Девушка из Берлина: Любовница Группенфюрера

Солдаты СС не спускали рук со своих автоматов, хотя большинство согнанных сюда обитателей гетто были женщинами с детьми, до смерти напуганными и держащими руки над головой на всякий случай, чтобы ненароком не спровоцировать немцев. Как только мы вышли из машины, я поотстала от мужчин и, убедившись что никто меня не заметил, свернула в соседний переулок, где несколько трупов так и остались лежать после недавней зачистки этого сектора. Мне пришлось закрыть нос и рот носовым платком, во-первых потому что запах был совершенно невыносимым, а во-вторых из-за свирепствующей в гетто эпидемии тифа. Я зашла в один из домов, стены которого были испещрены следами от пуль - свидетельством того, сколько повстанцев погибло здесь, сражаясь за своё право жить. Внутри тел, однако, не было: СС должно быть вытащили всех наружу, чтобы тщательно обыскать трупы на наличие спрятанных ценностей или золотых зубов. Потом тела отправятся в одну из заранее заготовленных канав на окраине гетто. Я хорошо знала протокол, я же всё-таки работала в РСХА. Я толкнула незапертую дверь в одну из опустевших квартир и осмотрелась. Обшарпанная мебель и отставшие обои только усиливали впечатление безысходности и пропитывали воздух запахом смерти. Чьё-то пальто по-прежнему лежало на кровати, забытое в спешке эвакуации. Я подобрала его, стряхнула, и надела поверх своей униформы. На правом рукаве всё ещё держалась повязка с голубой Звездой Давида. Очень хорошо. Я сняла свою пилотку SS-Helferin и спрятала её в карман, после чего застегнула мешковатое пальто на несколько верхних пуговиц, чтобы никто не смог разглядеть моей униформы. Уже собравшись уходить, я окинула себя взглядом в осколок разбитого зеркала на стене и криво ухмыльнулась отражению: я выглядела почти совсем, как они. Чтобы сделать сходство безупречным, я покрыла голову платком и завязала его концы под пучком на шее. Спустившись вниз, я осторожно выглянула наружу. Отсюда я прекрасно видела окружённых людей в конце улицы. Теперь всё, что мне оставалось, так это проникнуть в их ряды незамеченной. К счастью для меня, охранявшие их эсесовцы были слишком заняты тем, что в почти священном трепете разглядывали большого и страшного шефа РСХА, наверняка чтобы позже написать домой о том, как они своими глазами видели самого герра Группенфюрера. Я скользнула в толпу жавшихся друг к другу евреек совершенно незамеченной. Медленно, стараясь не привлекать лишнего внимания, я протиснулась в первый ряд, и стояла теперь едва ли в каких-то двадцати шагах от Группенфюрера Кальтенбруннера и Генриха, который продолжал хмуриться и оглядываться по сторонам, должно быть заметив моё отсутствие. Георг стоял ближе всех ко мне, держа в руках карту перед своим шефом, который что-то ему разъяснял. Я улыбнулась; моя маскировка сделала меня для них абсолютно невидимой. - Продолжайте двигаться по кругу, какой мы наметили раньше. Судя по результатам, это наилучшая тактика, - Группенфюрер Кальтенбруннер обвёл круг на карте, обращаясь к стоящему рядом командиру СС. - Слушаюсь, герр Группенфюрер. - Офицер щёлкнул каблуками и махнул головой в нашу сторону. - А с этими что? Расстрелять их прямо здесь? Окружавшие меня женщины отозвались коллективным вскриком, услышав слова командира, и крепче прижали к себе детей, обмениваясь паническими взглядами. Солдаты переложили автоматы в более удобную позицию, готовясь к дальнейшим приказам. - Нет, зачем же? - Группенфюрер Кальтенбруннер нахмурился. - Мы же обещали, что пощадим их, если они сдадутся добровольно. - Отослать их в Треблинку в таком случае? - Сделайте запрос в департамент по управлению лагерями и спросите, кому нужны свежие люди. Я этим не занимаюсь. - Так точно. - Командир СС снова щёлкнул каблуками. - Разрешите их хотя бы отсортировать, герр Группенфюрер? Половина из них слишком стары или же больны, они и так еле на ногах держатся, зачем на них лишний транспорт тратить? Они всё равно по дороге умрут. - Разрешаю. - А с детьми что? Их тоже налево? Это был лагерный слэнг, неизвестный для стоявших рядом со мной людей. Налево означало немедленную смерть; направо - возможность прожить чуть дольше, но только чтобы понемногу умирать каждый