Обелиск нашей любви

      — Здесь текущие контракты, здесь выполненные за этот год, — Сюзанна поочередно указывает на стоящие рядом папки. — Налоговые отчеты, банковские и прочие счета, входящая корреспонденция, исходящая…       Конечно, я неоднократно бывала в офисе у брата и Винче даже после того, как перестала им помогать с бумагами, но по сравнению с тем, как все начиналось шесть лет назад, бумажный поток, определенно, разросся, а пришедшие мне на смену девушки профессионально его структурировали. В принципе, надеюсь, разобраться будет несложно.       — Ну да, ты и так все знаешь. А если не знаешь — догадаешься. А если не догадаешься — спросишь, — словно читая мои мысли, говорит Сюзанна. — Номер моего мобильного на желтом стикере, — она кивает в сторону дисплея, к нижней части которого прилеплено несколько разноцветных бумажек.       Парень Сюзанны нашел хорошую работу в Турине, и промучавшись почти год в «гостевых» отношениях, они решили, что будет проще, если Сюзанна тоже переедет в Турин.       — Ладно, чао. Удачи.       Она быстро целует воздух по обе стороны от моих щек, вешает сумку на плечо, машет на прощание Винче и Джено через стекло кабинетной двери и покидает офис.       Архитектурное бюро брата, в отличие от папиного, находится не в спроектированном Кэндзо Тангэ* деловом районе города — Чентро Диреционале, а чуть севернее, недалеко от тюрьмы, что служило и продолжает служить поводом для шуток со стороны друзей, коллег, клиентов. Здесь три комнаты: приемная, она же рабочее место секретаря, помещение для переговоров с клиентами, представительское, с большим столом и экраном, и рабочий кабинет Винче и Джено, где царит вечный бардак, который эти двое предпочитают именовать «рабочим беспорядком».       После ухода Сюзанны, оставшись одна в приемной, я усаживаюсь в кресло и начинаю медленно обживаться, оглядывая стены и предметы вокруг, передвигая вещи на столе. Хочется добавить чего-то личного, «пометить территорию», переделать под себя, но я пока не знаю, что именно.       Просидев так какое-то время, решаю начать с базового — нахожу в одной из папок в компьютере трудовой контракт Сюзанны и переделываю его, вставляя свои данные. Взгляд цепляется за пункт про оплату труда. Да уж, папа ежемесячно мне на содержание выделяет больше, процентов на тридцать так точно. Но я знала, на что иду и зачем.       Распечатываю готовый контракт в двух экземплярах и, постучавшись, вручаю своим работодателям со словами:       — Синьоры, будьте добры ознакомиться и подписать.       На мгновение оторвавшись от экрана рабочей программы, оба размашисто ставят росчерки на каждой странице контракта. С этого момента я официально принята на работу. И судя по отрешенности брата и Винченцо от всего за пределами виртуальных проекций, обед им сегодня лучше заказать с доставкой.       — Что есть будете?       — Выбери сама.       Что и требовалось доказать. Звоню в знакомый ресторанчик.       Перед тем, как уйти на перерыв, еще раз заглядываю в кабинет предупредить: доставка вот-вот будет, а в приемной никого нет. Рассеянные кивки в ответ.       Я сегодня обедаю с папой. Он сказал, что, в конце концов, хочет хоть раз провести деловой ланч в компании дочери.       — Пап, так по какому признаку этот ланч можно отнести к деловым? — спрашиваю я, когда мы оба уже заканчиваем трапезу.       — Солнышко мое, — отец чуть отстраняется, откинувшись на спинку стула, пока официант ставит перед нами кофе, чтобы тому было удобнее. — Спасибо, — благодарит папа за обслуживание и возвращается к нашему разговору: — Сеска, я хочу, чтобы ты знала — я в тебя верю и готов поддержать в любых начинаниях.       — Я знаю, пап.       — У меня было время подумать, и вот что я решил. Ты будешь продолжать получать ежемесячное содержание на свой счет.       Я делаю протестующее движение и открываю было рот, но папа останавливает меня.       — Подожди, дослушай. Это не значит, что ты не можешь попробовать жить без него. Но на тот случай, если вдруг тебе экстренно понадобятся деньги, они у тебя будут. Не придется ни у кого просить или идти за кредитом. За несколько месяцев на счете уже накопится вполне приличная сумма. Плюс на нее будут начисляться проценты. Это для твоей безопасности и моего спокойствия.       