Ради чего мы живем

      Ревекка зажмурилась. Хрупкое, точно детское, тело отца казалось совсем легким. Девушка мягко опустила его голову на землю, всматриваясь в дорогие черты. Где-то внутри нее все разрасталось разрывающее чувство, но, тяжело сглотнув, Ревекка с нежностью провела пальцами по лицу отца, смахивая прядь волос. Пытаясь справиться с подступающими рыданиями, она на секунду спрятала лицо в ладонях, медленно дыша. Потом поднялась.       Айвенго все стоял над Брианом, точно сам не верил в произошедшее. Гурт что-то говорил ему, но рыцарь резким взмахом руки приказал ему замолчать. Наконец медленно обернулся на шатавшуюся Ревекку.       — Я даже… даже не ранил его толком, — точно не понимая сказал Уилфред. — Лишь слегка задел по груди, но ни один рыцарь не падет от такого удара.       Ревекка его не слышала. Пожар постепенно затухал, стража разгоняла толпу. Один из офицеров направился к Айвенго, намереваясь требовать объяснений. Рыцарь, нахмурившись, что-то сказал ему, и офицер чуть поклонился, приказывая своим солдатам заняться пламенем.       Девушка, точно извиняясь, взглянула на отца, после чего сделала шаг к Бриану, над которым наклонился Уилфред, пытающийся привести того в чувство.       Он мертв?       Что-то внутри точно обрушилось. Разве может этот человек погибнуть? Весь мир может превратиться в руины, но Бриан де Буагильбер будет жить несмотря ни на что! Он весь — это противоречие жизни. Сильный, но погрязший в сомнениях, могущественный, но вынужденный подчиняться, необузданный, но сломленный. Не может он просто взять и погибнуть!       Эта сила, эта страсть, эта амбициозность, что горят в нем — подобное не может пасть от холодной и равнодушной стали. Никогда смерти не покорить этот дух!       Боже, не можешь ты лишить жизни того, что сам есть жизнь и огонь! Он и жестокий, и благородный, и беспощадный, и милосердный. Его речи точно пламя, его ум — будто острый клинок, его судьба — всегда брать верх над теми, кто смеет переступить ему дорогу.       Ревекка сделала еще шаг.       Удивлена ли она, увидев его посреди пламени? Не дьявольские ли это козни? Не есть ли он сам дьявол? Темный демон, явившийся из огромного костра и готовый увлечь ее душу за собой? Ибо она смотрит на это тело и видит не бездвижную плоть, а тот дух, что совсем недавно обжигал ее и заставлял трепетать, будто она маленькая пичужка, не видевшая и не знавшая жизни до встречи с ним.       Разве может навеки умолкнуть тот, чьи слова могли заставить ее рыдать так, что ничто успокоить ее не могло?       И чьи слова могли заставить ее смеяться, точно она сумасшедшая?       Человек, что в своей гордыне не знает предела, но который бросил ее к ногам презренной еврейки?       Ревекка медленно приблизилась к Буагильберу.       — Встань же, храмовник, — тихо сказала она, склоняясь над ним. Айвенго чуть отступил. Потом протянула руку к шее храмовника, пытаясь нащупать пульс. Но ее дрожащие будто в лихорадке пальцы ничего не ощущали. Тогда она аккуратно положила голову ему на грудь, но не стремясь расслышать стук сердца — нет, всего лишь чтобы хоть на долю секунды вновь вдохнуть его аромат — смесь человеческого и конского пота, сандалового масла и терпкий привкус тех ночей, что они провели вместе. Прижав руки к груди, девушка отстраненно подумала, что ей бы сейчас встать, постараться спасти Бриана — разве она не лекарь?       Не лекарь. Она его возлюбленная, и видит Бог, нет у нее сил помочь ему — он всегда спасал ее, сломленную и потерявшуюся в этом жестоком мире. Спасал каждый тот день, что они провели в холодном замке, спасал от ненависти к себе и отвращения.       Она не может лечить того, кто сам лечил ее — ее дух сломлен и руки не слушаются.       Если и есть тут настоящий мертвец, то это она.       Сжавшиеся в судорожном движении пальцы нащупали на груди теплый от огня округлый предмет: Ревекка разжала ладонь — в ней лежало маленькое зеркало, что она носила в жесткой шнуровке лифа.       