Забытая Весна

1 Местная проститутка получала пособие по низкооплачиваемости, но чтила профессию. Стала матерью, позже – бабушкой, и могла оставить ремесло полке, однако памятное лишало сна: она облачалась в чулки, в полнолуние, наносила слои грима, заправляла хлопчатую юбку и шла в сад. «Мы уходим в сад законченных мыслей, с годами – всё ближе», - она глядела по ту сторону, ткала завиток времени и существовала мгновением - безудержной, влюблённой, молодой. «Человек балансирует на маятнике – без мыслей; наблюдатель – осудит; третий – живёт мигом», - бурчала садовому секатору; он придавал листьям форму, а она принимала его усмотрение. Никогда не известно, чем окончится творение: шаг слыл уничтожить или внести завиток, ясность вносила страх – труд следовать картинке вточь, - она выбрала Веру в Себя из страха и сожаления. Смерть окружила Лунным Светом – но лишь её? Она видела и плела лучики в завитки материй сада смерти. Просыпалась в видении, где пребывала и после; витраж свил лучи, она касается света, возносится, парит в храме обеден и порхает в доме смерти: осмеивает Смерть и Время. Кода: местная проститутка получала пособия по низкооплачиваемости и чтила ремесло; Лунный Свет завитал Смерть и Время, она надсмеялась над миром мысли и откусила кусочек. Завершённое липло во снах и оставляло вовне, но стоило Лунному Свету напомнить мир страниц, рассудок уводил в храм классицизма и возносил витками бабочки к витражам. Она отождествляла с собой сад, творила в ожидании и нагоняла погибель - симфонии небесных сфер изводили рассудок, вскруживали голову и вырывали душу; быть может, тело останется позади небесного храма... Одно мешало: страх - отнюдь не беспричинный. Другой сон - кошмар. Она просыпается в мужском теле, в постели с давним знакомым и хочет его. Они вспоминают годы разлуки и делятся событиями: он незаконно побывал в Шотландии, посетил сотню концертов и спас кого-то от чего-то. Она, в свою очередь, послала к чёрту принуждения и избрала древнее; то сводило с ума, вовлекало в игру сверхчеловеческого и позволяло вырасти. Она видела необъятное - то сыпалось пластами сверхматерий, несло боль острее смерти; она выступала в мире падающих массивов, за руку с Ветром, и уносила в мир материй песчинку – одну, из тысяч пластов. Смотрела вверх и отделяла главное; и сталкивалась со следствиями. Откуда девочке знать обратный порядок следственно-временного, в жерле реки Времени?.. Она трогала собеседника, кто-то выключал свет, мальчики сливались в акте незавершимого. Пусть это ненастояще с точки завершённого и стоит кряду с ушедшим, не уровнять дни ночью? Она поняла пользу многогодового опыта: перелить из сосуда полного в сосуд чистый и пустой выполнимо; она просеяла сквозь волокно себя то, что выразила первым полотном. Друг-художник с другого уголка Солнечного Света характеризовал творение произведением искусства; искусство сводило на нет нервы. Она тешилась воспоминанием: острый язык вплетается в её язычок, она гладит ниже того, кому завещает картину... Нервы совокупили душу с неким волокном – будто плеть высшего задала следствия и причины садовому саду и полотнам других... Она подсматривала за сущностью и выставляла под своим именем; но кто она, когда не автор? Похититель? Вдруг она подобрала и похитила жизни, чтоб залить в янтарь нектара садовых цветов? Проведение не простит - оставит долгие витки под витражом, в размышление. Не спится и не естся – она отказала привычке полутора часов ублажения чрева в угоду часам медитаций. Стоит понять, кто мы, прежде... Она пишет автобиографию языком прогульщицы – выявить взаимосвязи, - и возвращается к истории: мужская сущность присуща ей. Она вспоминает: до семнадцати – первого контакта – женское виделось инородным; она обнажалась, срывала зеркала и смотрела на руки - месяцами, возвращала зеркала и наблюдала представшую сущность – днями; страшно: становилась на одну ногу, смыкала ладони у груди, смотрела на собственную шею и выдыхала желчь поколений... Вдумывалась в каждый звук и постигла словесность – выявить взаимосвязь мира действий и мира знания. «Знание ерунда, главное – источник», - и взаимосвязь проступала на оттисках приозёрных камьев. Если приподнять пласт вещей – что стелется пониз? Важно ли