Что тут можно возразить? Я сдаюсь. У меня самый лучший отец в мире.       Возратившись, улавливаю среди голосов, доносящихся из кабинета, третий. Сандро. Поскольку офис располагается поблизости от тюрьмы и городского суда, он забегает, когда есть свободная минутка, потрепаться или перекусить, или совместить и то, и другое, как сейчас.       Настоящих друзей много не бывает. У Джено их два: Винче и Сандро.       С Винченцо брат познакомился в колледже, и мгновенно объединившей их силой стала страсть к архитектуре и решению сложных инженерных задач. С Сандро они вместе учились в школе, а объединяет их, пожалуй, одинаково обостренное у обоих стремление к совершенствованию этого мира.       Сейчас двадцативосьмилетний Сандро Тальяри — карабинер**, женатый человек и отец двоих детей. В Барб — свою жену — он влюбился еще в школе, и к окончанию выпускного класса они уже были неразлучны. Временами мне кажется, что если бы не Сандро, Джено сам выбрал бы Барб и, вполне возможно, сейчас был бы женат. Во всяком случае, к Барб у него особое отношение — и не только как к однокласснице и старому другу. Можно сказать, что она одна из немногих молодых женщин, которых брат по-настоящему уважает и ценит.       — Я до сих должен отцу с дедом семейную рыбалку, — слышится голос Джено.       — На рыбалку можно сходить в любое время, — отвечает Сандро. — А матч «Наполи»-«Рома», да еще на их территории, случается раз за чемпионат.       — Да все равно наши продуют, — это Винче.       — Ты когда-нибудь перестанешь каркать? Тем более, что ни черта не понимаешь в футболе.       — Это сугубо математическая вероятность. Восемьдесят пять из ста, что «Наполи» проиграет.       — Слушай, Джено, убери его от меня, иначе здесь произойдет убийство.       Вся троица ржет.       — Мальчики, я вернулась, — сообщаю, заглядывая в дверь кабинета.       — Сеска, скажи им, что этот матч нельзя пропустить, — Сандро тут же подключает меня в качестве рычага давления.       — Правда? — смеюсь. — И что я буду с этого иметь?       На поясе у него неразборчиво начинает бурчать рация. Сандро встает и торопливо направляется к двери, напоследок пообещав:       — Билеты уже куплены, так что в воскресенье едем, без отговорок.       Внешне Сандро именно тот тип итальянца, какими наших мужчин изображают в голливудских фильмах: симпатичный, смуглый, курчавый, с ямочкой на подбородке и несколько чрезмерной волосатостью на теле. И как типичный итальянец, он жить не может без футбола.       — Я не поеду смотреть это позорище, — сообщает ему вслед Винче, одновременно с произнесенным Джено «Ладно, едем».       — Значит, твой билет достанется Сеске, — кричит Сандро уже от входной двери и, не выдержав, возвращается, чтобы добавить: — А ты будешь локти кусать, что не увидел этого римского побоища.       — Угу, после дождичка в четверг.       Сандро рычит и окончательно исчезает за дверью.       Остаток рабочего дня я провожу, стараясь не отвлекать Дженнаро и Винченцо, отвечая на звонки, изучая расписание деловых встреч, составленное Сюзанной, папки с текущими и прошлогодними контрактами. Хоть я и гуманитарий, а не финансист, добавив к уже прочитанной информации просмотр налоговых отчетов, получаю общую картину. Дела у Джено с Винче идут не блестяще, но, похоже, это их собственный выбор. Все заключенные контракты условно можно разделить на три группы: то, что им интересно с точки зрения новизны и сложности, социальные проекты, которые они, зачастую, делают бесплатно или по минимальной цене, и ежегодно, пара коммерческих проектов, позволяющих вытянуть финансовые показатели пусть в небольшой, но плюс.       К концу дня кресло в приемной уже перестает ощущаться чужим, а вот в глазах рябит цифрами.       — Ты домой? — спрашивает брат, когда Винченцо с рюкзаком на плече покидает офис.       Я киваю.       — Папа решил продолжать перечислять деньги на мой счет, — говорю уже в машине. — Знаю, соглашаться не стоило, но я не смогла сказать ему «нет». Мне вообще кажется, что пока не съеду от родителей, все это будет как бы понарошку. Так что я решила съехать поскорее. Пока к тебе.       — Пока — это на сколько?       — Пока не найду что-нибудь симпатичное, в нормальном районе и недорогое, с учетом моей скромной зарплаты.       