45 steps into the darkness

- Я думал… - Уоррен втянул в себя воздух через зубы и зажмурился крепче, до искр в глазах, почувствовав, как ставшие совсем знакомыми и даже родными изящные пальцы затягивают узел у самого основания его члена, - Что не тебе, а мне надлежит делать что-то… Подобное. - Подобное? – мужчина громко усмехнулся, - Подобное я тебе и не доверил бы. Без маски его голос звучал немного иначе. Глубже. Более естественным и мягким, более живым и эмоциональным. С десять минут назад Уоррен еще надеялся на то, что ему хватит смелости, хитрости и уверенности в себе, чтобы осторожно приподнять краешек шелковой повязки, обернутой вокруг его глаз. Его рвало на части двойственное чувство: с одной стороны, терзало нечеловеческое желание узнать наконец, как выглядел «постоянный клиент», второй месяц наведывающийся в «Baie de Dépravation» с неизменным требованием предоставить ему приватную комнату и неопытного мальчика-официанта, которого он медленно, но верно превращал в покорную, податливую куклу. С другой стороны, Уоррен, хоть он и не был одним из тех лицемерных олухов, что судили о других по внешности, ведь и сам, как ему казалось до сих пор, не отличался от множества своих ровесников ничем примечательным, отчасти боялся, что лицо этого человека будет способно если не напугать, то чем-то оттолкнуть. Уоррен… Представлял его иногда. Встречаясь своими глазами с его, светлыми, с широкими безднами зрачков и длинной бахромой пушистых ресниц, он видел не дорогую, вычурную венецианскую маску, а лицо молодого человека, которое даже подсознательно кого-то ему напоминало. Он изредка, в моменты высшего доверия между ними, позволял себе скользить взглядом по этому лицу, ища в нем знакомые черты, но глаз и губ никогда не было достаточно для того, чтобы собрать из осколков полноценный человеческий образ. Уоррену было тяжело признавать это, но он скучал. Скучал по нему дома, скучал по нему в школе, скучал по нему на работе, когда никто от него не требовал ничего, кроме бутылки дорогого алкоголя и пепельницы. Так Уоррен и существовал последний месяц: в ожидании, предвкушении очередной встречи, но не имея, тем не менее, никакого представления о том, что за чертовщина происходит в его жизни, как далеко его заведет этот неизведанный тернистый путь и как долго, как долго ему еще падать в кроличью нору. Дна у нее не было. Так не было дна у пары голубых глаз. Ветер свистел в ушах в унисон со скрипящим, но юным, теперь Уоррен это прекрасно слышал, голосом. Только руки и губы было не с чем сравнить, - их прикосновения то били, как сотни плетей, в безудержном, агрессивном желании, то нежно ласкали отзывчивое тело, то играли на натянутых струнах оголенных нервов, перебирая их пальцами, извлекая чистую мелодию хаотичных стонов, срывающихся с губ. Сейчас он играл. И игроком был отменным. Будь его воля, он бы наверняка поставил Уоррена на кон в покер, и, что самое удивительное, ни за что бы не проиграл. - Мне больно, - Уоррен поерзал, пытаясь устроиться в кресле, но запястья его были крепко привязаны к подлокотникам, лодыжки – к ножкам, а потная кожа липла к обивке, - Ты можешь развязать?.. - Не могу, - мужчина чиркнул зажигалкой, и комната наполнилась запахом хорошего, дорогого табака, - Марк дал мне карт-бланш, поэтому я имею право делать все, что хочу, и с тобой, и с этим местом. - Но я не давал согласия, - попытался встрепенуться Уоррен. Его приоткрытых губ коснулся теплый бумажный фильтр сигареты. - Если бы это действительно было так, ты бы сейчас протирал бокалы и приносил вино тем, кто намного хуже меня, лизал ботинки тем, кто намного хуже меня, прикуривал им, плевал им в салат, выслушивал пошлые комплименты от их жен, позволял бы им бить себя за неправильный взгляд и неидеальную осанку, а не сидел передо мной с раздвинутыми ногами в ожидании того, что я дам тебе кончить, верно? Ничего не ответив на скабрезность, Уоррен обхватил губами фильтр и с удовольствием затянулся. Клиент часто предлагал ему закурить, и ничего зазорного в этой маленькой шалости могло не быть, если бы за последние пару недель это не происходило слишком часто. Пагубная привычка медленно разрасталась в его груди, заполняя чернильными сетями легочные