Когда Ревекка в панике собирала вещи в доме, из которого с отцом они столь поспешно бежали, среди стопок пахнущего лавандой белья к ее ногам упало нечто небольшое и серебряное. Склонившись, девушка взяла в руки маленькое круглое зеркало. Так она все-таки его с собой взяла. Ревекка помнила, что оставила в Рогневилле все, чем ее одарил Бриан за исключением пары дорожных платьев, взять которые ее вынудили обстоятельства. Но должно быть зеркало попало к ее вещам еще тогда, в Руане, когда вещи девушки переносили из дома Леруа к Тибо. Бросили — и забыли. С этим жалким узелком она и пустилась в обратный путь.       Поднесла зеркало к губам Бриана, с удивлением глядя на то, как серебро запотело.       Точно обухом по голове. Ревекка вскочила.       — Пусть принесут носилки! Немедленно! — Она обернулась к Айвенго. — Он жив! Пусть его отнесут в дом, освободят от тесной одежды и держат в тепле. — Потом обернулась на Гурта. — Моего отца следует также унести в дом. Я омою его.       Оруженосец удивленно смотрел на распоряжавшуюся девушку, мысленно прикидывая, не ударилась ли она головой. Не хочет ли она предложить хозяину заняться похоронами еврея?       Айвенго же обернулся в сторону людей, зовя своих слуг.       — Мы не можем взять в дом евреев, — проворчал Гурт, неприязненно посматривая на Ревекку, что с деловитым видом указывала как осторожнее ухватить Бриана. Лохматая и грязная, она, упрямо сжав дрожавшие губы и пряча трясущиеся руки за спину, указывала его хозяину!       Точно боясь, что если хоть на секунду остановится, то не сможет сдержать слезы, Ревекка старательно не думала о том, что в руках держит не ладонь очередного больного, а собственного отца, тело которого Уилфред распорядился доставить в собственный дом в Йорке. Нельзя плакать, нельзя!       Нет у Исаака ни сына, ни брата, ни зятя. Ревекка тихо сидела у изголовья отца, уже обернутого в саван и покрытого талитом. Кто прочтет кадиш над его могилой? Кто придет к ней, анинут, чтобы помочь с похоронами? Что ей делать?       Ближе к ночи пришли люди, нанятые Айвенго, которые подняли носилки с Исааком и, спрятав их в повозке, чтобы люди не увидели, кого хоронят, отвезли их за город, туда, где до погрома было еврейское кладбище. Сейчас все вывороченное, оно внушало Ревекке суеверный ужас перед тем непотребством, что неразумные люди устроили.       Но ее отец сейчас в лучшем мире. Она должна быть сильной, ибо скорбь свою ей разделить не с кем.       Девушка мысленно читала молитвы, надеясь, что дух ее отца не будет оскорблен тем, что хоронят его не друзья и не товарищи — где их найти сейчас? Пусть же законы Галахи будут милостивы к сироте, у которой никого не осталось. И так Айвенго рискует ради нее, дозволяя под своим покровительством проводить иудейские обряды.       — Будь благословенна, дочь Исаака, — тихо сказал ей голос из темноты. Ревекка содрогнулась, отскакивая в сторону и дрожа от ужаса.       — Не бойся, сегодня ты не будешь одинока, авелим.       Это был Мельхиседек. Она узнала его не по голосу — а по его цепкому и проницательному взору, что он бросил на нее. Даже в темноте он мог так взглянуть, что человека пробирало до глубины души. Он подошел к ней, потянув за воротник.       — Женщины наши не выходят, Ревекка, но я верю, что в такое время мы можем допустить некоторое отступление от обычаев.       Девушка растерялась, понимая, что на месте Мельхиседека должна быть женщина, но решила, что не ее дело спорить с раввином, и, сама разрывая ткань, тихо пробормотала благословение-смирение.       Мельхиседек прошел вдоль могильщиков, срывая талит с тела Исаака. Девушка, спрятав лицо под платком, тоже вышла на свет, опираясь на руку вернувшегося раввина.       После завершения всех обрядов, прочитав Кадиш, они тихо вышли с кладбища. Могильщики, поплевав на руки, быстренько покинули их, не желая оставаться с ними дольше положенного.       — Где вы сейчас все? — спросила Ревекка.       Раввин пожал плечами.       — Некоторые остались в городе, кто-то под вымышленными именами уехал в Лондон, кто-то — прячется в деревнях. Мои домочадцы укрылись в предместьях Йорка. Услышав о смерти Исаака я торопился как мог, но пешком никак не мог поспеть. Я стар уже, и ноги меня слушаются плохо.       — Я видела, что вы тогда пошли к толпе…       — Да разве ее удержишь? Как только в диалог вступает толпа взывать к разуму бесполезно. — Мельхиседек тяжело вздохнул. — не впервой нам подниматься после таких погромов. Справимся и в этот раз. Но что будешь делать ты?       Девушка пожала плечами.       — Приду домой, разуюсь и трижды омою руки.       Мельхиседек горько усмехнулся.       — А потом? Ты живешь в доме назареянина.       — У отца еще есть имущество, — ответила Ревекка. — Я могу уехать.       — Одна?       Девушка замолчала.       — Ревекка, ты по-прежнему одна из нас. Конечно, сейчас это кажется грубой шуткой, но можешь остаться с нами… в нашей лачуге, — улыбнулся       Мельхиседек. — Не могу обещать покоя и тишины, но жить со своими все равно легче.       — Вы говорите так от того, что теперь мы все раскиданы и растоптаны?       Раввин покачал головой.       — Нет. Я говорю так, потому что ценю тебя и хочу, чтобы сирота не оказалась одна против враждебного мира.       Ревекка отвернулась, кусая губу.       — Ты возвращаешься в дом назареянина, как ты собираешься сейчас соблюдать там траур? К тому же он — подданный короля Ричарда, что ободрал нас как липку. Если ты того пожелаешь, то забери оттуда свои вещи, а я подожду тебя. Мы вместе уйдем.       Ревекка остановилась.       — А как же мое наказание?       — Ты думаешь, что старейшины посмеют наказать тебя теперь? Как они смогут это сделать? Ты станешь моей дочерью, будешь жить в моем доме и пользоваться уважением. Сможешь соблюдать траур по отцу. Сможешь вновь лечить людей. Вернешься к своим истокам.       Ревекка лишь кивнула, подумав, что слишком эта судьба похожа на судьбу несчастной Мириам.

***

      Когда Бриан пришел в себя, то первым человеком, которого он увидел, был насмерть перепуганный Гуго. Смуглый гасконец точно сбросил с себя все краски лета. Он обеспокоенно смотрел прямо в лицо господину.       — Какого черта тут происходит? — пробурчал Буагильбер, чувствуя себя точно после сильного дурмана.       — Господин? — тихо проговорил Гуго. — Наконец-то!       — Я не собираюсь повторять вопрос, Гуго, — холодно заметил храмовник.       Оруженосец замялся.       — Мы… в йоркском доме сэра Уилфреда Айвенго, господин.       Бриан моргнул. Должно быть, он в бреду.       — Ты точно не перепутал имя?       — Мне позвать сэра рыцаря? Он сказал, что как только вы очнетесь — немедленно пригласить его. Он как раз в доме.       Бриан чуть приподнялся на локте. Голова кружилось, а желудок свело от голода. Но он чувствовал себя хорошо. Болей в груди больше не было, он был полон сил — но чертовски, чертовски голоден.       — Сколько я тут провалялся?       — Больше недели, господин. Вы приходили в себя, но вас била лихорадка. Леди Ревекка сказала, что это последствия сильного… — Гуго нахмурился. — Сильного эмоционального напряжения, как-то так.       Бриан поднял брови, чувствуя как засосало под ложечкой.       — Леди Ревекка? Она здесь?       Гуго замолчал.       — Ну же! Говори!       — Она была здесь, пока, опять же ее слова… пока у вас был кризис. — Гуго пожал плечами. — В общем, пока вам было особенно худо. Мы-то думали, что вы умрете. Но она поила вас какой-то дрянью. Все время, каждый час.       — Я помню боль в груди.       — Она сказала, что это у вас сердце прихватило, но лихорадку вы подхватили, должно быть, когда через Ла-Манш переплывали. В обморок-то вы упали из-за боли в сердце, но провалялись в постели из-за обычной простуды.       Бриан клацнул зубами. Он упал в обморок, точно девица! Какой позор… И этот саксонский щенок…       — Почему я в его доме?       — Сэр Айвенго перенес вас сюда. Его попросила леди Ревекка.       — Значит, она попросила… — нахмурился Буагильбер. Чувство досады наполняло его. Он откинул одеяло, поднимаясь. Гуго тут же подскочил, подставляя плечо. — Убирайся! Я не немощный старик! — рявкнул Бриан, отталкивая оруженосца. — Скажи, чтобы Айвенго притащился сюда.       Гуго секунду помедлил, но поймав сердитый взгляд господина, который явно пошел на поправку, тут же вышел.       