***
Америка салит Трумэна. Америка салит Эйзенхауэра. С первым играть чуть веселее, но лица вокруг все мрачнее, и все больше людей не знают, куда им деться. Для этой игры нужно разделиться на две команды. Россия напротив смотрит с горечью, но у Америки перед глазами красная пелена, золотой серп режет роговицу и чужие губы сами собой складываются в улыбку. Альфред уверен, что Ивана уже тошнит от мерцающих звезд и полос. Россия при любом удобном случае старается закрыть глаза. Что бы это ни значило, раздражает оно знатно. Америка процеживает сквозь зубы: - Во-ро-бьи. А в голове – «ком-му-нис-ты». И мгновенно разворачивается, убегая, не давая Ивану себя поймать. В глазах – слезы (скорее от усталости, чем от чего бы то ни было), и оба стараются не обращать внимания на голые стены посреди левой половины поля и выстрелы советских винтовок. Кровь под ногами хлюпает, когда они возвращаются на исходные позиции. Россия сплевывает в ближайшую лужу. - Во-ро-ны. А в голове – «ка-пи-та-лис-ты». И резко прыгает в сторону, петляя, уворачиваясь от едва успевающего тормозить Альфреда. На крайней левой половине поля – многочисленные костры и голые люди, корчащиеся в попытках спасти хотя бы последние крохи собственных жизней. На голове одного из них вместо привычного котелка – ведьмовская шляпа, и Артур буквально вытаскивает его из огня, бросая яростные взгляды на Альфреда, будто бы тот был виноват во всем этом кошмаре. Из карманов мужчины вываливаются подгоревшие кинопленки и разлетаются в разные стороны, разрываясь на куски под ногами Маккарти. Эйзенхауэр аккуратно снимает красную повязку с глаз Америки, и тот наконец видит, видит, как Россия хватается за сердце, облегченно сдергивая с себя лоскут американского флага. Иван салит не глядя, и из завязавшейся драки за его спиной Хрущев протягивает руку в ответ. Стены врастают в землю, а костры медленно засыпает песком. Сцена. Джордж сидит под качелями, опираясь спиной о балку. С хмурого неба падают снежинки, а мокрый занавес заиндевел от холода. Джордж, задумчиво глядя на статью, подняв её над головой: - По ряду причин можно сделать вывод, что у русских пока нет секрета изготовления атомной бомбы, с другой же стороны, все указывает на то, что они получат ее в течение нескольких лет.* Старый календарь, прокрутившись четыре раза назад, показывает 49 год. Россия осторожно крутит в руках резинку. В свое время обладатели таких вот экземпляров будут пользоваться особой популярностью во дворе. Америка лишь наблюдает, натирая армейские сапоги до блеска, чтобы резина не слишком стирала дорогую кожу. Упругая нить связывает их щиколотки, и никто не решится прыгнуть, чтобы потревожить её. Альфред вздыхает на морозе, и облачко пара тает почти мгновенно: - Ты уверен, что именно так играют в резиночку? Иван не слышит его, надев беруши, чтобы не повредить барабанные перепонки. Он чувствует колебания воздуха, а в глазах у него – взрыв. Америку отбрасывает назад, и чем больше он пытается защититься от отголоска ударной волны, тем больше надежды чувствует Иван. Губы шепчут «нет», но Альфред все еще окружает себя ракетами для самозащиты, и Россия все еще повышает уровень своей бомбардировочной авиации, поднимая резиночку до колен. Джордж отрешенно качает головой, смотря куда-то вдаль, в серое снежное небо, после чего переворачивает страницу: - Таким образом, перед нами стоит перспектива образования двух-трех чудовищных сверхдержав, каждая из которых обладает оружием, с помощью которого миллионы людей могут быть уничтожены за несколько секунд в ходе разделения мира.* Снег тихо шуршит, укрывая собой Семипалатинский испытательный полигон. Чужие руки тянутся все ближе и ближе, скрючиваясь, надламываясь в воздухе, касаясь одежды Америки, хватают его за полы куртки, воротник и нашивки. Знакомые пальцы достигают ключиц, и резко становится жарче. Перед глазами 57 год, Иван уже способен достичь его берегов, и Альфред чувствует зарождающийся дикий страх знакомого свиста в воздухе и беспощадных ударных волн. Отдать абсолютно все ради самозащиты. Не в силах ждать, он поднимает резинку до пояса.***
