***
Бэтмен никого не хоронит. Смерть Супермена всколыхнула всю планету, и на пышной погребальной церемонии присутствуют, кажется, все жители Метрополиса. Ее транслируют по всем каналам, о чем с отстраненным видом докладывает Альфред. Брюс не смотрит телевизор, но даже от представленной картинки его начинает тошнить и тянет запустить в экран чем-нибудь тяжелым. Смерть Кларка Кента, молодого журналиста «Дэйли Плэнет», интересует всего горстку людей – его родственников и коллег, хотя некролог в газете занимает неприлично много места. Никто не замечает этого, конечно же, всем не до того. Брюс Уэйн летит в Смолвиль. Он не присоединяется к похоронной процессии, наблюдает, но сам держится в стороне. Поглощенные своим горем люди не обращают на него внимания, что полностью устраивает Брюса. Он не собирается ни с кем разговаривать, просто чувствует, что должен быть здесь, именно здесь, а не там, на фальшивых и пышных похоронах Супермена, которого нет в вычурном черном гробу с серебряной «S» на крышке. Впрочем, подошедшей со спины женщине Брюс не удивляется. И не оборачивается – даже сейчас он не теряет сноровки, слышит ее издалека и не против, чтобы она подошла. Диана Принс выглядит так же, как на фотографии вековой давности: годы не добавили ей морщин, бой с криптонским чудовищем не оставил синяков. Он воспитан джентльменом – род Уэйнов хоть и пошел от охотников, по праву причислен к аристократии, и поэтому Брюс заговаривает первым: - Зачем устроили этот цирк с пустым ящиком? - Они решили похоронить его… с воинскими почестями. Не то чтобы он не догадывается или не понимает. Просто это слишком глупо. Вся эта ситуация не столько трагична, сколько невероятно глупа. Трупу без разницы, понесут ли его на руках друзья и родственники или почетный военный караул, опустят ли ящик в землю на Арлингтонском кладбище или на сельском, прозвучит ли над ним залп салюта или заунывная мелодия волынки. Ему самому точно было бы плевать. Может быть, Кларку – нет, но этого Брюс никогда уже не узнает. - Я подвел его. В жизни. - Диана молчит. Да и что тут скажешь? Тем более что сам Брюс не считает себя виноватым и не собирается ни с кем обсуждать это. Всего лишь сообщает: – Не подведу после смерти. Все неправильно, все не так и должно быть совсем не так. Героический идиот, что ему стоило остановиться рядом с Бэтменом и отдать ему копье? Напичканный криптонитом, ослабленный, Кларк рванул на верную смерть, хотя рядом были союзники, которые могли бы нанести этот удар вместо него. Союзники, у которых не было ни семьи, ни друзей. Черт побери, они бы сумели, выстояли бы еще минуту, нашли бы другое решение! Лицо Брюса остается таким же бесстрастным. Эту маску он умеет носить не хуже, чем черную маску Бэтмена, обе стали частью его жизни давным-давно. Он действительно не чувствует себя виноватым, он был прав настолько, насколько ему хватало информации. Но перестать думать о том, что информации этой оказалось слишком мало, не получается. Бэтмен изучил Супермена вдоль и поперек, готовясь его уничтожить, но как же плохо он на самом деле понимал своего врага, за считанные секунды ставшего другом. А знал бы о Марте Кент раньше – поднялась бы у него рука на ее приемного сына? Он не находит ответа. Марта Кент глухо рыдает над могилой. Диана, как и сам Брюс, немногословна: - Сто лет назад я собиралась оставить людей. Это не выглядит как обычная гипербола, но Брюс не выказывает удивления. Кажется, после всего произошедшего его ничто уже не может удивить. В Диане сразу чувствовалось нечто такое - он не знает, как объяснить, какая-то «своя» порода. Тайна личности Бэтмена ей уже известна, так что и смысла скрываться нет. Да и удалось бы скрыться – большой вопрос. Брюс видел, на что она способна, и это наверняка не предел. Как показала практика, не во всяком бою сумеет выстоять одиночка вроде него. Именно поэтому он решается просить Диану о помощи. Брюс Уэйн в полном раздрае, хотя и не показывает этого, но у Бэтмена… у Бэтмена всегда есть план. Похоже, самое время поделиться им с потенциальной союзницей. С кладбища они уходят вместе, так и не замеченные никем из друзей и родственников Кларка. До ближайшего аэропорта несколько часов езды – вполне хватит, чтобы все обсудить.***