Джено скептически хмыкает.       — И более-менее вменяемую соседку по квартире, — добавляю я. Снимать жилье одной мне не по карману, а все знакомые девчонки, как назло, жилищный вопрос давно решили. — Арендную плату пополам, бытовые расходы шестьдесят на сорок. Что скажешь?       — Скажу, что в мою квартиру собирается вселиться кто-то очень хитропопый.       Я не сильно, насколько позволяет расстояние между головой и креслом, а также тот факт, что брат за рулем, бью его по затылку.       — Хитропопый тут один начальник-скупердяй, экономящий на жилищных субсидиях для сотрудников. Между прочим, я уже младшенькому написала, что мы будем в Риме в воскресенье.       Дома, выгуляв Чипо, начинаю готовиться к переезду. В прошлый раз я почти ничего не брала с собой, живя, фактически, на два дома, а теперь решаю взять только самое необходимое и то, что касается текущего момента. Когда я найду подходящую квартиру и обустроюсь, можно будет забрать остальное. Тащить все вещи к Джено, чтобы потом перетаскивать их снова, не имеет смысла.       — Мам, я оставляла здесь книгу.       — Если ты о дешевой женской порнографии, то я убрала ее под журнальный столик. — Мама терпеть не может любовные романы.       — Это не порнография. Легкая эротика и то местами.       — О, и там даже есть сюжет?       — Представь себе, да.       Мама пожимает плечами.       — Как можно тратить время на прочтение чего-то настолько бесполезного?       Наверное, когда в реальной жизни женщина счастлива в любви, ее не тянет погрузиться в чужие любовные фантазии.       — Неудивительно, что тебе не хватило времени написать диплом.       Приехали. Но сегодня я себя контролирую и не собираюсь ссориться.       — Любовные романы полезно читать юным девушкам и одиноким женщинам. Первые из них узнают о прелести отношений мужчины и женщины, вторые — получают утешение.       — Интересно, и к какой же из этих категорий ты относишь себя?       — Все еще юная девушка в активном поиске. А что?       — Поиск называется активным, когда человек предпринимает усилия к розыску необходимого, а не тратит время на чтение ерунды. То же самое касается юных девушек и одиноких женщин. Никто не прискачет на белом коне к диванам, на которых они читают эти романы.       Мама по большей части умудряется оказаться правой таким образом, чтобы это взбесило собеседника.

Наши ссоры

      С мамой я ссорюсь всегда и постоянно. Поводом служит все, что угодно, — мамино или мое плохое настроение, прическа, макияж, одежда, покупки, стряпня, учеба, подруги, мое укрывательство проделок Липе или ее наезды на Джено. К этим ссорам мы обе привыкли и воспринимаем как неизбежную часть своей жизни, мама — с видом мученицы, которая умрет, но не отступится от своих обязанностей по наставлению заблудших на путь истины, я — как способ проверить свои убеждения и свое умение их отстаивать.       Единственное, что меня по-настоящему бесит, это когда мы с ней ссоримся из-за Липе или Джено.       С младшеньким мы много цапались в раннем детстве — дрались, кидались игрушками, тягали друг друга за волосы. Что не мешало нам мирно играть через пять минут после драки, и снова драться после увлекательной игры. Когда Липе доставал меня до ручки, я применяла безотказное средство: убегала и закрывалась в комнате Джено. Липе начинал ревновать, стучать и биться попой об дверь. Подрастая, он сообразил, что и сам может там запираться, и мы начали бегать до двери наперегонки и прищемлять друг другу пальцы. Примирял нас Джено, умевший так завлечь и меня, и Липе какой-нибудь ерундой, что споры и драки отступали далеко на задний план. Зернам взаимной ревности между мной и Липе наш старший брат не дал прорасти.       А вот с Дженнаро мы начали ссориться намного позже, в его студенческий, а мой, соответственно, подростковый период. Хотя, ссориться это, пожалуй, слишком громко сказано, скорее не ссорились, а отдалились друг от друга.       