Коричный чай с цитрусами

      Бэкхён ассистирует Чонину в операции по кесареву сечению, когда влетел взъерошенный от постоянного недосыпа Минсок, натягивая перчатки. – Что у нас тут? – начинает Мин, но увидев короткий поцелуй брата и Бёна, а затем омегу на операционном столе и стоящего с малышом неонатолога Чондэ, бледнеет и пулей вылетает из помещения. – Что это с ним? – испуганно распахнув глаза, восклицает Бэк. Он заметил пустоту во взгляде альфы, которая обеспокоила его. Ведь несмотря на происходящее, оба Кима были смешливыми и заряжали позитивом окружающих, а тут... – Это долгая история, – поникает Чонин, снимая окровавленные перчатки и забрасывая их в мусорку. – Чунмён, закончишь? – дождавшись ответного кивка, он приобнимает Бёна и выводит из операционной. – История о том, как три года назад Мин потерял своего мужа и ребёнка, – Чонин устало качаем головой. – Идём, присядем, Бэкки.       Они возвращались с обычного вызова – гипертонический криз подкосил альфу среднего возраста, что трудился на хлебозаводе, – когда услышали новый адрес. Сидящий рядом с водителем Минсок вздрогнул и вцепился в брюки до побелевших костяшек пальцев. Чонин тоже побледнел и поджал губы.       Водитель Чон вдавив педаль в пол, шёл на обгон. Скорую кидало из стороны в сторону. Когда они подъехали к консультации для омег и начали притормаживать, Минсок выпрыгнул из машины ещё на ходу и рванул к распахнутым дверям, у которых уже собралась толпа. Чон рванул следом. Чонин не успел дойти с чемоданчиком ко входу, когда услышал крик, выворачивающий внутренности. С ужасом он осознал, что кричал Мин.       Чонин замер на пороге, не решаясь войти. Столько животной боли было в вопле брата, что у него ноги словно вросли в землю, он понял, что Минсок обнаружил Кёнсу, который шёл сегодня на предпоследнее обследование. Переборов себя, Ким переставлял ватные ноги как можно быстрее, внутри могли быть раненые. Навстречу вылетел водитель скорой, истошно матеря всех демонов ада и кроя богов, на чём свет стоит. – Чёрт. Чёрт! Чёрт! Чонин, ни одного живого, понимаешь? Ни одного! А вызов был…мы опоздали. Не входи, ты им уже не поможешь, – прохрипел Чон, прикуривая и держась за сердце.       Чонин вздрогнул, но протиснулся в двери, несмотря на протесты Чона. Он понял, что они безбожно опоздали, когда увидел, что кровь успела подсохнуть.       В холле лежало пять человек. Один какой-то долговязый очкарик в съехавших на бок треснувших очках, судя по всему бета, пожилой врач-альфа, до сих пор держащий в руках телефон, и три омеги. Три беременных омеги. На разных сроках.       Чонина замутило, когда он действительно узнал в одном из убитых мужа брата. Взяв себя в руки, всё равно осмотрел жертв нападения. Он подошёл к ближайшему раскинувшему руки, словно пытавшемуся взлететь немолодому омеге, который смело решился на позднюю беременность.       Отметил для себя, что каждому омеге досталось по две пули – в живот и голову. Чонина едва не вывернуло от ненависти к этому миру и безумию, творившемуся вокруг.       По пистолету, валяющемуся рядом с рукой долговязого, Ким понял, кто стрелял. Псих. Чем ему могли помешать омеги? К тому же беременные? Как таких уродов земля носит?!       Минсок стоял на коленях возле омеги с самым большим животом. Прижимал ледяные пальцы к щеке, цеплялся большим пальцем за колечко, поглаживал тыльную сторону ладони, и возвращался вновь к пальцам. Гладил чёрные шелковистые волосы, очерчивал лицо, задевал родинки и старался не смотреть на живот. – Мин, – окликнул его брат.       Младший поднял на Чонина свои раскосые глаза, мазнул пустым и безразличным взглядом, возвращаясь к бледному лицу мужа. Закрыл ему глаза, поцеловал в живот, на который так тщательно избегал смотреть, вздохнул и двинулся к выходу, проигнорировав брата. Подойдя к двери, обернулся и бросил: – Езжайте без меня. Моя смена окончена, – и двинулся прочь.       