поры, пагубная привычка требовательно, глубоко целовала все его нервные окончания, приходясь кстати в те моменты, когда его трясло от перевозбуждения и детского страха перед чем-то взрослым, неизвестным, пагубная привычка была одушевлена в его воображении, наделена чертами этого человека и его голосом отвечала утвердительно на все вопросы. Мужчина, бормоча себе под нос какую-то старую песенку, которую Уоррен наверняка слышал на одной из радиостанций Аркадии или, быть может, в далеком детстве из уст матери, потер ладонью горячую кожу, погладил пальцами выступающие бугорки вспухших вен – Уоррен почувствовал, как каждый миллиметр его плоти отвечает на прикосновения сокращающимися мышцами живота, головокружением и судорожной попыткой вскинуть бедра им навстречу. Последние десять минут клиент только и делал, что трогал, бессистемно, прерывисто, то позволяя себе обернуть влажную головку кольцом пальцев и, ощутимо надавливая, спуститься вниз на несколько сантиметров, то поощряя терпение мимолетным вниманием языка к горящей нежной коже чуть выше веревки. - Правда больно, - всхлипнул Уоррен, обиженно попытавшись отстраниться от губ, накрывших его живот там, где начало брала узкая дорожка волос, - Ослабь узел. Пожалуйста. - Тогда ты слишком быстро кончишь, - кончиком языка мужчина обвел по краю впадинку пупка, - И в происходящем не будет ни малейшего смысла. Прислушайся к тому, что ты чувствуешь, и постарайся насладиться моментом. Мог ли Уоррен в полной мере «насладиться», когда все мышцы его тела тянуло, сводило судорожными сокращениями, когда они болели и ныли, застыв в неудобной позе? Мог ли он испытать удовольствие, чувствуя, как каждая вена на его члене вздувается и пульсирует из-за перевозбуждения и нарушенного кровообращения? Моля закончить его своеобразные муки, признаваясь в том, как ему больно, он не кривил душой: возбуждение действительно встретилось с физической болью, и теперь они боролись друг с другом, пытаясь доказать свое первенство и занять ведущую роль, но в конечном итоге сплетались в каком-то диком языческом танце на костях здравого смысла. Уоррену было приятно, но все те приятные ощущения, которые он испытывал раньше, запершись в ванной комнате собственного дома во время потакания животным инстинктам, вся та необузданная похоть, которая властвовала над ним в стенах этой комнаты, когда своим инстинктам потакал уже не он, но, пользуясь им, другой человек, сейчас казались слишком… Плоскими. Однобокими. Блеклыми, даже бесцветными, как мутный горный хрусталь, потерявший всякий роскошный блеск и лоск за долгие годы службы в качестве украшения интерьера. Удовольствие в привычном его понимании словно задевало один участок мозга, в то время как это чувство, находящееся на одном уровне с той щенячьей радостью, которую испытывает иной мазохист от удара по ребрам или наркоман от болезненной инъекции сладкого яда в заплывший синяками сгиб локтя, било по тысяче участков: стыд смешивался с вседозволенностью, страх – с доверием, боль – с внутренним удовлетворением, волнение – с уверенностью, паника – с радостью и воодушевлением. Уоррен не лгал, когда признавался, что ему было больно, но утаивал главное: в путах колючей проволоки, объявшей его лихорадочно дрожащее тело, в тесноте собственной кожи, в густой теплоте небрежных ласк чужой руки ему было так же спокойно, как и в детской кроватке в те годы, когда он, посасывая палец, засыпал от ласкового материнского голоса, начитывающего ему любимую сказку. Ничего противоестественного в его реакции, в его чувствах, в его мыслях больше не было и быть не могло. Все лишнее давно улетучилось, как открытый эфир, осталась только… Нега. - Вот видишь, - словно прочитав его хаотичные мысли, отозвался спокойный голос довольного мужчины, - Все не так уж и страшно. Словно в подтверждение своим словам он, судя по шипению пепла, потушил сигарету о пол, и потер обеими ладонями член Уоррена. Грэм протяжно, гортанно застонал и вновь попытался выгнуться, на этот раз не для того, чтобы уйти от прикосновения, а чтобы почувствовать его ближе, но мужчина не поощрил его попыток и убрал руки. Он насмехался. Ей богу, не было в том, что он делал, ничего, кроме издевки. Уоррен был не в том