Небольшой искрящийся мяч, подкинутый Джонсом в воздух, снова и снова, будто бы самостоятельно выбирая траекторию, падает вниз, падает в руки Брагинскому, в то время как нож чуть дрожит, войдя в плечо Германии практически по рукоятку. Людвиг стискивает зубы и пытается выдернуть его, ухватывая пальцами лишь воздух, плача от бессилия незаметно для самого себя. Иван подбрасывает мяч, неловко задержав его в руках, и на кончиках пальцев красными пятнами заныли ожоги. Шанс начать третью мировую войну устремляется вверх и, повременив 6 лет, острым ножом падает вниз, вонзаясь в песок где-то посередине хрущевского ультиматума, на Мюлен-штрассе в районе Фридрихсхайн. Пока что несуществующие мины молчат, а колючая проволока втаптывается в грязь тяжелыми армейскими сапогами. Германия, наученный опытом, стоит в стороне, наблюдая, как Россия на очерченной в песке карте Берлина рисует линию, Стену, отсекая свою территорию, умело сплетая концы с концами таких же линий, тянущихся от Балтийского моря к Черному, ограждая страны Восточной Европы друг от друга и главное – от не успевающего ничего сделать Америки. Элизабет толкает Румынию так, что тот чуть не заступает за границу идеологий, а Феликс самозабвенно щупает страницы Варшавского договора, будто бы не веря своим глазам. На эмблеме «Союза мира и социализма» изображено рукопожатие, и Лукашевич представляет себе все, что угодно (даже свой собственный флаг по центру эмблемы), только не его с Россией руки. Албания, пытаясь удержать равновесие в маленьком, неаккуратно начерченном кругу, подпрыгивает – лишь бы его не забыли, и Иван смеется, бросая нож прямо под ноги Альфреду, разворачиваясь на ходу – кричит. - Дальше и без меня справитесь! Людвиг плотнее укутывается в пальто, стараясь укрыться от холода, когда нож снова вонзается в землю, и Франция с Англией стоят спина к спине на своих территориях, стараясь всего лишь согреться и не угадывать по мимолетному взгляду, куда нацелил оппонент свой следующий бросок. Америке сложно представить, о чем они думают. Джонс знает лишь то, что его дело – бросать нож. Шанс начать третью мировую войну неподвижно висит над их головами. Сцена. Джордж сидит в небольшом вырытом углублении в земле рядом с качелями, уже успев основательно испачкать брюки. Небо темнеет, собираются тучи, и за кулисами сверкают молнии. Качели звенят под многочисленными ударами градин. Из-под себя Джордж достает свежеизданный, но немного помятый выпуск «Трибьюн» и пролистывает сразу пару страниц. Джордж, переворачивая старый календарь снова и снова, под равномерные щелчки медленно зачитывает текст собственной статьи: - Общеизвестно, что мировая история — это в значительной степени история оружия. Например, связь между открытием пороха и свержением феодализма буржуазией отмечают снова и снова.* Немного погодя, добавляет, будто бы от себя: - И хотя у меня нет сомнений в том, что возможны исключения, я думаю, что следующее правило в целом верно: период, в который доминирующее оружие сложно производить — как правило, период произвола, ну а в период, в который доминирующее оружие производить дешевле и проще, у простых людей есть шанс.* Оглядывается на разбушевавшуюся грозу и, аккуратно встав, задергивает крылья занавеса так, чтобы опять оставалась только лишь небольшая щель. Слева на краю сцены прожектором освещается стул, на который садится Джордж. Джордж, вдыхая, будто бы заглатывая воздух, вынимает из-за пазухи небольшой пистолет: - Сложное оружие делает сильных сильнее, в то время как простое оружие — пока на него не нашли управы — дает когти слабым.* Где-то за занавесом молния ударяет прямо в качели, и сноп горячих искр вместе с порывами ветра залетает в зрительный зал. России могла бы даже понравиться эта странная игра в прятки, если бы не перекрутившаяся резиночка, туго обхватившая его шею и мешавшая не то что говорить, но даже дышать. Корона на голове блестела – даром что бутафория – и все норовила выкатиться прямо под ноги Америке, на этой стороне Атлантического океана караулившего Турцию, с ног до головы обвешанного проводами и кнопками. Несмотря на то, что Садык боялся пошевелиться, дрожь накрывала его с головой. Два раза в месяц Америка приходит проведать Кубу, тогда как все остальное время