкой обделенным. Кира, вали вещи собирай и не ной. Потом в сентябре покутим за отцовские в отместку.       — Валик, это всё твоё влияние.       После разговора с другом стало намного легче, словно с плеч столкнули тяжёлый груз невыполненного обещания и разочарования. Оставалось лишь собрать вещи, убедить родителей, что он, такой виноватый и послушный, пропитался их идеей перевоспитания, а потом в долгом пути с пересадкой с самолёта на машину придумать коварный план побега из навозной дыры.       В селе Кирилл оказался лишь на утро. Сначала ждал самолёт, потом ругался с кассиршей за то, что на бронь отца ему выдали билеты в эконом-класс, и, проиграв, всё же принял неизбежное и, наконец, пошёл на посадку. Ещё никогда он не летал так унизительно, как в этот раз, даже храпящего рядом деда мечтал выкинуть за борт, что уж говорить про многодетное семейство с двумя грудничками. Встретившая его Honda у входа показалась раем на земле, если не считать того, что ещё вчера бы он не нашёл на карте город, в который прилетел. На этом путь, как оказалось, только начался: по сторонам пролегали степи, холмы и низкие горы, а порой машину поглощал дремучий лес, скрывая тонкую асфальтную дорогу за высокими соснами. Водитель оказался молчаливым, но на вопросы Кирилла отвечал спокойно, без неприязни, хотя его давно не удивляли два жилых дома посреди лесных оврагов, отдаленные от прочей цивилизации на несколько километров.       — Тут люди привыкшие, — Александр Петрович умело выкручивал руль между огромными провалами в дороге, — никого не пугает дикий зверь. Волки, лисы, кабаны, медведи — намного хуже бухие мужики, которым отказали в самогоне.       — Так тут все пьют?       — Нет. Скорее, почти все не пьют, работать нужно. Но как только праздник какой, так половина превращается в свиней, — заметив нахмуренные брови Кирилла, мужчина решил перевести тему, — но молодежь, как ни странно, ко всему этому относится не очень хорошо. Пьют немного, только если на дискотеках, больше любят собираться большими компаниями и что-нибудь жарить на огне.       Кирилл хмыкнул. Молодежь не могла не развлекаться всеми имеющимися средствами. Старшее поколение здесь явно мало что понимает в наркотиках и прочих шалостях, а вот сверстники, видно, усердно скрываются по своим сеновалам. Или куда там тащат снятых шлюх?       — Райцентр проезжаем! — оповестил Александр Петрович, привлекая внимание. — Здесь и почта, и банк, и рынок по понедельникам!       Гордость, которой была пропитана последняя фраза, сразила Кирилла, всё ещё лелеющего надежду на отголоски двадцать первого века в родном селе, но если люди тут радуются однодневному рынку, то что его ждёт чуть дальше?       — А вот и Глубокое.       Как ни странно, но мелькающие по сторонам домики не стали кривее, темнее и гнилее, чем в треклятом райцентре. Всё так же тянулась одна асфальтированная улица, вдоль которой, как грибы вдоль тропинки, выросли одноэтажные сооружения. И возле одного такого, с тёмно-серой шиферной крышей, белыми крашенными стенами и покошенным деревянным забором остановилась машина.       — Сорок четвёртый дом, как и заказывали, — Александр Петрович протянул руку, которую тут же пожал Кирилл, — ну, держись, городской. Если что, я на углу кочерги живу. Спросишь у кого, не ошибешься.       Кирилл кивнул, вышел из машины, хлопнув дверью громче, чем нужно было, забрал с заднего сиденья спортивную сумку, которую не позволил убрать в грязный багажник, и под шум отъезжающего автомобиля пошёл к дому, скрипнув петлями калитки.       — Кирюша! — из дома высыпалась низкая худая старушка в косынке и цветастом халате. Заметив мнущегося у крыльца парня, похромала к нему.       — Привет, — смущенно ответил он.       Бабушку он видел последний раз в четырнадцать, она довольно сильно изменилась, состарилась, но всё также крепко обнимала внука, едва доставая тому теперь до плеч.       — Ох, прости старую, — она засуетилась, вновь пошла к крыльцу, пытаясь выцепить из рук тяжелую сумку, — ты же устал с дороги, а я в дом не пускаю! Проходи, сейчас завтракать будем.       Дальше посыпались вопросы, типичные возгласы про "повзрослел", пока Кирилл, стягивая с себя потную дорожную майку, не засветил маленький ловец снов на рёбрах. Тогда бабушка и прозрела, сразу заметив проколотые ухо и бровь, выбритые виски да рваные джинсы.       — Кажется, тебе многое нужно мне рассказать, — выдохнула она, расставляя на столешнице чашки, тарелки с пирогами и овощами, пока вся поверхность небольшого круглого стола не оказалась заполнена.       