В пятнадцать Джено стал невыносим. Он вымахал за метр восемьдесят, нашел подработку после уроков, отказался брать деньги у отца, приходил домой под утро, орал «Отстань от меня!» или «Не трогай!» ни с того, ни с сего, на ровном месте. Чаще всего крики неслись в мой адрес, потому что именно я доставала его больше всех. На пару месяцев он даже переехал к Валерии, но быстро вернулся, похудевший, измотанный и такой же нервный. Папа винил переходный возраст, себя и Валерию, мама пеняла на половое созревание и безответную влюбленность в Барб, а меня как-то мало занимали причины. Я просто видела, что Джено очень плохо, и старалась быть рядом, хотела, чтобы все стало легко и весело, как раньше. Ни мне, ни Липе и в голову не приходило обижаться на брата, наоборот, чем грубее он отсылал нас прочь, тем преданнее, как собаки за хозяином, мы ходили за ним по пятам. И мы победили, потому что прежний Джено вернулся. К тому времени, как ему исполнилось шестнадцать, новые, устраивающие всех правила игры были определены, баланс между работой, учебой, подготовкой к университету, друзьями и нами, семьей, был найден.       А потом переходный возраст начался у меня. В четырнадцать мы с девчонками увлеклись тайными походами по ночным клубам. У Делии знакомый работал в клубе «Асторио», и она уговорила его пропустить нас.       Там-то я и пересеклась с одногруппником Джено — высоким красивым парнем по имени Лоренцо. Я видела его раньше, когда забегала к Джено в колледж, знала, что они учатся вместе, хотя и тусуются в разных компаниях. А тут он подсел ко мне сам, сказал, что давно заприметил такую красивую девушку, под восхищёнными взглядами подруг зажигал со мной весь вечер на танцполе и под конец пригласил завтра повторить. Я была так рада и горда по этому поводу, что пригласила его зайти за мной, собираясь представить родителям как своего первого потенциально-официального бойфренда.       Не знаю, каким чудом Джено заявился домой именно в этот вечер (тогда он уже жил в общежитии колледжа и домой забегал пару раз в неделю).       — Чао, — непринужденно приветствовал его Лоренцо.       — Чао. Ты часом дверь не перепутал? — не особо дружелюбно ответил Джено.       — Да нет, мы с секси-Сеской собрались поклубиться.       Когда он назвал меня так, сидя за стойкой бара в «Асторио», я расценила приставку к своему имени как комплимент, доказательство моей взрослости и привлекательности, но сказанное в лицо моему брату это прозвучало намеренным оскорблением.       Дальше я помню только кулак Джено с закрученным вокруг него воротом футболки Лоренцо, и как тот красиво катился по лестнице, задом пересчитывая ступеньки.       Разумеется, в то время это не казалось мне таким уж забавным. Я набросилась на брата, требуя объяснений, но Джено ответил коротко:       — Не встревай в мои с ним разборки.       В четырнадцать тяжело свыкнуться с мыслью, что красивый восемнадцатилетний парень интересовался тобой — худенькой, прыщавой, плоской малолеткой — только потому, что хотел насолить твоему брату. Поэтому я отмахнулась от этой мысли и предпочла обидеться на Джено за грубое, ничем не обоснованное вмешательство в мою личную жизнь.       И обижалась долго, года три. У Джено это был период гиперактивности. Получив стипендию Архитектурного фонда для обучения в Миланском техническом университете, он переехал в Милан, учился, работал, а в промежутках между занятиями и работой трахал все, что движется. И, похоже, на продолжительность моей обиды в немалой степени повлиял отъезд брата на учебу, который я тогда, несмотря на регулярные приезды Джено домой, восприняла как предательство, как попытку оставить нас с Липе позади, вне своей «взрослой» жизни. Относительно недавний переезд Иполито в Рим тоже дался мне нелегко, но все же не в такой степени.       Поскольку папа горячий сторонник воспитания через жизненный опыт, родители и мне предоставили широкую автономию. Для меня эти годы тоже стали периодом самоутверждения. Мне отчаянно хотелось поскорее стать взрослой и потянуло на «плохих парней». Плохие парни знакомили меня с соответствующей компанией, поэтому, расставаясь с одним «плохишом», я тут же находила следующего.       В семнадцать несколько месяцев я встречалась с Лексом — девятнадцатилетним студентом-анархистом, в кадке на чердаке своей квартирки выращивавшим марихуану. Когда урожай был собран и должным образом просушен, Лекс устроил вечеринку.       