проводит, выслеживая пространство за океаном. Правила игры невероятно просты: не попадаться рядом с Карлосом во время визитов Альфреда и ни в коем случае не выдавать себя, когда Джонс переводит свой взгляд в сторону Восточной Европы. Мех вскружил Джонсу голову, и Куба уже встречал Россию намного лучше, чем в 59 году. Впрочем, измотанный, но не лишенный надежд революции, он намного больше радовался оружию, чем самому Ивану. Резинка перекручивалась на шее Брагинского, когда ракеты средней дальности «Юпитер» своим радиусом поражения щекотали сердце, касаясь Москвы. Резинка перекручивалась на шее Джонса, как только новую партию ракет P-12 наводили прямиком на Вашингтон, заставляя разум бить тревогу на пустом месте. Чем больше оружия Карлос просил провозить тайно, тем быстрее сокращалось время до полного разоблачения России. Иван уже был готов и нисколько не удивился, когда Альфред потянул за резинку и ткнул ему в лицо снимками советских ракет средней дальности. - Ты просто напрашиваешься! – кричал ему Джонс из-за моря, прицеливаясь золотистым мячом прямиком в (желательно, лицо) Брагинского, стараясь не обращать внимание на быстро обугливающиеся пальцы. - Тогда как ты назовешь это? – злился в ответ Иван, отбивая мяч высоко в небо со слабой надеждой, что тот никогда больше не вернется, и указывая пальцем на Турцию. – Это твоя демократия? Это твоя политика? - А что насчет Кубы? Посмотри на него! Думаешь, коммунизм поможет ему стабилизироваться? Карлос, заслышав свое имя, резко ощетинился и поднял свою винтовку, целясь Америке прямо в голову. России и самому казалось, что тот в последнее время напоминает какого-то хищного зверя, нежели страну, способную принимать решения для своего народа. Альфред берет Карлоса под левую руку, Иван – под правую, и они вместе ведут его по воде, стараясь не разорвать в пути. Америка навещает его шесть раз на дню, заботливо окружая карантинным кольцом кораблей. Россия аккуратно проходит сквозь блокаду, принося с собой букеты цветов и спрятанные в них ядерные ракеты. Чем большим вниманием они окружают Кубу, тем чаще смотрят друг на друга. - Как удивительно быстро ты забыл своего ненаглядного Турцию. - Только потому, что ты мешаешь мне просто подойти к нему ближе. Гладкий металл предполагаемых бомб холодит кожу, как и туго натянутая через океан резиночка. Россия даже рад и почти не чувствует боли, когда Хрущев, не без помощи Кеннеди, осаленного Америкой всего лишь год назад, режет нить, и та с громким хлопком ударяет Ивана по лицу. С любопытством он замечает большой синяк под глазом Америки, хмуро снимающего с шеи резинку и приделывающего к отрезанному концу небольшой стаканчик. - Прием, Альфред Ф. Джонс на связи. - Президент США Джон Кеннеди на связи. - Руководитель СССР Никита Хрущев на связи. - Иван Брагинский на связи. Джонс сидел рядом с телетайпом горячей линии Вашингтон-Москва и задумчиво теребил резинку, прислушиваясь к резонансу и далеким угрозам Англии через океан. К счастью, для лучшей связи Хенрик, Бервальд и Тино согласились следить за сигналом, и только лишь Артур, проспорив с Альфредом несколько часов, теперь молчал. Впрочем, Америка был этому несказанно рад. Теплело, и целый мир, казалось, выдохнул. Из мокрого песка начала выглядывать зеленая поросль, а Иван, бросив рядом с Альфредом свое пальто, прилег, осторожно вглядываясь в серые тучи, сквозь которые сверкало слабое солнце. Календарь медленно отсчитывал дни, и Америка позволил себе свернуться рядом с Россией, забывшись такими редкими снами о будущем, светлом и радостном, насколько хватало воображения Джонса. Тихо длились года, и стаканы были заброшены из обычной ненадобности. Сцена. Занавес полностью раздвинут, мелко моросит дождь. Весь песок завален разноцветными листьями, и Джордж ползает на коленях, чтобы собрать их в две большие кучи. Джордж выуживает из-под слоя листьев древний выпуск газеты «Трибьюн» и удивленно изучает его со всех сторон, отряхивая от прилипшего песка так аккуратно, будто бы увидел сокровище. Присев на кучу собранных листьев, окончательно пачкая брюки, Джордж декламирует зрительному залу: - Кто-то сказал, что самолет «отменит границы», а на деле самолет оказался таким серьезным оружием, что границы стали определенно непроходимыми. Радиостанция должна была служить международному взаимопониманию и сотрудничеству, а вместо этого служит изоляции одной нации от другой. Атомная бомба может завершить процесс за счет отъема у эксплуатируемых классов и народов способности к восстанию как таковой и в то же время заложить основу военного равенства между обладателями бомб.