состоянии, чтобы вдуматься в это, но какое-то беглое осознание его все-таки настигало, захлестывало волной, и тогда ему становилось обидно. И сейчас, отвернувшись, он тяжело вздохнул, потерся щекой о свое же плечо в попытке самого себя успокоить, и прикусил губу, чтобы случайно не сболтнуть лишнего. А ведь ему было что сказать. Он мог пожаловаться на то, что ему надоело быть секс-игрушкой, потому что это ему действительно надоело. Он мог попробовать достучаться до личности этого человека, раскопать его прошлое, его настоящее, узнать, кем был этот таинственный «клиент», множеству опытных проституток предпочитая какого-то мальчишку родом из богом забытых трущоб. Он мог попытаться добиться ответов на все свои вопросы, мог ответить на десяток тех, что были бы адресованы ему, но… Но Уоррен был животным. Таким же животным, как и все в «Baie de Dépravation». Было ли ему стыдно за свою первобытную сущность, взывающую к нему гораздо чаще, чем здравый смысл, гордость и совестливость? Да. Хотел ли он бороться с ней, пытаться ставить себя на место, как-то возвращаться к «нормальной» жизни, в которой не было места извращениям и мимолетным, ни к чему не обязывающим связям с незнакомцем? Нет. Взяв в руку член Уоррена, мужчина сжал пальцы в кулак и принялся быстро, размашисто двигать рукой вверх и вниз. Через пару минут этой грубой ласки Уоррену начало казаться, что на этом пытка будет окончена, и он даже попытался расслабиться, предчувствуя оргазм, который маленькими острыми иголочками карабкался вверх по его хребту от самого копчика до шеи, где он вбуривался меж позвонков и впивался в мышцы, провоцируя дрожь и стоны. Когда тугая пружина, сложенная в тысячу оборотов где-то в глубине его живота, уже была готова разжаться, мужчина одернул руку, заставив Уоррена несколько раз вскинуть бедра, толкнуться в пустоту, в сухой воздух вместо желаемой руки. Ощущение было… Странным. Уоррен всем телом чувствовал себя так, словно только что кончил, об этом сигнализировали потеющие ладони, поджимающиеся пальцы ног, сильная дрожь, пересохшее горло, хриплые стоны, многоугольные искры и абстрактные фигуры, хаотично возникающие перед глазами на темном фоне повязки; само же тело, однако, все еще кричало от боли, требовало большего и даже не думало успокаиваться. Скоро наваждение поутихло, мышцы вновь обратились в камень, и никакой легкости, никакой приятной ломоты, которая обычно охватывала тело после оргазма, не последовало. Последовал тот же голод, что и несколько минут назад. - Какого… - сорвалось с его губ недоумение, тут же подхваченное восторженным смешком и чужими губами; впервые за все это время мужчина позволил себе бегло поцеловать Уоррена, и это даже смогло его немного успокоить. - Интересно, не правда ли? – мужчина лизнул его ключицу и оттянул зубами тонкую кожу у яремной ямки, - Я долго думал, как отблагодарить тебя за все, что ты позволяешь мне. Увы, я не смог придумать ничего лучше, но это, кажется, уже начинает тебе нравиться. Правда, Уоррен? «Ложь, ложь, ложь», - било в набат благоразумие, запертое в черепной коробке. - Правда. – сам себе не поверив, не узнав свой голос, не почувствовав связь между словами и мыслями, ответил Уоррен. Его тело стало значительно более чувствительным. На каждый поцелуй, на каждое прикосновение кончиком пальца к выступающей косточке, на каждый игривый укус, на каждый горячий вздох над взмокшей кожей, по которой медленно катились вниз мутные бусины горячего соленого пота, оно реагировало не так топорно и заторможено, как раньше, когда в нем хватало сил на бессознательное сопротивление и страх. Сейчас не было ни страха, ни сопротивления, даже бессознательного, была только усталость. Уоррену казалось, что с него живьем сняли кожу без анестезии и даже банального предупреждения, и теперь ласкали кровоточащие жгуты его оголенных мышц, а ему, черт возьми, это нравилось. Все ощущения были такими сочными, интенсивными, яркими, острыми, что Уоррену начинало казаться, будто без повязки на глазах он бы моментально ослеп или сошел с ума. Его голова была перенасыщена чувствами. Еще один орган ему был ни к чему. Мужчина несколько раз прихватил зубами его соски, поиграл с ними языком, но, очевидно, не испытывал большого