45 steps into the darkness

Мои мысли - адское месиво. Моя голова - усыпальница здравомыслия. Мое тело - беспорядочные зарисовки сошедшего с ума гения. Дверь закрыта на замок, и я это знаю. Я в этом уверен больше, чем когда-либо был уверен в самом себе. Я много раз проверил, потому что столько же раз задумался о том, что бы произошло, не будь на моей двери щеколды. Позор, стыд, разочарование в своем существовании - этого мне хватало и без посторонних глаз, а уж с ними я бы давно сошел с ума... До конца. Да, еще ни разу я не забыл закрыть дверь, да и вряд ли был кому-то интересна моя жизнь, но... Я бы отдал половину этой жизни за то, чтобы перестать воспринимать жалкими ее остатки, но, увы, это было невозможно. По моей коже бензиновыми разводами растекаются пятна, подготавливая меня к пожару, который, безусловно, начнется по их вине. Они ползут по телу бесформенными плоскими фигурами, сливаясь воедино под ребрами, словно ребра мои - скопление тысяч туманностей. Целое небо, тонкой шалью неосторожно наброшенное на мое убогое, тощее, неказистое тело, мерцает и гаснет: меня обнимают черные дыры, мертвые звезды, северное сияние. Меня обнимает холод далеких светил, мрачная сизая дымка газовых облаков над неизвестными планетами, алые хвосты сгорающих в атмосфере комет. Признаться честно, мне в кои-то веки нравится то, что я вижу, глядя на себя в зеркало. Синяки хотя бы привносят нечто интересное, отчасти даже прекрасное в бледное полотно моей кожи, и поэтому их появление все еще сходит с рук виновнику. Это продолжается днями, неделями, и мне уже почти не кажется странным ничего из того, что раньше пугало до невозможного. Нас связало взаимное одиночество... Нет, взаимная потребность в его отсутствии, пусть даже под покровом суррогатных, паразитических отношений. Нейтан нашел во мне мальчика для битья за счет которого можно было бы удачно самоутвердиться, а я в нем неожиданно для себя обнаружил единственного человека, который хотя бы ненависть и отвращение испытывал ко мне искренне. Раньше я был готов звать на помощь, кидаться на каждого, кто мог хотя бы притвориться моим другом, но сейчас, - какая неожиданность! - моим единственным другом оказался заклятый враг. Заклятый друг. Я поднимаю руку к космической россыпи на ребрах. Кончиками пальцев, почти без явного давления на кожу, я провожу несколько невидимых неровных дорожек по рельефу выступающих костей, покрывая воображаемой сетью одно из самых темных пятен. Оно пугает меня подсознательно. Почти черное. Я - гниющее яблоко. Я даже не успел упасть под чьи-то ноги: сгнил на ветке, потому что был слишком убогим, чтобы меня съели. Ногти неровные, длинные. Искусаны. Мелкими, тупыми лезвиями врезаются во взбухшую, воспаленную кожу и ведут вниз, вверх, вбок, по кругу, вниз, вверх, вбок, по кругу. И остановить я свои пальцы не могу. Не хочу. Медленно и заторможенно реагирует усталая, сонная нервная система впивающимися иглами электрических импульсов: мозг начинает вспоминать уже давно знакомую боль, принимать ее и ей наслаждаться. Резко и неестественно сменяется одна реакция организма другой, невпопад под них подстраивается третья: боль начинает, тошнота вступает, удовольствие завершает бал. Боль, тошнота, удовольствие. Боль - бьет оглоблей по основанию шеи и расползается жаром по затылку. Тошнота - подступает к горлу плотным, зловонным комом. Удовольствие - мягко, влажно целует меня в ребра, как воспоминание о моих же собственных невесомых прикосновениях. И все это происходит за жалкую долю секунды, которую я потратил на бессознательное прикосновение. Я расстегнул ремень. Он угрюмо звякнул металлической бляшкой и выскользнул из моих рук. Я спустил до щиколоток вместе с бельем, потому что мне стало тесно и туго. Я растерянно заглянул в зеркало. Вот он, другой я - наблюдает за моим поведением по ту сторону стекла. Насмехается над слабостью, издевается над зависимостью. Интересно, такой ли взгляд встречает каждое утро Прескотт? Подумать только, мы были совершенно разными, и навряд ли он мог догадываться, что его издевки нам взаимно выгодны, но я... Я уже воспринимал его, как мой самый главный порок. Самую большую проблему. Червя, который изнутри пожирал меня, гнилое насквозь яблоко. Мне говорили, что я могу сойти с ума. Но никто не предупреждал, как именно. Я жалел лишь о том, что на пути к безумию у меня был попутчик. Нервные окончания играют со мной. Им смешно, им кажется забавной моя реакция, всему моему организму она кажется невероятно забавной. Даже отражение смеется, наблюдая за тем, как я пытаюсь совсем немного сильнее надавить на темное пятно под нижним ребром; мне проще верить в то, что "Уоррен-по-ту-сторону" может