день, от непосильной работы, от голода и болезней. - Этим мой офис тоже не занимается. Звоните в департамент по лагерям, пусть вам Поль говорит, что с детьми делать. Офицер салютовал шефу РСХА, повернулся к нам и начал отдавать команды громким, резким голосом: - Всем встать в одну линию по краю бордюра, плечом к плечу. Детей с рук снять и поставить рядом с собой. Все личные вещи оставить за спинами. Ну, пошли, schnell, schnell, schnell! Меньше чем через десять секунд мы все стояли в одну линию плечом к плечу, в то время как командир эсесовцев начал свой путь от начала бордюра, расталкивая людей в две разные стороны своей дубинкой: направо, налево, направо, направо, налево, направо, налево, налево, налево, направо... Наконец он дошёл и до меня и гавкнул, коротко оглядев меня с головы до ног: - Направо! - А что, если я хочу налево? - Громко спросила я, так что все головы немедленно повернулись в мою сторону. - Что ты сказала, жидовка? - Офицер сощурил на меня глаза, явно не ожидая, что кто-то из нас вообще смел подать голос, а тем более в такой наглой манере. Но я смотрела не на него, а на Группенфюрера Кальтенбруннера, который застыл на месте с открытым ртом, вместе с моим мужем и Георгом. - Я спросила, что если я хочу налево? - Повторила я с прежним нахальством. - Я тебе сейчас покажу, налево! - Офицер убрал дубинку и полез в кобуру за пистолетом. - Отставить!!! - Два голоса, крикнувших команду в унисон, совершенно сбили командира СС с толку. Оба Генрих и Группенфюрер Кальтенбруннер уже стояли рядом с ним, наскоро его обезоружив. - Что я сделал не так, герр Группенфюрер? Эта жидовка посмела мне возразить! - Она не жидовка! - Генрих сдёрнул платок у меня с головы. - Какого дьявола вам в голову взбрело?! - Мой начальник присоединился к нему. - Вы хоть понимаете, что вас могли застрелить?! Пока эсесовцы обменивались непонимающими взглядами с их командиром, я выступила вперёд. - А это приводит нас к ранее состоявшемуся между нами разговору, герр Группенфюрер. - Я снова повернулась к командиру СС. - Так значит, я жидовка, да? Он перевёл взгляд с меня на доктора Кальтенбруннера и обратно, явно не понимая, что происходит и как ему на это реагировать. - А теперь? - Я расстегнула пальто и сняла его, оставшись в униформе СС. - Всё ещё жидовка? Уже нет, не так ли? Я снова надела пальто и запахнула его. - Ой, глядите-ка, я снова жидовка! - Ну хватит уже! - Группенфюрер Кальтенбруннер сдёрнул с меня пальто, бросил его на землю и брезгливо вытер руки в кожаных перчатках носовым платком. - На кой чёрт вы вообще эту дрянь на себя надели? Тиф хотите подцепить?! - Не меняйте тему, герр Группенфюрер. Всё это время вы стояли в нескольких шагах от меня, смотрели сквозь толпу и ни разу даже не увидели моего лица. А что, если бы я ничего не сказала? Я бы уже была по дороге в лагерь через каких-нибудь полчаса! Он только нахмурился, но ничего не ответил. - Герр Офицер. - Я снова обратилась к его сконфуженному подчинённому. - Как вы отличаете арийцев от евреев? - Что ж... Согласно официальной доктрине, представители арийской расы обладают определённым набором физических характеристик... - Вы можете их перечислить? - Конечно. Арийцы в большинстве своём высокие, худощавые, преобладающий нордический тип отличается светлой кожей, голубыми глазами, у них продолговатые черепа с высокими скулами, прямым носами и хорошо очерченной линией подбородка. Я кивнула. - Чего из вышеперечисленного во мне нет? Он открыл и закрыл рот несколько раз, не зная, что мне ответить: я идеально подходила под описание типичной арийки. - Дайте-ка проясню: я выгляжу как типичная представительница арийской расы с постера министерства пропаганды, но вам это не помешало назвать меня жидовкой и едва не расстрелять? Почему? Вас эта небольшая повязка со звездой на моём рукаве с толку сбила? А что, если я на вас её надену? Вас это тоже сделает евреем? - К чему вы ведёте весь этот разговор, фрау Фридманн? - Группенфюрер Кальтенбруннер нетерпеливо повёл плечом. - К тому, герр Группенфюрер, что половина этих женщин выглядит точно так же, как я. А что, если кого-то из них удочерили, когда они были совсем маленькими? Что, если их немецкие родители не могли больше о них заботиться