Забытая Весна

Ветер – или тысяча снов одной Любви Оставь Её на развилке, Она не последует истоптанной тропе – Она не сдвинется. Ветер обретал Её удушливыми вечерами неопределённости: Она открывала дальнее окно и сквозила в грации кошечки. Кто бы не окружал Её – Она не в силах определиться: многие вызывали влагу внизу – и ничего больше. Но изменять Её не хотелось: Она обладала гибким телом и обращалась с ним игриво, как и с окружающими. Она встречалась с двумя – «к мальчишкам присмотреться»: «они по-другому трогают, иначе целуют – правильно». Ей не удавалось всегда сдерживать руки словами, и Она убегала – из домов, куда вольно шла после. Исключительно великая оплошность могла стоить кавалерам Её ухода – Она собрала кавалерию и помыкала, каждым в отдельности. Она была в силу дальнозоркости глупа и упускала, с кем проводила дни и вечера. Также используют Её - взаимное использование в сердцережущем очаровании... Она выдавала желаемое за действительное – и никогда не знала собственных желаний. И предавалась Ветру. В то время главным нашим украшением была молодость, а Ветер в голове приглаживал непослушные пыльные волосы... Я встретил Её в главный период - когда стоит определиться, кого исключить из Жизни, а с кем её разделить; Она была превосходным оратором для посторонних – чужих – и чутким слушателем со мной. «Мне нечего рассказать», - я сокрушался и – один за другим – находил в Её рассказах отголоски собственной истории (жаль, когда нечего рассказать, нас слушают, а тёплого рассказа сторонятся). Что-то между нами меняло окрасы трижды. Когда мне было нечего рассказать, Она посыпала осенний салат отголосками прошлых встреч – и не могла отыскать подобия в соответствии. Салат нарезали в бульоне вечера, заправляли сырным соусом, сыпали сухари, выпускали четыре креветки, тёрли поверх горку сыра - чтоб креветки не убежали, - украшали карамболой, ставили на поднос с тропическим чаем... и приносили в мир новорождённой, одной на двоих истории. Второй период – ушедшее подговорило ждущее перевернуть мне ненастоящее: я Следовал Зову Своего Сердца – и оставил позади ненужности в самой неприличной позе. Она встречала меня, когда я встречал Её. Мы шли врознь и никогда не расходились – до того приятно иногда встретить равную душу. Я делился историями, подобными и схожими Её историям. И тогда я понял - отречься от ушедшего значило ограничиться. Мы не спешили: мёрзли, грели руки о дыхания взаимствующих стихий, разногласии дня и ночи, и, некогда слепые, Следовали Зову Своего Сердца. Вспоминаю третий период болью: Она забывала проведённые обряды негласья, просьбы и обещания, игры и предсказания и прекратила Следовать Зову Своего Сердца: с двумя гуляла под одной Луной, обещала навестить меня днём и приходила следующей ночью... Духовное наполняло; мы находили себя в полудрёме и общих мечтах: жить вместе, готовить и путешествовать. Благодаря Ей, я вспомнил замысел навестить могилы любимых: Скотта, Хендрикса, Джоплин и Мориссона, Божество Моцарта, Величие Бетховена и Всепоглощающую Громовластную Тишину Шнитке, Кроткость Хэмингуэя, Сфинкса Уаилда и Спасение Лавкрафта. Она приняла истории меня и – скажет позже – хотела взять мой голос с собой, в путешествие: «Я представляла себя через много лет. И Тебя. Мы на равном отдалении и безмерно близко. Я представляла утреннюю лазурь в комнате, где сплю одна. Представила тревожные сны и Твой голос, родной голос. Я хочу, чтоб этот голос будил меня раньше солнца и убаюкивал взамен луны. Я хочу, чтоб Ты заменил мне всё и стал единоличным отождествлением всего – в моих глазах, у меня на слуху и в подводной лодке разума. Я хочу, чтоб Ты оставил меня лишь когда я уйду, но последовал шагом позади; чтоб поймал, если споткнусь и перевёл через реку; чтоб нашёптывал на ушко Озёрные колыбели и кутал в объятия; чтоб сон приходил с поцелуем и уходил с поцелуем. Хочу быть Твоей». Мы получили два сладострастных года, пусть многое омрачало: мать била Её за ничто, запрещала оставаться со мной, затем влезла в наши послания – и запретила общаться; подруги обставляли и осмеивали. Она доверила мне колебания хрупкого, истинно чуткого сердечка. Ей манипулировали во разрушение: воздыхатели сокрушались и травили закулисье сушёными лисьими хвостами, просроченными письмами, рюкзаками еды и кошачьими усами - и Она не могла не считать себя счастливой и несчастной. Я ревновал, определённо. Она упрекала в нетерпеливости и низменности, бестактности и низменности: «Ты считаешь других виновными, когда во всём – Твоя вина». Она взлетала за день со мной, до потери памяти, когда одномерный мир утапливал массой пустоты. Она «присматривалась» и играла, пока я не осознал: «Она для меня – Большее, чем я для Неё» «Кто я для Тебя?» «Всё». «Я тоже так думала». Мы действуем вопреки чувствам, мечтам и идеям, чтоб скорей раскрыть их и, пока огонь не угас позади сомкнутых глаз, посвятить просвящённое в большее. Она избирала уходить – всегда и при каждом случае: нечто большее, чем привычные чувства и повседневные желания растапливало холодную тёмную комнату без дверей, где единственный житель спал с катаной в животе; Она не дозволяла кому-либо подойти и стать настолько близким. «Я...скучаю – недозволительно. Я даже по родителям не скучаю», - получил высшую боль растопивший безжизние. Столькие глупцы приписывали Её к своим владениям, что и Она путалась в монстроуозных паутинах в ожидании назначенного дня, а меня просила: «Не впутывайся». Произведение без мрачной подосновы обращается молитвой, если обращается во тьму – драмой, если выбирается из тьмы – ложью. Но увы, увы: too much Любви, чтоб относить к итогу точки. Что я увидел в Ней? Вижу в Ней то, чего отдалённо не представят другие. Она обнимала и плакала: «С Тобой я Чувствую! Я не могу быть собой с другими и играть – с Тобой... Я боюсь», - Она боялась от меня того, что проворачивала двулунной ночью – будто я уйду к другой/другому; помню сладость Её крови и шарф. Я Признаю нашу Историю Великой и Верю: кусочек случившегося бессмертен в магии строк. Они образуют рельефы и проседают в сознание, мыслеформы обретают плоть, и тогда – мы видимся вновь. Пусть во рту станет сладко – и послевкусие Её дыхания не покидает сомкнутых в трауре губ; пусть душа шарфа осядет на ауру цветом морской волны и ночи; пусть ожидание вернёт Нам Нас; пусть пропущенные дни осядут мраком вне сомкнутых глаз и пусть речи, вроде: «Знай Ты, чем я занималась, Твоя психика не выдержит», - распадутся на звуки, те останутся в буквах и не обозначат ни-че-го. И пусть моя интуиция для Неё – лишь проницательность, а очевидное – ловкая догадка, двое - мы знаем нечто, что соединяет две капли в одну. Обращаюсь к Тебе непосредственно: Помнишь вечернюю телефонную просьбу? Ты смущалась и стыдилась – но совладала и доверилась. Тогда и сейчас я исполняю обещание – немножко, как Ты просила. «Даже кошка ждёт Кота. Немножко».