Чонин стоял среди мертвецов, смотрел в спину уходящему брату и не знал, что делать. С одной стороны, он и сам заполнит все документы, и смена, действительно, подошла к концу. А с другой стороны, он не мог бросить брата одного. Но сейчас Мин был не в том состоянии, и старший прекрасно это понимал. Он придёт позже, дав немного времени младшему успокоиться.       Тогда подобные случаи списывали то на секты, то на фанатиков, то на сумасшедших. Минсок отходил от потери очень долго. Забурился с головой в работу, взял дополнительные смены и едва не жил в больнице. На него мог воздействовать лишь брат, за шкирку вытаскивая младшего из больницы, заставляя принимать ванну вместо 15-минутного душа и менять одежду. Всегда чистоплотный Мин совершенно запустил себя. До тех пор, пока однажды братья не приехали в квартиру раненого омеги с цитрусовым запахом.       Бэкхён давит рвущиеся слёзы и с трудом сглатывает ком в горле, благодарит Чонина, извиняется и бросается на поиски Минсока, не замечая, как старший Ким тяжело вздыхает, сжимая челюсти и закрывая глаза.       Исин говорит Бёну, что альфа двинулся в сторону заброшенного корпуса. На улице уже светлело, вот-вот рассветёт. Омега бежит, задыхаясь, боясь не успеть. Ему кажется, что он заметил белый халат, мелькнувший в окне.       Ещё чуток поколебавшись, бросается в тёмный корпус. Но куда Мин успел деться? Поднялся выше? Остановился здесь? Куда пошёл?       На окрики, врач не отзывается, вновь оглушённый горем. Омега мечется по этажам, дёргая все двери подряд. На третьем этаже одна из дверей была приоткрыта, туда он сразу же и бросается, уповая на чудо. Войдя в едва освещённый падающим из окна светом фонарей основного корпуса коридор, Бэкхён слышит странные шорохи. Вместо того, чтобы бежать от возможного одержимого, он идёт дальше, открывая дверь в комнату, из который слышался шум.       У Бэкхёна перехватывает дыхание – в петле под потолком бьётся Минсок. Омега подскакивает, ухватывая его за ноги, приподнимая выше, давая вдохнуть воздуха, сам тем временем судорожно ищет карманный нож, что подарил отец. Наконец, нащупав его, перерезает верёвку.       Минсок качается в петле, пытаясь отпихнуть парня ногами подальше от себя, но у него это плохо получается. Бэкхён настойчив.       Бэк радостно всхлипывает – верёвка поддалась, и Минсок валится на пол, хрипя и кашляя. – Кто тебя звал? Уходи, Бэк, прошу тебя, – шипит Мин, отталкивая омегу. – А ты? Ты сам дал мне умереть? Нет! Вы с братом вытащили меня и заставили жить дальше. Так что хрен тебе я уйду. Не дождёшься! Жить придётся, как сотням других. Выдержать плевок судьбы, утереться и пойти дальше. Ясно тебе?! – Ненавижу! Дайте мне умереть! Я тебе мешал? – стонет врач и едва слышно добавляет: – Уйди, уйди, пожалуйста. – Хрен тебе, а не смерть, ангел Ким! Ты должен жить, чтобы спасать людей. Ты же видел, что наша больница единственная в городе, что продолжает дарить жизнь. Все остальные отчаялись. Только вы с Чонином не опустили руки. Вы спасаете людей! Мне плевать, если ты меня возненавидишь, но тебе нужна встряска. Твоего брата она в себя привела, – говорит Бён, припадая к губам Минсока и прикусывая их до крови.       Ким ещё тяжело дышит и не мог противиться, лишь упираясь в грудь Бёна руками, стараясь оттолкнуть, но омега вцепился, словно клещ, до хруста сжимая пальцы на одежде альфы. Он целует настойчиво и обречённо, прикусывает щёки, уши, шею, стараясь привести Минсока в чувство, ощущая терпкий вкус чужой крови во рту и, наконец, получая ответные укусы, и наполняющий лёгкие до краёв запах корицы.       