в годы голода после Великой Войны, или и вовсе погибли, и тех детей взяли к себе семьи польских евреев? В те годы было множество таких случаев, и вам как никому другому должно быть это известно. Они могут и не подозревать о своём настоящем происхождении, а вы возьмёте и убьёте ни в чём не повинных ариек, просто потому что они носят эти повязки? - Я сильно сомневаюсь, что все эти женщины были в своё время взяты в польские семьи. - Конечно, не все. Но что говорится в вашей доктрине? Что жизнь даже одного арийца дорога партии. А что, если вы, сами того не зная, отправляете этих арийцев на смерть? - И как вы мне предлагаете отличить их от евреев? - Аа, так вы всё-таки не можете их различить? А только утром утверждали, что можете. - Я хитро ухмыльнулась австрийцу, ловко его подловив на его же собственных словах. - Ну и что вы мне предлагаете? Отпустить всех тех, кто выглядят, как арийцы? - Ну, отпустить вам их Гиммлер вряд ли позволит, а вот отправить их в Германию для переориентации и дальнейшей работы - почему бы и нет? Я уверена, что они предпочтут жить католиками или протестантами и следовать политике партии, чем погибнуть евреями. Некоторые из женщин, стоящих поблизости, с готовностью закивали. - Вот видите? Они более чем рады вернуться на свою Родину. - Я всё же не совсем уверен, что Рейхсфюрер одобрит такую идею, - проговорил Группенфюрер Кальтенбруннер, всё ещё сомневаясь. - Рейхсфюрер сам лично во время одного из расстрелов, за которым он наблюдал, вытянул светловолосого мальчика из толпы. Я думаю, что он более чем одобрит вашу инициативу. К тому же, это женщины, не повстанцы, от них не будет никаких проблем; вы можете отправить их работать горничными после переориентации, чтобы немецкие домохозяйки могли больше времени уделять своим детям и мужьям вместо домашней работы. - А это отличная идея, Группенфюрер! - Генрих, похоже, понял наконец, что я пыталась сделать и ступил вперёд, стараясь помочь мне убедить шефа РСХА. - Если подумать, из них выйдут отличные домработницы. И немецким семьям не придётся им платить, они просто будут получать рационные карточки, и только. Я более чем уверен, что Рейхсфюрер будет в восторге от этой идеи. А если ему что-то не понравится, вы всегда можете сказать, что это была моя инициатива. Доктор Кальтенбруннер наконец повернулся к командиру СС и отдал ему его личное оружие. - Переделайте отбор. Отделите тех, кто выглядят как арийцы и задокументируйте их как рабочую силу, затем отошлите на переориентацию в Германию. Сделайте это через четвёртый отдел, как и со всеми остальными, кто сдадутся при последующих зачистках. - Слушаюсь, герр Группенфюрер! Позже той ночью, когда я забралась под одеяло к Генриху, он притянул меня к себе и зарылся лицом мне в волосы. - То, что ты сделала сегодня было очень храброй идеей. Но прошу тебя, никогда больше так не рискуй, ладно? У меня чуть сердце не остановилось, когда он вынул пистолет. - Подумаешь, погибла бы там, где мне и место. - Пошутила я. Он не рассмеялся, только спросил позже, не страшно ли мне было. Нет, совсем не страшно. Но кроме того, чтобы спасти тех женщин, у меня был другой, скрытый мотив, о котором я не хотела ему говорить. Я хотела, чтобы доктор Кальтенбруннер своими глазами увидел, насколько необоснованной и жутко глупой была вся эта расовая теория, которую его партия так усиленно вбивала ему в голову все эти годы, и заставить его наконец начать смотреть правде в глаза и задавать себе вопросы, которые партия строго запрещала задавать. Они внушили ему, что нацистская идеология была непоколебима и единственно правильная, и он научился убивать во имя этой идеологии. Этим утром я пообещала себе, что изменю его, научу его снова быть хорошим, потому что искренне верила, что не всё ещё было для него потеряно. Он не был убийцей, как Гейдрих; просто не знал, что можно жить как-то по-другому. Он был как один из тех детей, что прыгают с моста в середину реки, рискуя разбиться о камни или утонуть, но спроси его, зачем он прыгает, и он не сможет ничего ответить. "Все прыгнули, и я прыгнул." Не знаю, почему для меня это было так важно, но я отчаянно хотела спасти его от этих других детей, пока они не утащили его с собой на самое дно.