терпение? И, что важно? «Всё имеет частоту, но мы наделяем ту значением» Благозвучие, Абсолют, Золотое Сечение - нечто уродливое эстетически, построенное в соответствии с законом природы, красиво... или отождествляется с лептой небесных сфер – и музыкой, – где сущности на распадаются на уродливых и красивых, и каждая завлекает по-своему. И если это – творение, возможно ли создать существующее, если под тем мыслится воссоздать песчинку от ветра?.. Она знала ответ; ответ крылся позади глаз и применял законы на длинные пальцы. Она спешила повидаться с художником прежде... Время звало. Она отправила художнику послание на французском с почтовый ящик - не донесла до почты. Потратила всё на такси, а на бандероль приписала краденным маркером: “вышли мне денег, я верну”. Художник поступил иначе: переслал издателю и, через месяц, пятьсот листов опубликовали. Её поздравили открыткой. Она почти пустила под секатор конверт, но выпала карта – и пароль. Она брела до города шесть часов – дочери преданы дню, – купила весь город и заказала кофе. Пришлось придумать автограф на пятьсот экземпляров; обложка шикарна... Благозвучие благополучило – Её чувств - за вершиной страниц... Она странница; страница в урагане, послание безлюдному миру, плыла в безветренную погоду... Все любили её, все желали её, все предлагали наркотики, - она не хотела; она нигде: безумие изливало тошноту. Стоило ли родиться чтоб изнемогать в несогласии с миром, слепым до собственной непротиворечивости? Что кроется за завесом? И кроется ли? Дедушка вёл её со школы, и никогда не вёл наставлений о плохом поведении: он презирал нормы. Женщины за сорок подошли и предложили книгу в страшной обложке: младенец-гигант сидел на планете и играл нами... «Вы аферисты», - дедушка повёл внучку скорее. Она не понимала: дедушка собрал библиотеку побольше школьной, а от младенца отказался. «И хорошо», - и ушли. «Я не знаю, о чём писать», - она начнёт вторую книгу в недоумении. Система сломалась, Золотое Сечение стало клетой... что теперь? Теперь, пока не выследили, пиши наперегонки со смертью. Ты умрёшь вне создания, написание – единственная Жизнь, Вечная. Ты умрёшь вне строк, дотронешься высшей жизни – и высшая жизнь втянет в волокно обители. Сложнее, чем кажется, и проще, чем может показаться: дробим равные отрезки в импульсы несовместимого. Наука интереса учит осторожности, а в шаге от прорыва неблагодетель вздымает остроги. Небытие небезосновно. Безосновны мы. Кода - вариатизм; проститутка затрагивала ненужные темы грязными словами. Один писатель глянул в её жизнь и удивил: он возбуждал словами. Она продалась за шесть предложений. Он хотел женить её - и даже подарил ключи. Его дом будто обокрали – минимализм, все дела... Она оставила дверь незапертой и выбросила ключ. Ограбили. Она знала, что так произойдёт; и узнала невесть откуда, что произошло (ведь она покинула льва нехлопнутой дверью). Не забыть улыбки улитки-гермафродитки. Она уехала из родного города в неполные двадцать: избрала профессию киномодели и определила размер груди. Пробник тщеславия в нагрудном кармане вещал нафталиновые грёзы. В сумке, провизии на две бессонные жаровни и пять литров лимонного сока – на память о писателях. Она запивала строки лимонным соком - по строке на каплю: выпивала полтора литра позора в ленный день, литр – в особый, и предлагала всем и каждому чуть больше капли; путь проститутки – делиться чужим. Она не имела мыслей – привыкла переиначивать завитки чужого пера. Лунный Свет сводил створки круг полуденной планеты и вожделел её полночь. Минуты плыли по лодке необыденности десятками; она дышала чуждым дымом и затягивала микропары чужой слюны, воровала и заимствовала. В целом, стала незаурядной личностью с образованностью двадцать три по двадцатибальной шкале; дым чуждого въедался во внутренности. В двадцать один она обнажилась, шагнула к зеркалу, не узнала себя и прыгнула. Пришла к другу (хотела его), а он уже. Она не поняла, возненавидела себя и кинулась в зеркало - зеркало оказалось окном. Высокопарный Воздух подхватил спутницу Вечности; она исплакалась в пути, и слёзки вернули лебёдкой в другие миры – иные пары’. Она отказала в шаге осквернения и натянула тетиву просвещения. Отдых превосходил работу