* Зал отвечает молчанием, и Джордж, вздохнув, отрывает от «Трибьюна» листик за листиком, складывая и разрывая их пополам, складывая половинки и разрывая их пополам, складывая четвертинки и разрывая их пополам. Дойдя до последней страницы, Джордж останавливается и вглядывается в текст собственной статьи, будто бы в хрустальный шар. - Если бы атомная бомба оказалась чем-то дешевым и легко производимым, как велосипед или будильник, возможно, мир снова погрузился бы в варварство, но с другой стороны это могло бы привести к концу национального суверенитета и основанию высокоцентрализованного полицейского государства. Если же атомная бомба — это действительно редкий и дорогостоящий объект, который так же трудно производить, как линкор, то она, вероятнее всего, на неопределенный срок положит конец крупномасштабным войнам ценой установления «мира, который не будет миром».* - Впрочем, кажется, я уже и так опоздал на целых 18 лет, - разрывая последнюю страницу, Джордж проводит рукой по обугленным качелям, надсадно скрипнувшим от чужого прикосновения. Календарь медленно крутится, и Джордж задергивает потяжелевшие от влаги крылья, спускаясь по ступеням в зрительный зал и исчезая в темноте бархатных кресел. Занавес закрывает собой почти всю сцену, за исключением тонкой полоски, сквозь которую видно серое небо и кусочек обгорелой трубы. Джонс открывает глаза и понимает, что все произошло слишком быстро, когда из почтового ящика потоком валятся телеграммы от Артура, сводящиеся, в общем, к одному и тому же: они здесь бессильны. Под ногами сами собой рисуются классики, и Альфред не замечает, как уже подходит к границе, как уже заходит за границу – намного легче, чем во всех его боязливых представлениях. Россия смотрит не то со злостью, не то с благодарностью. Впитывает в себя солнечные лучи, запах весенней травы и цветов и безмолвно спрашивает у окружающих: зачем им снова играть. Польша и Венгрия с автоматами за плечами лишь подталкивают его вперед, и Иван сам вынимает из-за пазухи пистолет. Вокруг Чехословакии замкнулось кольцо, и Джонсу уже хватает опыта не надеяться на лучшее. В этот раз они буду играть в вышибалы. Он в панике оборачивается к правительству, но силуэт Джонсона расплывается, и никто не хочет помочь. Ноги сами врастают в землю, и Альфред с надеждой смотрит на Ивана, и Иван с надеждой смотрит на Альфреда. Это не то, что им нужно. Вместо мячей Чехословакия бросает в них листовки и бутылки с горючими смесями, вместо мячей они пускают в неё пули. Очерченная граница прорвана, и Чехословакия заступает за неё ногой, не уверенная, куда ей нужно идти, но пули России гонят страну назад. Дубчек держит её за руку, пока мягкое рукопожатие не сменяется железной хваткой Гусака. Последний подарок от Александра – Чехословакия выворачивается из чужих рук и с невыносимой легкостью разваливается на Чехию и Словакию, которых, не понимающих, что происходит, берет под свое крыло Брежнев. Америка уловил её последний взгляд, и первый раз лицо чужой страны показалось ему настолько человеческим. А он никогда её раньше не знал. Америка посмотрел на Россию и не увидел там ничего, кроме неподвижной маски (социализма – добавил Джонс у себя в голове). Я не смог ничего сделать – кусал губы Альфред, не признаваясь, что в итоге Артур все равно был прав. Он ничего не захотел сделать – думал Россия, с нарастающей злобой наблюдая за терзаниями Америки. Все давно уже ушли, и на площадке остались только они двое. Никто не хотел начинать разговор первым. Пока президенты жали друг другу руки, жали руки своим странам, вкладывали руку России в руку Америки, руку Америки в руку России и указывали им на небо – черное, в котором где-то далеко осуществлялась так лелеемая ими программа – «Союз-Аполлон», Иван первым заметил, как охлаждается воздух. Альфред не смотрел на Брагинского, когда тот забирал свое пальто, и, надо сказать, Иван был ему за это благодарен. Россия обреченно ожидал холодов, а Америка – следующего конфликта. Впрочем, нельзя сказать, что они не ожидали одного и того же. Календарь остановился на цифре 79, когда его опрокинуло взрывом. Альфред не мог сдержать хохот.***