Это ощущение родом из детства: мамины руки, теплые и шершавые, ласково гладят по щеке, поправляют волосы, сжимают ладонь – его забывают, не ему придают значения, но узнают безошибочно, когда испытывают подобное вновь. Мама целует Кларка в лоб, совсем как раньше, когда он был ребенком и они жили на ферме втроем с отцом. Сейчас она скажет, что пора вставать, что нужно проснуться, завтрак уже готов, а он попробует выпросить себе еще пару минут, чтобы поваляться в постели, приоткроет глаза и увидит, как мама тепло улыбается… Но мама молчит, не пытается разбудить его. Невнятное необъяснимое чувство – тревоги, неправильности, опасности – усиливается с каждой минутой. Долгое время Кларк не может понять, что не так, пока не улавливает звук. Мама плачет. Гладит его руки и тихо, отчаянно, безнадежно рыдает. «Мама… мама, не плачь. Пожалуйста, не надо, не плачь, все хорошо». Слезы капают на его ладонь. Хочется немедленно обнять самую важную женщину в своей жизни, успокоить ее и утешить. «Почему ты плачешь?» Внезапная боль возникает разом во всем теле, тысячами копий вгрызается в грудную клетку, терзая ее с особым остервенением, но во много раз больнее – слышать мамин плач. Кларк готов сделать что угодно, лишь бы она перестала плакать и улыбнулась… но он не может проснуться. Он, Супермен, вырвал бы сердце тому, кто ее обидел, голыми руками разодрал бы на куски труп и развеял пепел по ветру. Не в силах даже открыть глаза, Кларк Кент лежит где-то… на чем-то твердом, в родительском доме, мысленно уговаривая маму успокоиться, и твердит ей, что все хорошо, раз за разом, как она не раз твердила ему в детстве. Все ведь хорошо, они победили, он победил, он спас Землю, заменившую ему дом, чудовище больше не может ей навредить, так почему мама плачет? Ее рыдания становятся глуше, тише, под руку ложится прямоугольник гладкой бумаги. «Мама, не уходи…» Она не слышит. Она выходит из комнаты, тихо всхлипывая; дверь оглушительно для сверхъестественного слуха ударяется о косяк, протяжно скрипит плохо смазанная ручка. Стучат копыта лошадей, тянущих катафалк, заунывная похоронная песня волынки не заглушает их, и Кларк считает – восемь. Восемь ног - это две лошади, он не может вспомнить, кого хоронили, лишь этих лошадей, за которыми они шли на кладбище всей семьей. Отец крепко держал его за руку… только тогда было, кажется, лето. А сегодня Кларку так ужасно, невыносимо холодно, и с каждой минутой становится как будто бы еще холоднее – он не может вспомнить, было ли ему когда-нибудь так же холодно, как сейчас. «Мама, что происходит?» Липкий животный страх затапливает сознание, густеет, перерастая в панический ужас, когда Кларк осознает. Когда разбирает в словах заупокойной молитвы свое имя. Голос Лоис, срывающийся, дрожащий, шепчущий адресованные ему последние слова. «Лоис… Ло, не бросай меня, не надо… Не надо, Лоис, я еще жив!» Кларк кричит, срывая голос, пытаясь докричаться до нее, но, как в кошмарном сне, не может даже разомкнуть губы. Он же живой, живой, почему, за что, почему они все не слышат?! Конечности не двигаются, руки тяжелы настолько, что ему, обладающему никем еще не измеренной физической силой, не с чем и сравнить этот вес. Он лишь знает, что поднять их, хотя бы пальцами пошевелить – не получится. Нет и рентгеновского зрения, ничего нет, только стук пригоршни земли о деревянную крышку, болезненным эхом отдающийся в голове. Смолкают голоса, шаги затихают, оставляя его один на один с кошмаром. Кларк пытается бороться – с паникой, с собственным бессилием, с чудовищной болью в спине и груди. Рвется сделать хоть что-нибудь, хотя бы открыть глаза. Сил нет ни на что, все бесполезно, его крика никто не слышит сейчас – и не услышит больше, никогда. Может, это и есть его ад? Он не знает, сколько времени проходит в бесплодных попытках. На миг ему кажется, что веки поддаются. Кларк не понимает, так ли это на самом деле: вокруг по-прежнему темнота и пустота, даже звуки все смолкли. А потом в темноте проступает багровое зарево. Сперва его жар почти приятен, он согревает закоченевшее тело, но тепло быстро становится невыносимо обжигающим. Пламя наваливается, окружает Кларка, сжимает со всех сторон, с каждой секундой разгораясь все ярче и горячее. Давит на грудь, он пытается дышать и втягивает в легкие жидкий огонь. Перед глазами всеми оттенками красного сияет суровый и величественный мир: каменистые пустоши, высокие здания, скалы; крошечные фигурки бестолково мечутся внизу, незнакомые летательные аппараты взмывают в воздух. Криптон. Кларк вскидывает голову, но вместо звездного неба над родной планетой видит сквозь невыносимо алое густое марево все ту же картину и понимает: это ядро. Он в самом сердце планеты, доживающей свои последние минуты. Планета гибнет, и Кэл-Эл, последний сын Криптона, умирает вместе с ней. Он был единственным выжившим, но станет первым, кто умрет, когда ядро Криптона взорвется. Нет, не Криптон, осознает Кларк. Земля. Это Земля, которую он старался, но не сумел защитить, повторяет судьбу его мира; это ее ядро сжимает его, сдавливает чудовищным весом мантии и коры. Оно кипит вокруг, Кларк пытается не вдыхать, потому что каждый вдох как пытка, и легкие залиты этим, жидким, раскаленным - он не может вспомнить названия, и лучше задохнуться, чем глотать это вместо воздуха, но не удается. Стоит только попробовать перестать дышать, как грудную клетку сжимает еще сильнее, прошивает ослепительной болью, превосходящей все, что Кларк когда-либо испытывал, и он, не в силах сопротивляться, снова делает вдох. «Пожалуйста...» Вдох. «Хватит…» Вдох. На четвертом вдохе сознание милосердно гаснет.