вдвойне – она не чувствовала себя хорошим человеком, - и я не чувствовал, пока мы не встретились. Перед сном она – «хочу мальчика». ; 2 Мне было пятнадцать – я учился на первом курсе и умалчивал барную жизнь, но восхищался: прийти на сцену никем и уйти знаменитостью, затесаться в сердцах и даже познакомиться... Я влюбился тем вечером – так называется встретить идеал? – в ту, чья память греет душу: она направлялась на поэтический конкурс к подруге. Мы прошли до бара в упоении диалога; я не встретил человека созвучнее мне во вкусах ни до, ни после. «Вы вместе?» - поинтересовался посетитель за стойкой. «Нет» - ответил я; она выпила кофе, поделилась с тем номером телефона и ушла. Я поиграл на чужой акустике и ушёл за кипой бананов - отказал удивительному человеку знать глупого меня... «Хорошо играешь», - девятнадцатилетняя пятнадцатилетнему – почти восемнадцатилетний тридцатилетней: волнующе. «Ужасно», - я покачал головой. «Значит, можешь лучше. Ты похож на сумасшедшего, и возбудил меня... Организатор – моя подруга», - я мог бы посредством этого знакомства восполнить утраченную, но застенчивость... Мы гуляли до утра. «Я бы стала шлюхой, но в этой жизни мне не хватит уверенности», - я оставил вещи дома и понёс два мешка сна на учёбу; ей хватило, через пять лет. Вечность нельзя жить, Вечность можно прожить, Вечность – существительное; женщины – сослагательное полотно моей жизни; я – Вечность. «Ребёнок, почему это происходит с Тобой?» - я открыл ей дверь и проследовал. Я проводил часы в диалогах с лингвистами – меня приучили отказывать “полуденному солнцу” в строках, – я отдался мистике, шлюхам и музыке. Всех интересовали мои доход, меня интересовали наркотики – я не интересовал их. Славно. Ночь открыла волшебный мир знакомств, музы полумрака и полуобморочной влюблённости: все знали моё имя, я знал их руки и заслушивался; девушки до двадцати, музыканты и юноши – поэты, - мы делились собой, а бармен смазывал разногласия. Я не шучу: все-все знали моё прежнее имя – даже я не знал все имена, только лица и голоса. Я любил этот мир – и он меня, пусть я не вписывался кардинально-радикально-совершенно... Мне позвонила девушка, в подругу чьей подруги я влюбился: «Хочешь встретиться?» Мы унесли что-то (каждый – самую малость) от неслучайности случайной встречи. Привнесла основы – и обесчестила. Я Котёнок-Ребёнок, невинный и любопытный, полюбивший мир путём неизвестной случайности. Я брался за перо, сбивался в рифме и не видел ошибок – писал на пределе; предел – шаг. Надсмехался над фальшью – оно не стоило пребываний. Я говорю о первом курсе, хоть доучился до второго. Я бы вернулся в мир ночи, познание влечёт... Я сыграю произведения души, во имя Любви. И тогда, апофеоз влюблённости мелькнёт в оттисках бытия – моей руки, души и мысли; заметьте: я ни слова не дал о внешнем... Я верну главное – протяну руку сути данностей и приму противоречия сверх логики и данностей ароматов. Отдаюсь потоку памяти и никогда – осуждению, я воспроизвожу обратную хроматиду, отпускаю плёнку и наслаждаюсь звучанием хрустальных голосов, свечением кристальных взглядов и теплотой случайных прикосновений. Смерть привнесёт памяти всевозможность; столькое предстоит раскрыть, необязательное и желанное. ; 3 Не касаемся вспомогательных звеньев – теряемся в пути; главное дальше. Симпатия путается в кустистых тернях, уделяемся вспомогательному и отдаляемся от мнимых – а нас ждут, за бумажной стеной. Знайте. Действуйте, время играть. Живите чувством, Живите. Будь Достоин Жизни, Достойной Тебя. Живи, Люби, Наслаждайся. Дождь – смейся, пожар – уходи, смерть – живи. Мне восемнадцать, я протянул руку вуали и смерть поглотила первую фалангу, - мне восемнадцать, восемнадцать!.. Диапазон безграничия в смерти; где бы знать всё о мертвецах?.. Вуаль надо мной, шаг предела – прикосновение вуали: я боюсь выйти за предел и утеряться. Я создаю; мне счастье и грусть наблюдать и переживать за любимцев. Во многом я самоличный теоретик – не хорошо и не холодно, ведь определяемое источает прощальный пар и тешет суть. Я утешаюсь плодами и чувствую себя стариком – а ведь я молод. Сокровище юности уходит, значит, вопрос не в высоте шага? Или ценность – в недоступности? Кода. Кода. Кода. Она умерла от голода.