интереса к чему-либо, кроме самого сокровенного. Ему, очевидно, доставляло огромное удовольствие наблюдать, как искажается тысячей разношерстных эмоций лицо Уоррена, как начинают дрожать его колени, как царапают подлокотники короткие ногти, неоднократно искусанные на самых сложных занятиях в школе и во время ссор дома, когда он в десятый, если не сотый, раз, начинал двигать рукой или губами по возбужденному члену. Его поведение было легко предсказуемо, но всегда разочаровывало: он подводил Уоррена к черте, заставлял его почувствовать, как все тело содрогается в готовности излиться, а затем все обрубал, не вызывая в конечном итоге ничего, кроме обиды на самого себя. Но проходило несколько минут, он повторял те же действия снова, и обида, сперва обратившись в пыль, возвращалась опять, но усиливаясь в несколько тысяч раз. Но вместе с обидой в несколько тысяч раз усиливалось и удовольствие. Минут через двадцать Уоррен уже перестал акцентировать внимание на том, что он чувствовал. Мысли были задымлены, сердце билось надрывно, пытаясь не соскочить с одному ему понятного ритма, голова сама собой запрокидывалась, губы дрожали, хаотично повторяя какую-то околесицу, как мантру, беззвучным шепотом. Было горячо, липко, влажно, было безумно приятно и больно, больно, больно. Он ни о чем не хотел просить. Слишком тяжело ему было сейчас открыть рот и прохрипеть что-то вдумчивое, а если не вдумчивое, то хотя бы членораздельное. Тем не менее, чувствуя, что кровь, закипая, едва ли не выплескивается через уши и нос, он приподнял голову и забито, жалко, даже немного трогательно и по-детски наивно произнес одно слово: «Пожалуйста». Уоррену все еще было хорошо, но спустя десятки минут «хорошо» перестало отделяться от «плохо» и превратилось в один большой колючий ком, который катался по телу, внутри тела, который обострял все чувства и делал существование невыносимым, который мешал вдохнуть, сглотнуть, застонать, мешал отдавать себе отчет в происходящем. Он хотел покончить с этим, хотел, чтобы его отпустили, хотел вернуться домой, принять холодный душ, с головой спрятаться под тяжелое одеяло и уснуть мертвым сном до самого обеда, ничего не чувствуя, ничего не желая и ни о чем не думая. - Так быстро? – с издевкой поинтересовался клиент, тем не менее, вновь опустив руку на пах Уоррена, - Признаться честно, я ждал от тебя большей выдержки. Ты оказался таким… Нежным. Субтильным. Уоррен не имел ни малейшего понятия, по какой причине чувствовал себя виноватым перед этим человеком. Да и за что? За то, что ему было шестнадцать лет, поэтому его тело, как, впрочем, и моральное состояние, не могло похвастаться выдержкой? За то, что он хотел отдохнуть от приятных, но неизбежно угнетающих его сетей похоти? За что?.. Но чувство вины он испытывал. Как бы сильно не пытался его избежать. Он даже попытался тихо извиниться, но с губ сорвался только плохо различимый лепет, на который клиент даже не обратил внимание. Бегло, с каким-то пренебрежением, мужчина продолжил двигать рукой, и впервые Уоррен не чувствовал, что он собирается остановиться. Он прикусил губу, обрушил тяжелую голову на спинку кресла, крепче впился пальцами в подлокотники и принялся устало подмахивать. Внезапно раздался телефонный звонок. Уоррен с трудом расслышал его сквозь шум крови в ушах, но запоздало отметил, что рингтон был ему отдаленно знаком. Иногда ему казалось, что абсолютно все, что было связано с этим человеком, было ему отдаленно знакомо, словно они виделись в детстве, в другой жизни, на выходных, год назад в каком-нибудь школьном путешествии. Что их связывало что-то, имеющее большую силу, чем секс, но едва ли существующее на самом деле. Клиент, даже не подумав довести начатое до конца, вновь отпрянул, отошел в сторону, ответил на телефонный звонок коротким «Да, да, я понял, скоро буду» и, судя по удаляющимся шагам, направился к выходу из комнаты. - Эй?.. – неуверенно позвал Уоррен, едва шевеля пересохшим языком, - Куда ты?.. - Неотложные дела, - с насмешкой ответил мужчина, - Я попрошу Марка отвязать тебя. - Ты собираешься меня оставить? – Уоррен взвизгнул от негодования и закашлялся, - Какого черта? Дверь скрипнула. - Я закончу с тобой в другой раз, Уоррен. Удачи.