Лекс бывал груб и на свежую голову, я не обращала внимания, считая такой напор неотъемлемой чертой истинного мачо, но укурившись, он стал просто отвратительным. Я тоже изрядно накурилась, поэтому из-за чего начался спор, уже не вспомнить. Помню только, что мы сцепились, и от крика Лекс перешел к рукоприкладству, засветив мне со всей дури в правую скулу. Мне, девчонке, с которой никто и никогда не смел так обращаться! Естественно, я озверела, швыряла в него, чем попало, порывалась расцарапать физиономию.       Соседи вызвали полицию, и в результате всей компанией мы оказались в квестуре***. За несколько ночных часов ожидания в наручниках косяк из головы выветрился, и я осознала, что отпускать нас просто так никто не собирается, а также то, что я крупно вляпалась.       — Ну что, синьорина Сормио, будем звонить родителям? — понимающе ухмыльнулся полицейский лет пятидесяти. Такие ненавидят молодежные хулиганские выходки больше всех, потому что у них у самих, как правило, дети того же возраста и поведения.       — Дайте мне телефон, я сама позвоню.       Естественно, я позвонила не родителям — я просто не представляла, как буду смотреть им в глаза в таком виде и в таком месте. Я набрала Джено. У него успел накопиться богатый опыт вызволения Валерии из полицейских участков по всему миру и, когда первая реакция схлынет, его можно было попытаться уговорить ничего не рассказывать родителям.       Примерно через два часа меня выпустили. Как Джено этого добился, к тому же за пару часов оказавшись в Неаполе, — могу только догадываться, но зато отчетливо помню выражение его лица, когда из камеры предварительного задержания я выходила под яркий свет коридорной лампы.       — Это еще что? — задрав мне подбородок, он рассматривал распухшую скулу и налившийся сине-сиреневым фингал под глазом.       — Больно, — зашипела я, вырываясь, когда Джено, не удовлетворившись визуальным осмотром, прикоснулся к саднящей скуле.       — Он еще куда-нибудь тебя бил? — спросил брат и выражение «ледяная ярость» перестало казаться мне таким уж нереальным оборотом речи.       — Нет, — ответила я, одновременно отпихивая его руки, пытавшиеся в поисках повреждений прощупать мне ребра. — Говорю же, нет.       У меня болело пол-лица, раскалывалась голова и хотелось поскорее исчезнуть из казенного коридора, где на нас со злорадным любопытством пялились двое полицейских.       Из участка Джено отвез меня в больницу и уже оттуда, часов в восемь утра набрал домашний номер и предупредил маму, что забирает меня с собой в Милан на неделю.       — Ты что, спятил, куда я поеду в таком виде? — простонала я.       — А ты хотела бы в таком виде появиться дома? — спросил Джено в ответ, и я с облегчением убедилась, что он ничего не расскажет ни маме, ни отцу. И мне даже не придется его об этом просить.       С этого дня закончились мои поиски приключений на пятую точку, я занялась учебой, начала встречаться с нормальными парнями (были среди них и два друга Джено) и перестала обижаться на брата, даже несмотря на то, что он настаивает, чтобы я знакомила его и Липе с каждым своим парнем, причем еще на начальной стадии отношений.       Родители узнали об этой истории месяц спустя, когда получили повестку из суда. В ней фигурировали только марихуана и нарушение общественного порядка в ночное время, поэтому мама с папой отнеслись к случившемуся довольно снисходительно, как к последствиям буйной молодежной вечеринки.       Тот косячок вылился для меня в получасовую профилактическую беседу с родителями и полгода общественных работ, на которые меня возил папа. Лекс загремел в тюрягу на два года, а когда вышел досрочно через год, его сильно избили. Услышав об этом, я вспомнила, что Джено уже неделю ходит со сбитыми костяшками пальцев.       А недавно я случайно узнала, что в том году Дженнаро отказался от выигранного им гранта на продолжение учебы в знаменитой Школе Архитектурной Ассоциации в Лондоне. Говорить об этом бесполезно, он никогда не признается, что сделал это из-за меня и Липе.       Папа. С папой все просто — мы не ссоримся вообще. Может, потому, что он всегда все стремится понять, а не осудить, может, потому, что не знает о доброй половине наших с Липе самых отчаянных кульбитов. Мне кажется, ближе к истине первое. Мы не рассказываем ему о многом не потому, что боимся заслуженной кары, а потому, что нам не хочется его огорчать, волновать, ну и, конечно, самим позориться.