По правде сказать, Иван всегда предпочитал не вспоминать тот момент, когда Брежнев в первый раз взял его за руку, неохотно отводя к границе, к жарком югу, где Афганистан уже ждал, задумчиво крутя в пальцах нож. - Нам сейчас не пристало втягиваться в эту войну, - шепнул он Брагинскому, прежде чем раствориться в туманном будущем СССР. Ивана бил озноб. Россия отчетливо помнил свою радость, не найдя на чужой территории и следа присутствия Англии - он уже давно вырос из игр и попросту не выдержал бы еще одной. Америки тоже нигде не было видно, и Иван заметно расслабился, пропуская первый хлопок. Резиночка защелкнулась на щиколотках, заставив Россию не только пошатнуться в попытках удержать равновесие, но и увеличить оборону на советско-афганской границе. Альфред собственноручно сколотил ящик для пожертвований антиправительственным силам Афганистана, первым бросив туда все, что у него было. В этот раз Америка веселился, всецело участвуя в нарастающей войне, чувствуя под пальцами ситуацию, нарастающий волдырь, который вот-вот был готов лопнуть. (Наконец он успел) Он упускал из виду, что Россия не просто участвовал в предстоящей войне, но варился в чужой ненависти и водовороте оружия. (Я чувствую то же, что и Иван - говорил Альфред себе перед сном) Россия уже проклинал тот день, когда его назовут виноватым. В этот раз, казалось, они подошли к друг другу ближе, чем когда-либо раньше, отчаянно замерзая и скрывая раны под теплой одеждой. Альфред отбросил в сторону ставшие бесполезными перекладины от марионетки с порванными нитями. Казалось, будто их кто-то отгрыз. Иван встряхнулся, пытаясь дрожащими пальцами развязать узел от последней веревки на своем запястье. Дело двигалось туго, ветер крепчал, сбивая с ног, и сквозь метель Россия мог разглядеть только темное пятно от пальто Америки рядом с собой. Зеркальные отражения Афганистана сошли с ума, превращая землю вокруг в огонь. - Я хотел не этого, - вдруг тихо говорит Альфред. - Я не могу тебе верить, - шепчет Иван. Календарь отсчитывал 2238 дней до конца, а Джонс видел перед собой лишь неестественно согнутого Брагинского, подвешенный над землей за порванные нити. Будто бы изгрызенные зверями. (Созерцание изломанного трупа благотворно для привязанного в полноте и крепости тела) Иван оборачивается на крик Альфреда, но вместо него видит лишь взрыв и куски плоти, разлетающиеся в разные стороны. (Созерцание расчлененного трупа полезно для того, кто влечется к гармоническому соединению частей тела) Россия делает шаг и слышит треск швов, делает шаг и чувствует, как разваливается на части. На календаре 89 год, и Брагинский отчетливо чувствует будущее одиночество, проникающее внутрь лучше всякого холода. Америка кричит до тех пор, пока Россия не обнимает его, чтобы согреться. И Россия не плачет до тех пор, пока Америка не обнимает его в ответ. Они стоят по колено в Атлантическом океане, и Франция кричит что-то о яростной любви, когда Англия закрывает ему рот, шепча на ухо о зарождающемся союзе. Керкленд до сих пор любит перечитывать вырезки из древнего выпуска «Трибьюна», каждый миг наблюдая «мир, который», по его мнению, «никогда не будет миром». Франциск спрашивает, не сдался ли он, и Артур лишь огрызается в ответ, разрывая на куски телеграмму Кеннана, в то время как Бонфуа, выпрямившись, кричит всем о новой эре «демократии, мира и единства»*. Гул облегчения прокатывается по всему миру, как только Хартия для «новой» Европы заполняется подписями. Для Брагинского словосочетание «зарождающийся Союз» звучит до смешного нелепо, и он в последний раз оглядывается на страны Варшавского договора, последние 4 года блуждающие вдоль начерченных собственными руками границ, невольно тянущие руки в сторону НАТО. Линия на песке, разделяющая ФРГ с ГДР, уже давно стерта под