Значит он в доме Айвенго. Бриан сплюнул. Лучше бы ему сдохнуть тогда…       И Ревекка здесь. Прекрасная, недоступная ему Ревекка.       — Чего же ты будешь мне стоить? — проговорил Бриан, оглядывая довольно просто обставленную комнату.       Айвенго пришел практически тут же. Буагильбер не смог сдержать поганой ухмылки: как этот щенок прибежал. Сразу.       Но Уилфред был совершенно спокоен.       — Я рад, что ты жив, Буагильбер, — с порога начал он. — Ты практически здоров и можешь избавить меня от своего присутствия в этом доме.       Буагильбер насупился.       — Я не просил тебя о помощи.       Айвенго пожал плечами.       — Тогда бы ты сдох как собака в канаве.       Бриан закусил губу, сдерживая ругательство.       — Пусть мне принесут нормальную одежду, — резко бросил он.       — Не сомневайся, выдворю я тебя отсюда настолько скоро, насколько это будет возможно. — Кажется Айвенго ему сегодня никак не разозлить. Бриан почувствовал, что раздосадован.       — Ты выиграл наш заклад, сакс, — неохотно процедил он, увидев, что Уилфред повернулся к нему спиной, готовый покинуть комнату.       Айвенго обернулся.       — Я ставил золотую цепь против твоего ковчега — и я проиграл, — добавил Буагильбер, не желая смотреть на противника.       — Ты был болен, — отрезал Айвенго.       — Я проиграл трижды. — Бриан скорчил гримасу. — Проиграть снова — ни за что!       Айвенго даже рот приоткрыл от удивления. Такие слова — и из уст храмовника!       — Как знаешь, — холодно бросил он.       Айвенго вновь развернулся. Бриан сжал кулаки, не желая опускаться до расспросов, но не выдержал.       — Где Ревекка? — с трудом спросил он.       Уилфред остановился, но в этот раз не оборачивался.       — Говори же!       — Она лечила тебя. Так же как и меня в свое время. Она поставила меня на ноги в предельно короткий срок — то же она сделала и с тобой.       Буагильбер выругался. Как будто Гуго ему до этого об этом не сказал!       — Она ушла, — внезапно выговорил Айвенго. — После похорон отца еще прожила здесь пару дней, готовила свои отвары, кормила тебя ими, а потом собрала узелок с вещами и ушла.       Бриан сжал кулаки.       — Куда? — Одно слово, но вложил он в него так много, что Айвенго рассказал бы ему все что знал — если бы знал.       — Она не сказала. Оставила лекарства, научила служанку как давать их тебе, а потом просто тихо ушла.       И Айвенго вышел.

***

      Бриан, чувствуя как его старая одежда болтается на его исхудавшем теле, ласково водил рукой по гриве лошади.       Вот и все. Вот и вся история. Проклятье. Он лишился звания гроссмейстера, лишился Ревекки, лишился победы над Айвенго.       Лишился самоуважения.       Зачем ему вообще все это? Сейчас бы уже давно был бы в Ватикане, где стращал бы своим видом Папу. Но нет. Как последний идиот, посреди грязи Йорка, в долгу перед Айвенго, который укрыл от гнева короля Ричарда, больной и разочарованный.       Неудачник. Буагильбер дернул волос гривы, и кобыла ткнулась ему в плечо. Бриан тут же опомнился.       — Тише, тише, — зашептал он.       Это же надо, что бы ему, гордому храмовнику, пережить такое унижение! Но он еще заставит всех заплатить за это. Айвенго он вернет долг — еще будет возможность. Но и Жильберу Эрайлю не поздоровится — так сыграть с ним!       Но что он сделает с Ревеккой? Она покинула его сначала в Рогневилле, а теперь тут. Вылечила она его, добродетель нашлась тут! Чтобы отравилась собственными лекарствами!       Он пожертвовал своими амбициями, но ничего взамен не получил. Сгорел в своей же страсти. Ведь не зря Альберт в свое время предупреждал его — ничего эта любовь ему не даст. Только убьет и опозорит.       — Здравствуй, Бриан.       Буагильбер не желал оборачиваться. Это либо очередная издевка, либо морок.       Тишина.       Бриан обернулся. Ревекка в проходе конюшни. На фоне солнца, чьи лучи пробивались в дверном проеме, ее фигура казалась совсем худенькой.       Она сделала шаг к нему, и он увидел ее лицо — суровое, холодное, жесткое. Голову ее покрывал темный платок, но у висок он увидел седые пряди — горе оставило свой след.       — Пришла попрощаться? — ядовито поинтересовался Бриан. — Ты подурнела, Ревекка, — грубо сказал он.       Девушка пожала плечами.       — Я пришла. — И все.       Буагильбер сначала не понял смысла его слов. Он ждал продолжения. Не сразу его взгляд опустился вниз, к ее рукам — она сжимала узелок с вещами.       — Пришла…- тихо выдохнул он.       — Пришла, — снова повторила Ревекка. Голос ее охрип, она будто шептала.       — Если я уйду с ним — кем я стану?       — Если ты уйдешь — то общину покинешь, — ответил Мельхиседек. Его глаза с любопытством смотрели в ее. — Станешь одинокой.       — Я не боюсь.       — Тогда иди.       — И вы это говорите?       — Я знавал многих людей, Ревекка. Однажды, много лет назад, когда я еще жил в далекой Александрии, один могущественный человек, желающий поймать меня в ловушку, загадал мне загадку. В ней он спрашивал какая из трех религий: христианская, мусульманская или иудейская верна. И я рассказал ему притчу о трех перстнях, уйдя от прямого ответа. И тебе я прямого ответа не дам, Ревекка.       — Я не откажусь от того, во что верил мой отец. Равно как и он не откажется от того ордена, которому служит.       — Ты еврейка и от религии своего отца не откажешься. Но я не отношусь плохо к другим народам, ибо каждый из них думает, что прав. И я судить этого человека не буду.       — Но если у нас будут дети…       — Ты — их мать, ты воспитаешь их так, как сочтешь нужным.       — Но община их не примет.       Мельхиседек пожал плечами.       — Тогда оставайся.       Ревекка нахмурилась. Раввин, видя ее недоуменное лицо, усмехнулся.       — Я не могу отправить тебя на прелюбодеяние, Ревекка. Но оставив тебя здесь, я обреку тебя на смерть. Убийство или блуд?       — И вы отдаете этот выбор мне!       Мельхиседек тихо рассмеялся.       — Сам Саладин называл меня великим хитрецом, неужто ты решила, что сможешь поймать меня на слове, Ревекка, дочь Исаака?       — Не думал, что ты будешь метаться, Ревекка, — сказал Бриан. Он не касался ее, только смотрел, обнаружив, что у уголков ее глаз он видит две маленькие морщинки.       — Я любила отца. И ради него готова была вернутся к тому, что причиняет мне слишком много боли.       — Вернутся ради него?       — Я уже давно не еврейская врачевательница. Мои руки не слушаются меня, Бриан. Я лечила тебя, но это в последний раз. — Ревекка откинула назад голову. — Посмотри на меня. Горе отобрало у меня юность. Тогда, в одну из ночей, Ревекку жестоко убили. А мертвец лечить живых не может. Пока я готовила тебе лекарство, волосы мои поседели. Пальцы мои дрожали как у старухи, а сердце стучало так гулко, что я боялась разбудить тебя. — Девушка отвернулась. — Ты будто сосуд с огнем. В темноте я вижу только тебя и иду только на твой зов. Рядом с тобой я жива, но стоило мне тебя покинуть, как душу мою сковал вечный холод. Отец умер за меня, но отогреть не смог. Ради него — только ради него! — я вернулась, я желала наказания, думала, что оно пробудит меня. Но отца не стало, и жизнь в общине меня убивает, Бриан. Совсем как в те первые месяцы в Рогневилле. — Ревекка все ниже опускала голову. — Мне и слова плохого никто не сказал. Семья Мельхиседека приняла меня как родную. Но любовь их точно яд для меня.       Ревекка резко вскинула голову, платок скользнул вниз, обнажая ее голову. Буагильбер вздрогнул всем телом.       — А я молода, я хочу жить, Бриан! — вскричала Ревекка. — Тогда, в суде, я готова была принять смерть, ибо в этом выборе была борьба, как бы парадоксально это не звучало. Но тихо завянуть, чувствуя себя обузой — никогда! В тот миг, как я увидела тебя в огне, когда ты пришел на мой зов о помощи — я почувствовала такую силу внутри, что ничто мне страшно не было. И когда я увидела тебя, сраженного, то подумала, что сама умру на месте. Я не хочу, чтобы ты умер вдали от меня. Я хочу быть рядом с тобой! И пусть лучше я нарушу закон человеческий, чем пойду против божественного промысла, раз он дозволил тебе явиться ко мне в огне и спасти от него!       