усмехаться без моего на то желания, чем в то, что меня самого веселит сложившийся ад. Апофеоз веселья - мышца предплечья непроизвольно сокращается, рука дергается, я вжимаю палец в болевой очаг до упора. Замираю на мгновение. И давлю ладонью. Потом снова и снова, остервенело, выдавливая из собственных глаз оседающую на ресницах влагу. Что-то во мне ломается. Треск рвется из глотки стоном. Твою мать, как же сильно я сломан. Мне страшно, черт возьми, мне искренне страшно, я не хочу больше слышать свой голос таким, словно мне нравится то, что я чувствую. Затолкайте стон обратно в мой рот, в горло, пусть он там останется, останется навсегда, пусть гниет и отравляет меня изнутри, пусть убьет, блядь. Я перестаю контролировать свое тело. Стон - сигнал к действию, но действуют только мои руки, потому что разум мертв с тех самых пор, как я переступил порог своей комнаты. С тех самых пор, как Нейтан избил меня на парковке. Облокотившись рукой на зеркало, я опускаю голову и прячу лицо в сгибе локтя, чтобы не смотреть себе же в глаза. Я не хочу знать, что могу в них увидеть, кроме безграничной похоти. Дыхание сбилось сразу, стоило мне только опустить свободную руку на пах, оно ложится горячим паром на гладкую поверхность стекла. Несмотря на то, как взмокла моя спина и как липнут ко лбу волосы, меня бьет озноб, а пальцы, - тонкие, острые льдинки, - дергаются аритмично, нервно и резко, но мне удивительно приятен холод, точечно кусающий возбужденную плоть. Сухой холод сменяется едва влажным, пальцы стирают смазку с головки и размазывают ее по стволу, друг по другу, неравномерно и впопыхах. Хорошо, Уоррен, теперь ты доволен, не так ли? Ты ли не знал, что это произойдет с тобой? Кому, как не тебе, было знать? Каждый раз, когда на твои ребра и грудину резко опускается острый носок чужой туфли, когда чужие руки избивают тебя, когда на твоем смазливом детском личике проступают алые полосы и зеленые пятна, ты вздрагиваешь и стонешь, уже не кричишь, ты с-т-о-н-е-ш-ь, Гейрем, жалкий же ты кусок безмозглого, грязного мяса! Так он говорит мне. Так он кричит, но продолжает пинать, продолжает бить, продолжает шлепать, продолжает кусать, продолжает рвать, продолжает причинять боль. Ему это нравится, мне это омерзительно, ему это поднимает самооценку, меня это опускает, он считает это нормальным, я считаю это отклонением, но не он стоит в углу своей комнаты и дрочит на мои стоны, а я согнулся в три погибели и толкаюсь в свой кулак, вспоминая его удары. Мне мерзко. Мне приятно. Я болен. В висках вместо моего пульса - его голос, по телу вместо моих рук - его руки, на члене вместо моего сжатого кулака - его рот, господи, его рот, мои ногти - его зубы, мои пальцы - его язык, моя ладонь - его щеки, и мне невероятно хорошо, слишком хорошо, от боли и до боли прекрасно. Я хочу, чтобы он сделал мне больно прямо сейчас. Чтобы он подошел со спины, чтобы он плашмя ударил меня между обнаженных лопаток, чтобы унизил, чтобы осмеял. Я знаю, что это желание - тень наваждения, что оно растворится, стоит только перетерпеть его давление на черепную коробку, но до тех пор, пока оно во мне живо, я сам - мертв. Мертв, как человек, как личность, как существо. Никто. Ничто. Меня снова пронзает электрический разряд, но уже не от боли. Теперь все ощущается еще более резко и остро, как удары в солнечное сплетение, но мне это нравится. Вокруг меня образуется вакуум, потому что повышается давление: сердцебиение замирает в ожидании взрыва, и вскоре он происходит, несколько раз горячо поцеловав меня в потный лоб. Стеклянный купол, созданный вокруг меня мной же, сначала трескается, затем лопается, и, наконец, рассыпается сотней маленьких, острых осколков. Я вздрагиваю всем телом, случайно бьюсь лбом о зеркало, потом бьюсь еще трижды, уже сильнее, непроизвольно дергаю бедрами еще несколько раз и кончаю с гортанным стоном. Он кажется слишком громким, при чем наверняка не только мне, и я густо краснею от плеч до кончиков ушей, при этом практически равнодушно воспринимая то, что кто-то бьет кулаком в соседнюю стену - "Эй, Грэм, дрочи потише!". Если бы я мог. Холод становится влажным и липким, уже неприятным, грязным. Хочется в душ, но еще больше - хочется умереть. Количество и интенсивность боли уже встает поперек горла, и мне перестает это нравиться, поэтому я наспех вытираюсь своей же футболкой и ныряю под одеяло. Мне нужно успокоиться, мне нужно прийти в себя, мне нужно снова стать собой. Чтобы эта тварь по ту сторону зеркала перестала смотреть на меня так, словно я все сделал правильно. Потому что ничего из того, что происходит последний месяц, не может быть правильным априори. Я ненавижу Нейтана. И себя.