Сначала в любопытстве бабушки Кирилл не видел ничего хорошего: сюсюкаться со стариками не умел, отвечал всегда грубо и рвано, чтобы не слушать нотации, — но потом нашёл в этом отличную идею по скорому завершению исправительного лагеря. Пусть подумает, какой он "плохой мальчик", и признает, что не справится с ним.       Когда чай плескался в кружке, Мария Захаровна с тёплой улыбкой уселась напротив и молча смотрела, как Кирилл сначала недоверчиво, а потом с нескрываемым аппетитом ел пироги, забывая даже запивать. Когда внук немного подъел, она ненавязчиво начала расспрашивать его о жизни.       — Закончил первый курс, вернее, проплатил за него. В жизни предпочитаю гулять с Валей — это мой лучший друг с первого класса — или с девушками на одну ночь. Пью, курю, когда есть что, то не только сигареты, — равнодушно бросил он.       Несмотря на его ожидания, бабушка продолжала смотреть всё с той же теплотой и нежностью, не замечая сказанных слов. Пришлось вновь кусать пирог, блаженно жевать его и прятать взгляд в полупустой кружке.       — Я знаю всё это, — она взяла чайник и долила кипятка Кириллу, но его сейчас не интересовал вновь горячий чай.       — Откуда?       — Твой папа каждый день звонит мне по пути домой и рассказывает про то, как вы живёте.       Кирилл хмыкнул. На него-то отец находил время, только чтобы поругать или вручить новую кредитку взамен потерянной на очередной вечеринке старой.       — Так чего спрашивала?       — Интересно было, соврёшь мне или нет, но ты молодец, не стал.       На душе погано скреблось, закололо в груди, мысли подкидывали едкие словечки в сторону самого себя и своего плана. Он-то не врал из-за собственной выгоды, цели, а бабушка внимательно его слушала и надеялась, что так, через правду, сможет стать ближе к внуку.       — Тёть Мань!       Громкий крик со двора заставил его вздрогнуть, выронить из руки еду и уставиться в проход.       — Ау! — спокойно откликнулась бабушка, продолжая мерно отпивать из своей чашки.       Раздался громкий топот, крыльцо заскрипело, вместо дверного колокольчика оповещая о госте, и в дверях появился широкоплечий парень с ведром.       — Ой, Гриша, ты, как всегда, меня удивляешь! Только вроде пошёл огород поливать, а уже закончил! — радостно залепетав, старушка подскочила, ловко вытащила ведро и водрузила его на табуретку у раковины, наполняя пластиковый умывальник. — Ко мне как раз внук приехал, Кирилл, я тебе про него рассказывала.       — Рассказывали, — подтвердил он, смерив взглядом "внука".       — Кирюша, а это Гриша, он мне помогает по хозяйству, — она повернулась, вытерла взмокшие ладошки о полу халата и радушно показала на пустующий стул, — ты садись, садись! А я сейчас на кухню за тарелкой сбегаю и вернусь.       Стоило ей выскользнуть за дверь, как Кирилл, теперь уже свободно и без напряга, смог повернуться и нахмуриться, встретившись с гостем глазами. В метре от него стоял типичный русский парень с копной пшеничных волос и взглядом пытался если не убить, то втоптать в грязь или дерьмо.       — Что надо? — резко спросил Кирилл, как обычно меняя голос, делая его грубее перед опасными личностями.       — Мне от тебя — ничего, — Гриша поравнялся с ним, скосился на пирсинг и, скривившись, добавил, — тебе что от тёти Маши нужно?       — Ничего. Я здесь не по своей воле и долго оставаться в таком гадюшнике не намерен.       Крепкие руки схватили ворот майки, потянули, приподнимая Кирилла со стула, пока он не выпрямился, злобно впившись взглядом в глаза напротив, и презренно, плюясь, прошипел:       — Отпустил меня сейчас же.       Отпускать его никто не собирался. Ещё сильнее сжав воротник, не заботясь о том, сколько денег растягивает своими руками, Гриша прошептал Кириллу в лицо:       — Только попробуй её обидеть, и я вынесу твой заспиртованный мозг из ружья, городской. Пока ты гулял, она места себе не находила, а ты даже не соизволил позвонить.       На загорелой коже проступали синеватые венки от гнева своего хозяина, на белке глаз полопались капилляры, а шумное горячее дыхание билось в шею. Такое зрелище редко когда встретишь на трезвую и ненакуренную голову, но дрался Кирилл часто, вернее, смотрел на драки из-за спины Валика, чтобы не знать, как создать грозный образ.       — Тогда я тебя убью раньше, деревенщина, — спокойно ответил Кирилл, в то время как сердце ушло в пятки, отдаваясь лишь оглушающим стуком в ушах.       — Вот и договорились!       Гриша, заметив приближение Марии Захаровны, отпустил воротник, издевающе пригладил и сел на стул, словно ничего и не было. Но Кирилл-то знал, что рядом с ним сейчас сидит деревенский псих, и желание сбежать из этой дыры, что когда-то по ошибке назвали селом, росло в геометрической прогрессии.