Ревекка покачнулась, чувствуя, что падает. Бриан подхватил ее, прижимая к груди. Его тонкие, ослабевшие руки обхватили девушку, крепко впиваясь в нее пальцами.       — Ревекка… — Бриан уткнулся носом в ее волосы. Его наполняло слишком многое, что бы он мог это выразить. Волнение и экстаз точно делали его моложе. Он желал одного — никогда ее не отпускать.       И он смел думать о жезле гроссмейстера?!       — Ревекка… — повторил он. Имя ее было точно музыка. Звуки трубы, возвещавшие об очередной победе Бриана не были столь сладки, как эти звуки. Кровь вскипела, плечи расправились, будто грудь его стала шире. Будто и не он болел все эти дни — Бриан чувствовал себя так, словно и целое войско победить сможет.       — Примешь ли ты меня? — тихо спросила она. — Не красивую и гордую, а сломленную и одинокую?       — А ты останешься со мной? — Бриан внезапно ощутил тревогу. — Ибо и я не тот огонь, которым ты меня считаешь. Ты вдоволь в свое время загасила меня холодом, а теперь я будто старик-развалина. И я старше тебя, быть может, что и смерть мою тебе и вправду увидеть придется слишком скоро.       Девушка обхватила его лицо ладонями. Дыхание их смешивалось, а взгляды темных пар глаз точно тонули друг в друге.       — Я — храмовник, и теперь нахожусь в услужении человека, что гораздо сильнее прежнего гроссмейстера, — добавил Бриан. Каждое слово его могло отдалить Ревекку, но в этот раз он не желал лжи и недосказанности. Он не хочет, чтобы Ревекка губила свою жизнь. Слишком дорого она ей дается. — Не знаю, сколько мне понадобиться времени, чтобы вернуть былое могущество.       — А я — иудейка…- испуганно пролепетала Ревекка, пытаясь отстраниться. — И как я не могу сбросить с себя плоть, точно змея, так и сущность свою поменять не смогу. Я погублю тебя.       -Ты — меня? — удивился Бриан. — Я говорю о том, что теперь не в силах сделать тебя королевой, не в силах дать тебе того, чего ты достойна.       На лице девушки обозначилось такое облегчение, что Бриан сам выдохнул, только сейчас отметив, как задержал дыхание.       — Эсфирь стала женой Артаксеркса, который не был иудеем, но брак их был крепок и счастлив. — Ревекка смутилась. — Я не желаю быть тебе обузой. Я до сих пор богата, и община обещала помочь мне войти во владение некоторым имуществом — это их подарок мне. Мои книги и украшения перевезут в дом Марии Эдит и…       — Обузой? — Глаза Бриана точно извлекали молнии. — Ты?       Наступила пауза. Не неловкая, напротив. Точно впервые видя, они с интересом изучали лица друг друга.       Ревекка мягко улыбнулась.       — Куда мы поедем? Гора Кармель, как я понимаю, откладывается?       Бриан почувствовал, что ему будто жарко. Щеки загорелись. Что за странное чувство? Он что, краснеет?! Благо, что его лицо заросло плотной щетиной — в полумраке Ревекка не видела ничего. Только ее тонкие пальцы гладили его насупленные брови.       — Мы поедем на Крит. Орден там в почете, мы могли бы оба с тобой отдохнуть на вилле, пока Альберт напишет мне.       Ревекка кивнула. Бриан, точно боясь, что он сейчас проснется, взял ее руку у свою — ему прежде не приходилось совершать столь сентиментального жеста.       — Я… я сочувствую твоему горю, Ревекка, — неловко сказал он. Она прекрасно знала, что Исаака он не любил, но трогательная, и оттого еще более необычная, забота заставила ее улыбнуться.       — Мой траур закончится не скоро, но от подарка в лице хорошей лошади я бы не отказалась.       Бриан тут же собрался.       — Гуго! Где тебя носит?!       На улице послышался шум, после чего под темный свод вошли оруженосец и конюх.       — Для леди Ревекки — лучшую лошадь. Скачи вперед — пусть для нее подготовят хорошее место на корабле.       Гуго поклонился, тут же ринувшись выполнять приказ господина.       Ревекка, чувствуя слабость в ногах, чуть облокотилась на Бриана.       — Я затеяла опасную авантюру, — подытожила она.       — Ради таких авантюр стоило жить, — ответил Буагильбер, целуя ее и чувствуя, что удача, что так невзлюбила его в последнее время, все-таки вернулась к нему — в лице некой девушки, что сейчас доверчиво прильнула к нему.       В лице любимой.