ногами тысяч и тысяч людей. Америка обнимает Россию крепче, и кто-то кричит о чересчур радикальном подходе Соединенных Штатов. Россия обнимает Америку крепче, и кто-то возмущается, что Советский Союз держит в своих руках слишком много всего, включая самого себя. Близкие разгибают ему пальцы и уходят, не в силах больше сомневаться в правильности решений. Иван с Альфредом похожи на статую, из-за оттепели и частых дождей обрастая мхом, слухами и стереотипами, постепенно видоизменяясь под них. Артур хлопает в ладоши, как ребенок, когда Брагинский с удивлением обнаруживает себя в костюме большого медведя. Америка зарабатывает на улице все потраченные им деньги, притворяясь Дядюшкой Сэмом и вербуя горожан для уже никому не нужной войны. «Ты нужен мне в армии Соединенных Штатов!» - где последние три слова часто умалчивались. Россия извиняется, но его голос тонет в шумах голосов умных, собравшихся вместе после прошедшей опасности. Америка извиняется, но слова заглушает звон медалей участников Холодной войны, нелегализованных и лишь холодящих кожу, металлическим блеском напоминая то время, когда шанс начать третью мировую мог выпасть из ниоткуда. Теплеет, и в руках у сломанных сверхдержав оливковые ветви, хотя все бросают им под ноги золотисто-рыжие лилии. Сцена. Занавес распахнут, доски засыпаны песком. В центре сцены стоят качели-балансир, и Америка сидит на самом краю, свесив ноги и усиленно стараясь сохранить равновесие. России жарко в своем нелепом костюме, но он молчит и не хочет перевешивать Альфреда, хотя качели все равно кренятся вниз. «Хотелось бы посмотреть на него сверху вниз» «Хотелось бы посмотреть на него снизу вверх» Джонс хихикнул, представив, как Брагинский болтает ногами в воздухе, напевая какую-нибудь детскую песенку. Россия наконец перевешивает и, оттолкнувшись ногами, на мгновение оказывается наверху. Долго Америке качели в таком положении не удержать. Качели издают отчаянный скрип, больше напоминающий вздох, и бурая грязь слетает с них при каждом резком движении. В конце концов, мир… - Эй, вы! – кричит Англия, защищая глаза от пыли и случайных песчинок. – Это не ваша детская площадка, слышите? Прекратите играть, вы убьете всех нас! - Он сошел с ума, - говорит Россия, исподлобья косясь на пытающегося пробиться к ним Артура и отталкиваясь ногами еще сильнее. Пока сильная волна холода не смела со сцены весь песок, роняя не успевшего удержаться Брагинского с качелей прямо на гнилые доски. Где-то с другой стороны упал Альфред. Губы говорят «нет», и в этот раз слово больше похоже на крик, эхом отразившийся в огромном концертном зале. Иван уверен, что успел на полсекунды раньше Альфреда.***
Россия уже успел задержать дыхание, замедляя сердце после того, как он проснулся в холодном поту от кошмаров. Очень давно он мечтал о том, чтобы помнить все свои сны, но сейчас Иван с удовольствием отказался бы от такой возможности. Закрыв окно как следует, чтобы холодный ветер не попадал в комнату, Брагинский лег рядом с Джонсом, рвано дышащим и бормочущим что-то во сне, и крепко прижал к себе, чтобы тот не чувствовал холода. Это не для себя, не для него – это для своего народа, для всего мира. Россия устал убеждать себя, что может жить независимо от других, и теперь просто тихо отдалялся от самого себя, стараясь представить это так, чтобы никто ничего не заметил. Они уже давно живут в тепле, но теперь единственное, что снится Альфреду - самое темное и мрачное будущее, которое он только может себе представить. Все мячи собраны в одну большую коробку и задвинуты под кровать. Костюмы пылятся на антресолях, а ножи режут разве что овощи. Артур, Тино, Хенрик и Бервальд в далеком 78 году одновременно отпускают резинку, и пластиковые стаканчики сгорают в атмосфере, переходя на новый, космический уровень связи. Постоянное ощущение присутствия чересчур важно, и Иван обнимает Альфреда, и Америка звонит России по телефону, чтобы слушать Брагинского вместо очередной скучной классики. - Альфред Ф. Джонс на связи. - Иван Брагинский на связи. Россия улыбается в трубку и закрывает окна и двери, замазывает все щели прежде чем начать разговор. Невольно потирает шею. Им нельзя чувствовать холод.