Минсок рычит, опрокидывая омегу и наваливаясь сверху, срывая мешающую одежду. Не заботясь ни о чём, кроме обладания этим жаждущим телом. Теперь он терзает губы, теперь он кусает, теперь он скользит руками по горячему телу. Властно затягивая Бёна в поцелуй, одним движением языка врываясь в рот, Мин целует как в последний раз. До синяков впивается руками в округлые бёдра, вжимая парня в пол. Рассыпает засосы по сладковатой светлой коже, с ужасом понимая, что нет сил остановиться. Запах цитрусов кружит голову и срывает последние заслоны. Альфа берёт яростно, захлёбываясь своей болью и упиваясь податливостью омеги, который разрешает вертеть собой, позволяя входить под разными углами, жёстко впиваться пальцами и зубами в своё дрожащее тело. Не противится мучениям от прикушенных сосков, истерзанных губ, запрокинутой головы и рваных толчков. Минсок плавится, растворяясь без остатка в чужих объятиях, приобретая нового себя, более закалённого для изменённого мира.       Внезапно на Минсока наваливается неописуемая нежность, он осторожно целует уголки губ, веки, невесомо ведёт по бёдрам, расцвеченным синяками от грубых пальцев, шепчет извинения человеку, который горит в его руках, изгибается навстречу, целует ласково и немного требовательно, не позволяя отвлечься. Оргазм настигает их одновременно, подсвечивая розовыми лучами юного солнца разгорячённые тела.       Мин рыдает, лёжа в объятиях омеги, рыдает взахлёб, выплакивая многолетнюю боль и ужас последних месяцев, вздрагивая и натяжно втягивая воздух, цепляясь за парня, как за спасательный круг. Бэкхён гладит альфу по голове, шепчет какую-то ерунду, зная, что дыра в сердце быстро не затянется. Тем более такая, как в сердце Минсока.       Успокоившись, Минсок помогает подняться Бэкхёну, не спеша отпустить его руку, притягивая омегу ближе, зарываясь пальцами в волосы на затылке, поглаживая, упиваясь близостью и отступившей истерикой. Но понимая, что сорвался на омеге брата, осознавая, что он не сможет уступить, принимая, наконец, долгожданного истинного. Минсок помогает омеге надеть разорванную одежду, что не прикрывает нежную кожу груди и торчащие ключицы. – Спасибо, – шепчет Мин. Бэкхён ёжится от тёплого шёпота с запахом корицы, скользнувшего по шее. – И прости. Прости меня, я такая тварь. Я воспользовался… – Мин, успокойся. Всё нормально. Тебе нужно было перегореть и успокоиться, а мне был нужен альфа. Взаимопомощь, м? – Взаимопомощь? – усмехается Минсок, целуя омегу за ухом. – А как же Чонин? – Ммм, – тянет омега, сладко жмурясь. – Да, а как же я? – спрашивает Чонин, с усмешкой рассматривая масштаб хаоса, что царит в кабинете, изучая лица стоящих перед ним полуобнажённых парней.       Минсок вздргивает, увидев брата таким, инстинктивно прижимает омегу крепче и старается перетянуть младшего и спрятать за спину. Но Бэкхён вцепился намертво, а Чонин подходит ближе. Глаза альф встречаются, а Бэк лукаво прикусывает губу и отводит руки назад, притягивая к себе Чонина, и хитро улыбается, когда старший таки обнимает его со спины. Он плавится между этими горячими телами. Злиться на Минсока у Чонина не получается. Даже когда сознание подкидывает варианты, что Мин делал с Бэком, чтобы оставить на нём такие следы. Он понимает и принимает. – Я, наверное, тот ещё урод, - говорит Бэкхён. – Но я полюбил обоих... Я чувствую истинного в каждом из вас. И детей хочу от каждого. Пусть такого и не бывает. И мне плевать, что скажут другие. Лишь бы вы всегда улыбались. Даже если вы не будете со мной. Потому что я уже не смогу выбрать одного. Если надо, я уеду. Далеко, в Канаду, например. Только вы оставайтесь прежними ангелами… – Куда ты, дурачок… – одновременно усмехаются братья, смотрят друг другу в глаза, и, найдя там ответ, продолжают: – Каждый из нас тоже признал в тебе истинного. Пусть это странно и неправильно, но так есть. Видишь, у тебя на шее горят две метки. И ни одна не перекрыла другую. Это ли не ответ? Мы уж как-нибудь, поделимся нашим счастьем. Странным счастьем на троих с запахом коричного чая с цитрусами.